Вдова Клико. Первая леди шампанского

Нет, я не отпущу его!

– Может, сыграем завтра вечером в шахматы? – кричу я вслед ему.

Он оглядывается, и его улыбка больше походит на усмешку.

– Ты ведь знаешь, что я всегда позволяю тебе выигрывать, верно?

– Нет, завтра все будет по-другому, – усмехаюсь я в ответ. Значит, он все помнит.

* * *

На обратном пути папа уклоняется от моих вопросов о сделке, которую предложил Филипп Клико.

– Папа, почему вы не хотите мне рассказать? Что, сделка провальная? Как гнилая репа?

– Нет, скорее как сочный, соблазнительный персик с червяком внутри. – Он нервно смеется. – Но я дам согласие. Тогда я смогу в будущем году прокормить тысячу наших голодных работников. – Тут он снова замолкает.

– Так в чем же тогда сидит червяк? – допытываюсь я. – Ведь вы много раз говорили мне, что мы всегда должны принимать вместе с хорошим и плохое.

Он перекладывает вожжи в одну руку, а другую протягивает ко мне и шутливо нажимает мне на нос пальцем. Но в его глазах я вижу беспокойство и вроде слезы.

– В чем дело, папа?

Он хмурится и направляет все внимание на дороге. Потом нарушает молчание.

– В контракте есть коварное условие. Оно смущает. Не знаю, стоит ли мне жертвовать всем.

– Вы должны подумать о ваших работниках, – напоминаю я. – Конечно, стоит.

Когда мы огибаем холм и въезжаем в долину Марны, мне обжигает обоняние вонь со свинофермы Сюйонов. Я с отвращением зажимаю нос.

Папа глядит на новый дом Мелвина с роскошной круговой террасой.

– Если бы ты жила там, ты бы не чувствовала никакого запаха. Ветер уносит его прочь.

– Папа, но я жила бы вместе со свиньями. Вы этого хотите для меня?

Отец тяжело вздыхает.

– Но что ты сама-то хочешь, mon chou?

– После того как бабушка отдала мне вот это, – я прикасаюсь к золотому тастевину на шее, – я хочу научиться делать вино.

Отец недоверчиво фыркает.

– Ты уверена, что это твое призвание?

– Выше луны и звезд, – отвечаю я с лукавой улыбкой.

– Тогда берись за дело. – Отец хлещет лошадей, и я чуть не падаю от внезапного рывка. Кажется, папа страшно недоволен. Он стиснул зубы, и у него дергается кадык, словно он проглотил живую куропатку.

– Не беспокойтесь, папа, все будет нормально, – успокаиваю я его. – Ведь мы должны принимать хорошее вместе с плохим, верно?

5

За двумя зайцами погонишься, ни одного не поймаешь

Весь вечер я вспоминаю шахматные ходы и готовлюсь к поединку с Франсуа. Как странно он себя держал во время нашей встречи. Неужели так будет всегда?

Папа берет меня с собой в особняк Клико. Там Филипп беседует с кругленьким, но элегантным джентльменом в малиновом берете, гобеленовом жилете и бархатных панталонах в старом стиле, гораздо более романтичном, чем крестьянская одежда нынешних горе-революционеров.

– Приветствую, мадемуазель Понсарден, – говорит Филипп. – Позвольте представить – это месье Александр Фурно, мастер погреба, он делает наше вино «Клико-Мюирон». – Мюирон – девичья фамилия его жены Катрин-Франсуазы, и меня всегда впечатляла такая дань уважения.

Я подаю руку, и месье Фурно прижимает к ней свои завитые усы.

– Я и не знала, что Клико-Мюирон не сами делают свое вино.

– «Клико-Мюирон» – это негоциант. Продавец вина. – Фурно взмахивает своим несовременным плащом, издавая аромат спелых гроздьев.

– Фурно… ваша фамилия вызывает ассоциации с теплой, уютной печкой или обжигающей вспышкой огня, – говорю я. – Так кто же вы?

– А как бы вы предпочли, мадемуазель?

Папа негромко кашляет.

– Мы не раз наслаждались вашим вином, гражданин Фурно.

Гражданин, обращение, которое используют революционеры, чтобы подчеркнуть всеобщее равенство. Больше никаких там герцогов и герцогинь, принцев и принцесс. Только граждане. Многие даже хмурятся, если слышат «мадемуазель», «мадам» или «месье». Во имя равенства всех французов подбросили в воздух будто игральные кости, и мы, приземлившись, оказались без прошлого, семьи или истории. Нет, равенство абсолютно лишено для меня интереса.

Филипп распахивает дверь своего кабинета.

– Заходите! Прошу!

Однако Фурно не может оторвать глаз от моего декольте. Я проклинаю эту революционную моду, выставляющую мои женские атрибуты в духе богини Свободы. Свободы для кого? Полагаю, что для мужчин, которые ее придумали.

– Гражданин Фурно? – торопит его отец.

Фурно предлагает мне руку.

– Какое удовольствие насладиться вашим обществом, мадемуазель.

Из другого конца огромного вестибюля звучит знакомый голос.

– Барб-Николь пришла играть со мной в шахматы.

Все взгляды направляются туда, где в тени тяжелой драпировки стоит Франсуа.

– Я сейчас приду. – Освободившись от Фурно, я направляюсь к моему другу, стуча каблучками по мраморному полу, и прохожу мимо голых прямоугольников на стенах, где прежде висели картины на религиозные сюжеты. Как и нам, семейству Клико пришлось в годы революции прятать священные реликвии. Шахматная доска уже стоит у окна с видом на лабиринт виноградника, разбитого между нашими владениями.