Для отзыва

Сильно было сказано, с чем согласится всякий, кто знает книгу мирзы Мурада-Али-Бега. Бумаги не представлялись мне особенно ценными, но Мак-Интош обращался с ними, как если бы это были денежные знаки. Затем он медленно проговорил:

– Несмотря на многочисленные слабые стороны вашего образования, вы были добры ко мне. Я упомяну о вашем табаке, когда предстану перед богами. Ваша доброта заслуживает большой благодарности. Но мне ненавистно чувствовать себя должником. Вот почему ныне завещаю вам памятник прочнейшей бронзы – мою единственную книгу – неотделанную и несовершенную местами, но – ах! – местами столь прекрасную! Не знаю, сумеете ли вы понять её. Это дар более почётный, нежели… Ба! Куда это забрели мои мысли! Вы изувечите её ужаснейшим образом. Вы выбросите те перлы, которые зовёте латинскими цитатами, филистер вы этакий, и искромсаете стиль, чтобы обратить его в собственный отрывистый жаргон, но всего вам не уничтожить. Я завещаю её вам. Этель… опять эти мысли!.. Миссис Мак-Интош, будь свидетельницей, что я даю сахибу все эти бумаги. Тебе они ни к чему, сердце моего сердца. Я завещаю вам, – проговорил он, обращаясь ко мне, – не дать книге умереть в настоящем её виде. Она – ваша, без всяких ограничений, история Мак-Интоша Джеллалудина, которая есть история не Мак-Интоша Джеллалудина, а несравненно более крупного человека и величайшей женщины. Слушайте же! Я ни пьян, ни помешан! Эта книга сделает вас знаменитым.

Я сказал: «Благодарю вас», в то время как туземная женщина вложила свёрток в мои руки.

– Мой единственный младенец! – сказал Мак-Интош с улыбкой. Силы его быстро убывали, но он продолжал говорить, пока мог перевести дух. Я остался дожидаться конца, зная, что в шести случаях из десяти умирающий вспоминает о матери. Он повернулся на бок и сказал:

– Рассказывайте, каким образом получили её. Никто вам не поверит, но, по крайней мере, имя моё не умрёт. Вы обойдётесь с ней беспощадно, я это знаю. Частью неизбежно придётся пожертвовать: люди глупцы и ханжи. Когда-то я сам был их рабом. Но режьте осторожно – как можно осторожнее. Это – великий труд, и я уплатил за него семью годами адских мук.

Голос его слабел, после десяти – двенадцати вздохов он начал бормотать какую-то молитву по-гречески. Туземная женщина горько плакала. Наконец, он приподнялся на кровати и проговорил столь же громко, сколь и медленно: «Не виновен, Господи!..»

Затем откинулся назад и оставался в оцепенении до самой смерти. Туземная женщина убежала к лошадям в сарай и кричала, и била себя в грудь, ибо она любила его.

Быть может, последние его слова выразили, что пережил когда-то Мак-Интош, но, кроме старых бумаг, завёрнутых в кусок материи, не было ничего в комнате, что могло бы объяснить, чем и кем он был раньше.

Бумаги оказались в безнадёжном беспорядке.

Стрикленд помог мне разобраться в них и объявил, что автор либо отчаянный лгун, либо выдающийся человек. Он более склонён к первому толкованию. В один прекрасный день вы, быть может, получите возможность лично судить о том. Свёрток потребовал больших исправлений и был полон греческой чепухи в начале глав, которую пришлось выбросить целиком. Если книге суждено быть напечатанной, кто-нибудь из читателей может вспомнить об этом рассказе, опубликованном как гарантия, в доказательство, что не я, а Мак-Интош Джеллалудин написал книгу Матери Матюрин.

Я вовсе не желаю, чтобы история «Одежды Гиганта» оправдалась в моем случае.