Наулака
Из чащи кустов в дальнем конце озера раздался хриплый, лающий кашель, наполнивший горы скорбью, как вода фонтана наполняет чашу. Тарвин вскочил с места. В первый раз он услышал сердитую жалобу тигра, возвращающегося в свою берлогу после бесплодных поисков добычи.
– Ничего, – сказала, не двигаясь, Ситабхаи. – Это только тигр из Дунгар Талао. Я много раз слышала их вой, когда была цыганкой. А теперь, если бы он пришел, вы застрелили бы его, как ту обезьяну, не правда ли?
Она ближе прижалась к нему. Он опустился рядом с ней на камень, и рука его бессознательно обвилась вокруг ее талии.
Тень тигра неслась по открытому пространству у берега озера так же бесшумно, как несется пух чертополоха в летнем воздухе, и рука Тарвина плотнее легла на выпуклый пояс, ощутив холод его, несмотря на множество складок кисейной одежды.
– Такая маленькая и слабая – как могла бы она носить его? – продолжала Ситабхаи.
Она немного повернулась в его объятиях, и рука Тарвина дотронулась до нескольких рядов ее пояса с выпуклыми украшениями; под локтем он почувствовал большой камень.
Он вздрогнул и с побледневшими губами еще крепче сжал ее талию.
– Только мы двое, – продолжала Ситабхаи тихим голосом, мечтательно глядя на него, – могли бы заставить государство вступить в бой, как двух буйволов весной. Хотели бы вы быть моим первым министром, Тарвин-сахиб, и давать мне совет за занавесью?
– Я не знаю, мог ли бы я доверять вам, – отрывисто сказал Тарвин.
– Я не знаю, могла ли бы я сама доверять себе, – ответила Ситабхаи, – потому что через некоторое время я, бывшая всегда царицей, могла бы оказаться служанкой. Я не один раз доходила до того, что была готова бросить мое сердце под подковы вашего коня.
Она положила ему руки на шею, обняла его и, смотря ему в глаза, привлекла его голову к себе.
– Разве этого мало, если я попрошу вас быть моим царем? – проворковала она. – В старые годы, когда здесь еще не было английских правителей, безродные англичане похищали сердца бегум и командовали их армиями. Они были властителями во всех отношениях, за исключением имени: мы не знаем, когда может вернуться старое время, и мы могли бы вместе вести наши армии.
– Отлично!.. Сохраните место для меня. Я мог бы вернуться и проситься на него, когда устрою дома свои дела.
– Так вы уезжаете, вы скоро покинете нас?
– Я уеду, когда получу то, что мне нужно, дорогая, – ответил он, крепче сжимая ее стан.
Она закусила губу.
– Я должна была знать это, – тихо проговорила она. – Я сама никогда не отказывалась от своих желаний. Ну, что же это такое?
Уголки ее рта несколько опустились, когда ее головка упала на его плечо. Опустив глаза, он заметил усыпанную рубинами ручку маленького ножа на ее груди.
Быстрым движением он освободился из ее объятий и встал на ноги. Она была очень красива в полумраке, с умоляюще простертыми руками, но он был тут совсем не для того.
Тарвин посмотрел ей в глаза, и она опустила их.
– Я возьму то, что у вас надето на талии.
– Я должна была бы знать, что белый человек думает только о деньгах! – презрительно крикнула она.
Она отстегнула серебряный пояс и бросила его. Он звякнул, ударившись о мрамор.
Тарвин не взглянул на пояс.
– Вы лучше знаете меня, – спокойно проговорил он. – Ну, подымайте руки. Ваша ставка проиграна.
– Не понимаю, – сказала она. – Дать вам несколько рупий? – презрительно спросила она. – Поскорее, Джуггут Синг ведет лошадей.
– О, я потороплюсь. Дайте мне Наулаку.
– Наулаку?
– Вот именно. Я устал от пьяных мостов, неоседланных лошадей и головокружительных зыбучих песков. Мне нужно ожерелье.
– А я получу взамен мальчика?
– Нет, ни мальчика, ни ожерелья!
– И вы пойдете утром к полковнику Нолану?
– Утро уже наступило. Вам лучше поторопиться.
– Пойдете вы к полковнику Нолану? – повторила она, вставая и становясь перед ним.
– Да, если вы не отдадите мне ожерелье.
– А если дам?
– Что это? Условие?
Он повторил вопрос, предложенный ему миссис Мьютри.
Ситабхаи с отчаянием взглянула на утреннюю звезду, уже начинавшую бледнеть на востоке. Даже ее власть над магараджей не могла бы спасти ее от смерти, если бы день застал ее вне стен дворца.
Этот человек говорил так, как будто ее жизнь в его руках, и она знала, что он прав. Если у него есть доказательства, он не постесняется представить их магарадже, а если магараджа поверит – Ситабхаи уже чувствовала прикосновение меча к ее шее. Она будет не основательницей династии, а безымянным призраком, исчезнувшим из дворца. К счастью, магараджа в тот день, когда Тарвин обвинял ее во дворе дворца, был в таком состоянии, что не понял его обвинений. Но теперь она беззащитна против всего, что вздумает предпринять против нее этот смелый и решительный иностранец. В лучшем случае он может возбудить против нее неопределенное подозрение индийских придворных, которое нанесет смертельный удар ее планам и вырвет магараджа Кунвара из-под ее власти, благодаря вмешательству полковника Нолана, а в худшем… Она не стала развивать ход мыслей в этом направлении.
Она проклинала жалкую слабость, которая помешала ей убить его, когда он был в ее объятиях. Она хотела убить его в первую минуту их свидания. Она слишком долго поддавалась очарованию чужой воли, более сильной, чем ее собственная; впрочем, время еще не ушло.
– А если я дам вам Наулаку? – спросила она.
– Я думаю, вы сами лучше знаете, что будет.
Бросив взгляд на равнину, она увидела, что у звезд уже не было блеска; черная вода резервуара побледнела и стала серой; дикие утки просыпались в тростниках. Заря была так же неумолима к ней, как и человек. Джуггут Синг в отчаянии подвел лошадей, делая жесты, полные нетерпения и страха. Небо было против нее, и на земле не было помощи.
Она заложила руки за спину. Тарвин слышал, как щелкнула застежка, и Наулака упала к его ногам, сверкая огненной рябью.
Несмотря ни на него, ни на ожерелье, она пошла к лошадям. Тарвин быстро наклонился и поднял драгоценную вещь. Джуггут Синг отвязал его лошадь. Тарвин подошел и схватил повод, пряча ожерелье в карман на груди.
Он наклонился, чтобы ощупать подпругу. Ситабхаи, стоя около своей лошади, подождала еще.
– Прощайте, Тарвин-сахиб, и помните цыганку, – сказала она, протягивая руку над лукой. – Гэ!
Перед ним блеснуло что-то. Рукоятка ножа Ситабхаи задрожала около седла, на полдюйма выше плеча Тарвина. Его конь, хрипя от боли, бросился на жеребца Ситабхаи.
– Убей его, Джуггут Синг! – задыхаясь, проговорила она, указывая на Тарвина евнуху, карабкавшемуся на лошадь. – Убей его!
Тарвин схватил ее нежную ручку своей сильной рукой.
– Потише, милая! Потише!.. – Она, пораженная, смотрела на него. – Дайте, я подсажу вас.
Он обнял ее и посадил в седло.
– А теперь поцелуйте, – сказал он, когда она взглянула на него.
Она наклонилась.
– Нет, подождите! Дайте мне ваши руки.
Он схватил ее за руки и поцеловал прямо в губы. Потом он звонко ударил лошадь; она бросилась вниз по дорожке и поскакала по равнине.
Он смотрел, как Ситабхаи и Джуггут Синг исчезали в облаке пыли и разлетавшихся камней, потом вздохнул с глубоким облегчением и повернулся к озеру. Он вынул Наулаку из тайника, с любовью положил ее на руку и стал пожирать глазами.
Камни горели ярким блеском зари и как бы смеялись над изменяющимися цветами гор. Блестящие нити драгоценных камней затмевали красный свет, подымавшийся из-за тростника, точно так же, как они заставили потускнеть блеск факелов в ночь свадьбы маленького Кунвара. Нежную зелень тростника, глубокую синеву озера, берилловый цвет быстро пролетавших зимородков и ослепляющую рябь от крыльев стаи лысух, стряхивавших воду под первыми лучами солнца, – ожерелье затмевало все это. Только черный бриллиант не принимал участия в радости утра, но лежал среди своих блестящих собратьев мрачный, с красным сердцем, как та мятежная ночь, из которой вывел его на свет Тарвин.
Тарвин разглядывал камни. Их было сорок пять; каждый камень представлял собой совершенство и не имел никакого недостатка; каждый из них был заключен в крошечный золотой ободок для того, чтобы не пропала хотя бы малейшая часть его красоты, каждый свободно свисал с цепочки из мягкого золота, на которую был нанизан, и каждый стоил жизни царя или доброго имени царицы.
Хорошая это была минута для Тарвина. Вся его жизнь сосредоточилась в ней. Топаз был спасен!
Дикие утки плавали взад и вперед по озеру. Журавли перекликались друг с другом, важно расхаживая среди тростника, почти достигавшего их красных голов. Из храма, скрытого среди гор, доносился голос одинокого жреца, приносившего утреннюю жертву своему богу, а из города в равнину несся гром барабанов, возвещавших, что ворота открыты и день наступил.
Тарвин поднял голову, оторвал взгляд от ожерелья. Нож с рукояткой из нефрита лежал у его ног. Он поднял изящное оружие и бросил его в озеро.
– А теперь к Кэт, – сказал он.
XVIII
Дворец на красной скале, казалось, еще спал, когда Тарвин ехал по пустынной равнине. Какой-то человек на верблюде выехал из городских ворот, и Тарвин с интересом заметил, как быстро может двигаться длинноногий верблюд. Несмотря на то что он привык к этим животным с шеями страусов, они все же напоминали ему цирк Барнума и детство. Человек на верблюде приблизился и проехал мимо него. В утренней тиши Тарвин услышал знакомый сухой звук. То был звук взводимого курка. Машинально спустился он с седла и, когда заговорило ружье, был по другую сторону седла; облако синего дыма поднялось кверху и безжизненно повисло над верблюдом.
– Мне следовало понять, что она тотчас примется за дело, – пробормотал он, выглядывая из-за седла. – Револьвером мне не достать его на таком расстоянии. Чего же ждет этот дурак?
Тут он заметил, что неизвестный, с характерной неловкостью туземца, засорил дуло ружья и с яростью колотил им по луке седла. Тарвин быстро сел на лошадь, с револьвером в руке подскакал к незнакомцу и увидел побледневшее лицо Джуггут Синга.
– Вы?.. Ну, Джуггут, это нехорошо с вашей стороны, старина.
– Мне приказано, – дрожа от страха, сказал Джуггут. – Это не моя вина. Я… я не знаю этих вещей.
– Дайте-ка я покажу вам. – Он взял ружье из дрожавшей руки. – Нужно немного сноровки – вот так! Вам нужно поучиться, Джуггут.
– Что вы сделаете со мной? – вскрикнул евнух. – Она убила бы меня, если бы я не поехал.
– Не верьте этому, Джуггут. В теории она сильней, чем на практике. Поезжайте вперед.
Они направились назад к городу. Джуггут ехал впереди на верблюде, каждую минуту боязливо оглядываясь назад. Тарвин улыбался сухой, но успокаивающей улыбкой, балансируя у бедра захваченным ружьем. Он заметил, что ружье очень хорошее, если уметь обращаться с ним.
При входе во флигель Ситабхаи во дворце Джуггут Синг, мертвенно-бледный, сошел с лошади и юркнул во двор, представляя собой яркий образ страха и стыда. Тарвин въехал за ним и в ту минуту, когда евнух собирался исчезнуть в двери, окликнул его.
– Вы забыли ваше ружье, Джуггут, – сказал он. – Не бойтесь его. – Джуггут со страхом протянул руку, чтобы взять его. – На этот раз оно никого не ранит. Отправляйтесь к вашей госпоже и скажите, что вас возвращают с благодарностью.
Ни звука не донеслось до его слуха из-за зеленых ставен, когда он уехал, оставив Джуггута, пристально смотревшего вслед ему, ничто не упало на него сарки, а обезьяны были крепко привязаны. Очевидно, Ситабхаи еще не начинала новой игры!
Сам он уже на метил свой новый ход. Нужно было убираться восвояси.
Он подъехал к мечети за городом, отыскал своего старого друга в атласной одежде голубиного цвета и заставил его послать следующую телеграмму:
«Миссис Мьютри, Денвер. Ожерелье ваше. Приготовьте шею и проведите путь в Топаз. Тарвин».
Потом он повернул лошадь, чтобы ехать к Кэт. Он плотно застегнул пальто на груди и ласково погладил то место, где лежала Наулака. Он подъехал к веранде дома миссионера и привязал Фибби около дома. Довольство самим собой и всем на свете выражалось в его глазах, когда он встретил миссис Эстес в дверях дома.
– Вы услышали что-нибудь приятное? – сказала она. – Не войдете ли вы в дом?
– Ну, самое приятное, или, по крайней мере, близкое к самому приятному, не знаю точно, – улыбаясь, ответил он, входя вслед за миссис Эстес в знакомую гостиную. – Мне хотелось бы все рассказать вам, миссис Эстес. Мне страшно хотелось бы рассказать кому-нибудь. Но эта история не годится для здешней местности. – Он огляделся вокруг. – Я нанял бы герольда и несколько музыкальных инструментов и огласил бы ее, если бы мог поступить по-своему; и мы справили бы нечто вроде Четвертого июля и устроили бы фейерверк, а я с наслаждением прочел бы декларацию независимости туземцам. Но это не годится. Однако есть одна история, которую мне хочется рассказать вам, – прибавил он. Внезапная мысль пришла ему в голову. – Вы знаете, почему я так часто бываю здесь, миссис Эстес, не правда ли? Я хочу сказать помимо того, что вы так добры ко мне и что я люблю всех вас и мы всегда так хорошо проводим время вместе?.. Вы знаете, не правда ли?
Миссис Эстес улыбнулась.
– Полагаю, что знаю, – сказала она.
– Хорошо… Отлично! Отлично! Я так и думал, что вы знаете. Надеюсь, что вы мне друг.
– Если вы думаете, что я желаю вам всего хорошего, то это верно. Но вы можете понять, что я чувствую себя ответственной за мисс Шерифф. Я подумывала иногда, что следовало бы дать знать ее матери.
– О, ее мать знает! Она все знает. Можно, пожалуй, сказать, что ей это нравится. Затруднение совсем не в этом, миссис Эстес.
– Да. Она странная девушка, очень сильная, очень кроткая. Я горячо полюбила ее. Мужество у нее удивительное. Но ради нее мне хотелось бы, чтобы она отказалась от всего этого. Ей лучше бы выйти замуж, – задумчиво проговорила она.
Тарвин с восхищением взглянул на нее.
– Как вы умны, миссис Эстес. Как вы умны! – пробормотал он. – Я говорил ей это дюжину раз. И не думаете ли вы, что ей лучше было бы выйти замуж сразу, не теряя времени?
Его собеседница взглянула на него, чтобы видеть, серьезно ли он говорит. Тарвин несколько смущал ее.
– Я думаю, будет умнее, если вы предоставите событиям идти своим чередом, – ответила она после минутного молчания. – Я наблюдала за ее работой, надеясь, что она достигнет успеха там, где потерпели неудачу все остальные. Но в глубине своего сердца я знаю, что это не удастся ей. Слишком многое против нее. Она борется против тысячелетних традиций, воспитания и привычек. Раньше или позже они одержат верх над нею, и тогда она должна будет сдаться, несмотря на все свое мужество. Последнее время я стала думать, что неприятности начнутся скоро. В больнице много недовольных. Люсьен слышал рассказы, которые тревожат меня.
– Тревожат! Еще бы. Это самая худшая сторона дела. Она не только не хочет прийти ко мне, – это вы можете понять, миссис Эстес, – но она еще подвергает свою голову всякого рода опасностям. Мне некогда ждать, пока она убедится в этом. Мне некогда ждать, пока она сама поймет, что настоящий момент наилучший для ее свадьбы с Никласом Тарвином. Мне нужно уехать из Ратора. Вот в чем дело, миссис Эстес. Не спрашивайте почему. Это необходимо. И я должен взять Кэт с собою. Помогите мне, если любите ее.
На эту мольбу миссис Эстес дала самый чудесный ответ, какой только могла дать, сказав, что пойдет к Кэт и скажет, что он желает ее видеть. На это потребовалось некоторое время, но Тарвин ждал терпеливо, с улыбкой на губах. Он не сомневался, что Кэт уступит. В сиянии успеха ему казалось невозможным, чтобы она не одумалась. Ведь Наулака у него. Она, Кэт, должна быть вместе с ожерельем, она неразрывно связана с ним. Но он все же готов был охотно призвать на помощь все, что только было возможно, и с радостью верил, что миссис Эстес скажет Кэт, что нужно. Он нашел новое предсказание успеха в последнем выпуске «Топазской телеграммы», который он взял, поджидая появление Кэт. Разрабатываемая руда оправдала его ожидания. Люди, на которых он оставил ее, напали на настоящую жилу и вырабатывали руды на 500 долларов в неделю. Он смял газету, положил ее в карман, с трудом сдерживаясь, чтобы не пуститься в пляс; быть может, лучше отложить эти упражнения, пока он не увидит Кэт. Мгновение спустя ему пришлось прекратить тихий, победоносный свист и заменить его улыбкой, когда Кэт отворила дверь и, войдя в комнату, пошла к нему. Теперь у нее нет другого выхода. Почти так, помимо его воли, говорила его улыбка.
Одного взгляда на ее лицо было достаточно, чтобы убедиться, что она не так просто смотрит на это дело. Он прощал ее, она не могла знать источника его глубокой уверенности. Он даже подождал столько, что успел разглядеть ее серое домашнее платье, отделанное черным бархатом, надетое вместо белого, которое она обычно носила. Платье понравилось ему.
– Я рад, что вы в настоящую минуту бросили белый цвет, – сказал он, вставая и пожимая ей руку. – Это – знамение. Оно символизирует вообще расставание со здешней благословенной страной, а я именно желал видеть вас в таком настроении. Я хочу, чтобы вы бросили, покинули ее.
Он держал ее смуглую ручку в своей громадной темной руке и внимательно заглядывал в ее глаза.
– Покинула что?
– Индию – все это дело. Я хочу, чтобы вы поехали со мной, – кротко проговорил он.
Она взглянула на него, и по дрожащим линиям вокруг ее рта он увидел следы борьбы, которую она вынесла, прежде чем выйти к нему.
– Вы уезжаете? Я так рада. – Она запнулась на одно мгновение. – Вы знаете почему? – прибавила она с видимым намерением оказать любезность.
Тарвин расхохотался и сел.
– Это мне нравится. Да, я уезжаю не один. Вы принимаете участие в этом плане, – уверял он, кивая головой.
Она покачала головой.
– Нет, не говорите так, Кэт. Не надо. Теперь это серьезно.
– А разве всегда не было серьезно? – Она опустилась в кресло. – Для меня всегда было серьезно… что я не могла исполнить вашего желания, хочу я сказать. Не сделать этого – значит делать нечто иное, единственное, что я хочу делать, – для меня самый серьезный вопрос на свете. Не случилось ничего такого, что могло бы изменить меня, Ник. В противном случае я сейчас же сказала бы вам, в чем изменилось положение для нас обоих.
– Во многом. Да, например, хотя бы в том, что я должен уехать из Ратора. Надеюсь, вы не думаете, что я оставлю вас здесь?
Одно мгновение она пристально разглядывала свои сложенные на коленях руки. Потом взглянула ему прямо в лицо своим открытым взглядом.
– Ник, – сказала она, – дайте мне объяснить, насколько я могу, как все это представляется мне. Вы можете поправить меня, если я ошибаюсь.
– О, вы наверняка ошибаетесь! – крикнул он, однако наклонился, чтобы выслушать ее.
– Ну, дайте мне попробовать. Вы просите меня выйти за вас замуж?
– Прошу, – торжественно ответил Тарвин. – Дайте мне возможность сказать это перед священником и увидите.
– Я благодарна вам, Ник. Это дар – высший, лучший, и я благодарна за него. Но чего вы действительно хотите? Рассердитесь вы, Ник, если я спрошу вас? Вы желаете меня, чтобы устроить вашу жизнь, вы желаете, чтобы я дополнила ваши другие честолюбивые планы. Разве не так? Скажите по чести, Ник, разве не так?
– Нет! – прогремел Тарвин.
– Да, это так! Таков брак. И это правильно. Вступить в брак – значит быть поглощенным жизнью другого человека, жить не своей жизнью, а жизнью другого. Это хорошая жизнь. Это жизнь женщины. Она может нравиться мне. Я могу верить в нее. Но я не могу видеть себя в ней. Женщина отдает всю себя в браке – в счастливом браке. Я же не могу отдать всю себя. Что-то во мне принадлежит чему-то другому. А части я не могу предложить вам. Это все, что лучшие мужчины отдают женщине, но никакой мужчина не удовлетворится этим от женщины.
– Вы говорите о выборе между отказом от вашей работы и отказом от меня, последнее легче для вас.
– Я не говорю этого, но предположим, что сказала. Разве это было бы уж так странно? Будьте честны, Ник. Представьте себе, что я просила бы вас отказаться от всех стремлений, всего смысла вашей жизни? Представьте себе, что я просила бы вас бросить вашу работу? И предположите, что взамен всего этого я предложила бы вам – брак? Нет, нет! – она покачала головой. – Брак – хорошее дело, но какой мужчина заплатил бы за него такую цену?
– Дорогая моя, разве не в этом преимущество женщины?
– Преимущество? Счастливых женщин – да, но не всех, кому дано смотреть на брак с этой точки зрения. Даже женщины могут получить возможность посвятить себя чему-либо иному.
– Ну, знаете, Кэт! Муж – не приют для сирот или убежище для одиноких. Вы слишком серьезно относитесь к нему. Вы говорите так, как будто хотите сделать его главным предметом своей благотворительной деятельности и отдать все силы его делу. Конечно, вначале вам придется претендовать на нечто подобное, но на практике окажется необходимым только съесть несколько обедов, присутствовать на полугодовом обеде совета и на двух-трех земляничных праздниках. Это просто взаимное соглашение пить утром чай с мужчиной и быть где-нибудь недалеко от камина в не слишком некрасивом платье, когда он возвращается домой по вечерам. Ну, разве это не легкий контракт? Испытайте меня, Кэт, и увидите, как просто я устрою все для вас. Я знаю, что есть и другие вопросы. Я очень хорошо понимаю, что жизнь не будет иметь никакого значения для вас, если вы не будете в состоянии сделать счастливыми множество людей, кроме вашего мужа. Я признаю это. Я начинаю с этого. И я говорю, что и я хочу этого. У вас талант давать счастье людям. Ну, а я хочу достигнуть специального соглашения, хочу, чтобы вы осчастливили меня, а потом – распускайте все паруса, и пусть весь мир расцветет под влиянием добра, которое вы будете делать. И вы сделаете это. Черт возьми, мы сделаем это, Кэт! Никто не знает, как добры могут быть двое людей, если они составят синдикат и вместе займутся этим делом. Этого еще не пробовали. Попробуйте со мной! Кэт, я люблю вас, вы нужны мне… Какую жизнь я устрою вам, если вы позволите мне!
– Я знаю, Ник. Вы были бы добры ко мне. Вы сделали бы все, что может человек. Но возможность брака и счастье в нем зависят от женщины – и так должно быть. Я или исполняла бы один мой долг и пренебрегала другим и была бы несчастна, или пренебрегала бы вами, тогда несчастным были бы вы. Во всяком случае, подобное счастье не для меня.
Рука Тарвина отыскала на груди Наулаку и крепко сжала ее. Из нее как будто исходила сила – сила, нужная ему, чтобы сдержаться и не потерять все, благодаря нескольким резким словам.
– Кэт, дорогая моя, – спокойно проговорил он, – у нас нет времени на придумывание опасностей. Перед нами – действительная опасность. Вы здесь не в безопасности. Я не могу оставить вас здесь, а мне необходимо уехать. Поэтому я и прошу вас немедленно обвенчаться со мной.
– Но я ничего не боюсь. Кто может причинить мне какой-нибудь вред?
– Ситабхаи, – угрюмо ответил он. – Но не все ли равно кто? Я говорю вам, что вы не в безопасности. Верьте, я знаю, что говорю.
– А вы?
– О, я не иду в счет.
– Правда, Ник? – требовала она.
– Ну, я всегда говорил, что ничто в мире не может сравниться с климатом Топаза.
– Это значит, что вы в опасности – в большой опасности.
– Ситабхаи, конечно, не изыскивает способов спасти мою драгоценную жизнь, это факт. – Он улыбнулся.
– Тогда вы должны уехать сейчас же, вы не должны терять ни часу. О, Ник, вы не должны ждать!
– Это и я говорю. Я могу обойтись без Ратора, но не без вас. Вы должны уехать.
– Неужели, если я не поеду, вы останетесь? – с отчаянием спросила она.
– Нет, это значило бы грозить вам. Я намереваюсь дождаться вас. – Глаза его смеялись.
– Ник, это оттого, что вы сделали то, о чем я просила вас? – внезапно спросила она.
– Вы не просили меня, – защищался он.
– Так, значит, и я виновата.
– Это потому, что я сказал магарадже? Дорогая моя, это не что иное, как первый вывод лошадей в цирке. Бросьте всякие вопросы о вашей ответственности. Единственное ваше ответственное дело в настоящую минуту состоит в том, чтобы бежать со мной. За вашу жизнь здесь нельзя дать и гроша. Я убежден в этом. А за мою и того меньше.
– Видите, в какое положение вы меня ставите, – укоризненно проговорила она.
– Вовсе не я ставлю вас в это положение. Впрочем, я предлагаю вам простое решение.
– Себя!
– Ну да, ведь я же сказал, что это простое решение. Я не говорил, что оно блестящее. Почти каждый мог бы сделать для вас больше, и есть миллионы людей, лучше, чем я, но никто не мог бы сильнее любить вас. О, Кэт, Кэт, – вскрикнул он, вставая, – доверьтесь моей любви, и я восстану против всего света, чтобы сделать вас счастливой!
