Гробовщик

Грабитель понимал, что Шакал говорил с именно этой целью, и Шакал знал, что грабитель знает, что грабитель знал, что Шакал знал, что грабитель знает, и они все были в курсе и очень довольны друг другом.

Старый зверь толкался, пыхтел и хрюкал на берегу:

– Уваж-жайте стар-риков и немощ-щных! – вопил он, и все время его маленькие злобные глазки горели, как угли, спрятанные под тяжелыми роговыми веками, запрятанными на макушке треугольной головы, когда он пихал своё раздутое бочкообразное тело между толстыми костылями ног. Потом он успокоился, и залёг, и, как ни привык Шакал к его обычному облику, он не мог не поддаться искушению начать, в сотый раз, как всегда, когда он видел его, верить что пред ним бревно, выброшенное из реки на песчаный берег, так ловко речной разбойник сымитировал это.

Он даже, кажется, приложил усилия, чтобы всё правильно рассчитать с учётом русла и скорости течения воды, и лежать именно под таким углом, под каким натуральное бревно может сесть на мель, чтобы расположиться в единственно нужном для бревна месте.

Все это было, конечно, лишь делом привычки, инстинкта, потому, что Маггер сошел на берег не ради охоты, но… так как крокодил никогда не бывает вполне сыт, а если бы Шакал… способен был бы обманутся этим подобием, он бы не дожил бы до философствований на эти сложные темы.

– Дитя мое! Я ничего не слышу! – сказал Грабитель, закрывая один глаз, – Вода залилась у меня в уши, и я очень ослаб от голода! С тех пор, как был построен этот дурацкий железнодорожный мост, мои люди в моей деревне перестали любить меня, и это разбивает мне моё бедное сердце!

– Ах, какой позор! – сказал Шакал, – И такое благородное сердце! Но люди, на мой взгляд, все одинаковы! Мерзость!

– Нет, есть очень большие различия! – сказал грабитель в очень мягкой, интеллигентной манере, – Некоторые из них, как согнутые худые палки! Другие – толстые, как молодые собаки! Я никогда не стал бы беспричинно поносить людей! Они все в тренде, но долгие годы показали мне, что, какого из них ни возьми, все они очень, оч-чень по-своему хороши! Мужчины, женщины, дети! У меня нет к ним вообще никаких претензий! И помни, дитя моё, тот, кто осуждает мир, тот проклят этим миром!

– О-у! Лесть гремит в желудке хуже пустой консервной банки! Но то, что мы только что услышали – это величайшая мудрость мира, – велеречиво сказал Адъютант, припадая вниз на одну ногу.

– Подумайте, однако, об их кощунственной неблагодарности по отношению к этому превосходному че… существу! – нежно пропел Шакал.

– Нет, нет, это не неблагодарность! – ответил грабитель. Они просто не думают о других – вот и все! Но я заметил, лёжа на своем посту чуть ниже брода, что на ступени нового моста жестоко трудно карабкаться, как для стариков, так и для маленьких детей. Старики, действительно, не так достойны внимания, но я ещё больше огорчен, даже опечален… я искренне опечален из-за несчастий этих толстых детей. До сих пор, думаю, они заблуждались, но через некоторое время, когда новизна моста измучит их, мы ещё увидим их голые, юные, загорелые ноги, славные ноги моего народа храбро, как и прежде, с плеском переходящие через старый, излюбленный Брод. Тогда старый грабитель будь снова польщен их вниманием, и они вернут ему своё глубокое, жирное уважение!

– Но я, конечно же, видел венки из календулы, свисающие с края реки и плывшиепо ней… вдоль Гаута только сегодня днем! – нерешительно сказал Адъютант. Венки из ноготков – знак любви и уважения всей Индии!

– Ошибка, ошибка! Это была жена продавца сластей! Она теряет зрение год за годом и уже не может отличить бревно от бревна! Я – признанный грабитель древнего Гаута! Я первый увидел её ошибку, когда она бросила гирлянду, ибо я лежал у самого подножия Гаута, и если бы она сделала еще один ложный шаг, я бы показал ей кое-что. Она бы поняла, вот в чём разница! Но она хотела как лучше, и мы должны принять во внимание её духовные запросы!

– Что толку в венках из календулы, когда ты на помойке? – взвизгнул Шакал, охотясь на блох, но держа ухо на стрёме, и приглядывая одним глазом за благородным защитником сирых стариков и маленьких беззащитных детишек.