История Украины

* * *

Анализируя летописное сообщение 6605/1097 г. о княжеском съезде в Любече, Д. С. Лихачев пришел к выводу, что Владимир Мономах «был идеологом нового феодального порядка на Руси», при кото ром каждый из князей «держить отчину свою» (т. е. владеет княже ством отца), «но это решение было только частью более общей формулы: «от селе имемься во едино сердце и съблюдемь Рускую землю”».

Тем самым, по мысли Д. С. Лихачева, Владимир Всеволодович зак репил в государственной и идеологической деятельности неустойчи вое «балансирование» между обоими принципами – центробежным и центростремительным. Это стало доминантой «во всей идеологической жизни Руси в последующее время». Следовательно, «экономический распад Руси» якобы компенсировался новой «идеологической» установкой: «имемься во едино сердце». Идея единства Руси противопоставляется Д. С. Лихачевым (как, впрочем, и большинством других исследовате лей) «дроблению» Киевской Руси на княжества и земли.

Обращение к текстам, которые, видимо, легли в основу описания Любечского съезда (во всяком случае, учитывались автором летопис ной статьи), позволяет несколько сместить акценты, а вместе с ними – и общее понимание летописного текста. Во-первых, оборот «единое сердце» не выдуман летописцем, а заимствован им из Библии. «Еди ное сердце» – Божий дар народам Иудеи, которым отдана земля Изр аилева. Этот дар сделан им, «чтоб исполнить повеление царя и князей, по слову Господню», «чтобы они ходили по заповедям Моим, и соблюдали уставы Мои, и выполняли их; и будут Моим народом, а Я буду их Богом».

Последняя цитата возвращает нас к косвенной характеристике «Русьской земли» как земли богоспасаемой в уже упоминавшихся сло вах Олега и Святослава и к отождествлению Киева с Новым Иеруса лимом.

При таком понимании смысла выражений, в которых зафиксированы результаты княжеских переговоров, яснее становятся результа ты Любечского «снема» 1097 г. Залогом мирного «устроенья» стало «держание» (правление, соблюдение) каждым князем своей «отчины» (территории, принадлежащей ему по наследству). При этом видимо, подразумевалось, что каждый из них будет «ходить по заповедям» Гос подним и соблюдать Его «уставы», не нарушая «межи ближнего свое го». Такой порядок держания земель (наследственная собственность, закрепляемая за прямыми потомками князя) призван был уберечь «Русьскую землю» от гибели. В свою очередь, сам христианский мир выступал высшим, сакральным гарантом со хранения этого порядка (наряду с «хрестом честным»). Реально же соблюдение условий мира обязаны были контролировать все князья, принесшие крестоцеловальную клятву в Любече. Другими словами, речь здесь шла не о «естественном и характер ном для этого времени неустойчивом положении „балансирования“» между действовавшими одновременно «противоположными силами» (центро бежными и центростремительными, экономическими и идеологичес кими), а о своеобразном юридическом оформлении, легитимации нового порядка вступления князей на престолы, который окончательно разрушал прошлое эфемерное «политическое» единство Древнерусского государства (его ос нову составляли считавшаяся обязательной уплата дани в Киев и рав ные – разумеется, при соблюдении установленных порядков – права князей на занятие любого русского престола). В то же время сохраня лась базовая «государственная» идея, оформившаяся в виде хотя бы общего представления не позднее 30-х годов XI в.: Киев – Новый Иерусалим, а окружающие христианские земли – богоизбранные.

Видимо, именно она нашла воплощение в наименовании всех православных земель единой «Русьской землей». Богоизбранность «Русьской зем ли» была тесно, точнее неразрывно, связана с представлением о приближающемся светопреставлении. Страшный Суд и следующий за ним Конец света – доминирующая тема русского летописания, оригинальной древнерусской литературы в целом. Она нашла как прямое, так и опосредованное отображение в большинстве пространственно-временных характеристик событий, которые мы находим в Повести временных лет. Именно эта идея является системообразующей древнерусского «хронотопа». Поэтому при анализе временных и пространственных данных, встречающихся в летописях, необходимо обязательно учитывать их смысловую наполненность, иногда значительно превосходящую, а то и противоречащую буквальному значению.

Некоторые особенности развития западных и юго-западных земель древней Руси

Наступление удельного периода с одной стороны дало возможность ускоренного развития самостоятельных земель и княжеств. С другой, – это привело к многочисленным усобицам, связанным, прежде всего, с борьбой за «ничьи» стольные города, прежде всего, за Киев, который, помимо всего прочего, продолжал оставаться духовной столицей Русской земли, поскольку в нем находилась резиденция митрополита.

Самое активное участие в этой борьбе принимали северо-восточные князья. Так, Юрий Долгорукий после смерти великогно киевского князя Мстислава Владимировича пытался захватить власть в Переяславе Южном и Киеве. Дважды – хотя и ненадолго – он становился киевским князем: в 1149 и 1155 гг. Однако уже его сын, Андрей Боголюбский предпочел киевскому престолу Северо-Восток. Дважды – первый раз с разрешения отца, а во второй раз вопреки его воле – он отказывался жить и княжить на Юге. Во время своего тайного отъезда из Вышгорода в 1155 г. Андрей увез с собой драгоценную киевскую реликвию – икону Богородицы, которая, по преданию, была написана самим евангелистом Лукой. Это был первый шаг к попыткам лишить Киев его сакрального статуса. Около 1162 г., став уже великим князем ростовским, суздальским и владимирским Андрей Боголюбский отправил в Константинополь к патриарху Луке Хризовергу своего посла Якова Станиславича, прося учредить во Владимире митрополичью кафедру и поставить митрополитом своего приближенного Федорца. Однако константинопольский патриарх категорически отказал ему, указав на то, что это погубит Русскую землю. Андрей был вынужден отдать Федорца на расправу киевскому митрополиту.

Однако Андрей не просто стремился уйти как можно дальше от древнерусской столицы, где власть вели кого князя находилась под конт ролем вечевого собрания (на Северо-Востоке, колонизированном сравнительно недавно, вечевые порядки не имели столь глубоких корней, как в Киеве). Он попытался лишить Киев его статуса столицы богоспасаемого мира.

В 1169 г. он огранизовал грандиозный поход на Киев, в котором приняли участие «ростовци, и володимерци, и суждалци, и инехъ князии 11: Глебъ Переяславьскыи, Роман Смолиньскыи, Давыдъ Вышегородьскыи, Володимеръ Анъдреевичь [Дорогобужский], Дмитръ и Гюрги, Мстиславъ, Рюрикъ [из Вручего] с братомъ съ Мстиславомъ, Олегъ Святославичь с братом со Игоремъ». Город был захвачен: «и весь Кыевъ пограбиша, и церкви, и манастыре за 3 дни: и иконы поимаша, и книгы, и ризы». Это сообщение северо-восточного летописца дополняет рассказ Ипатьевской летописи: «и грабиша… весь град Подолье, и Гору, и манастыри, и Софью, и Десятиньную Богородцу; и не бысть помилования никомуже ни откудуже: церквамъ горящимъ, крестьяномъ убиваемомъ, другым вяжемымъ, жены ведоми быша въ пленъ, разлучаеми нужею от мужи своих, младенци рыдаху, зрящее материи своиихъ; и взяша именья множьство, и церкви обнажиша иконами и книгами, и ризами, и колоколы изнесоша все смоляне, и суждалци, и черниговци, и Олгова дружина; и вся святыни взята бысть… И бысть в Киеве на всих чловецехъ стенание и туга, и скорбь неутешимая, и слезы непрестаньныя».

В древней столице Руси он са жает своего младшего брата Глеба, а в Новгород отправляет «подручного» – князя Рюрика Ростиславича. После смер ти Глеба Юрьевича Андрей назначает на киевский престол своего племянника, смоленского князя Романа Ростиславича, а его младших братьев, Давыда и Романа, сажает в Вышгород и Белгород. Однако братья Ростиславичи вскоре перестали подчиняться своему властолю бивому дядюшке, обиженные тем, что он обращается с ними как с «подручника ми». «Мы тя до сихъ местъ акы отца имели по любви. Аже еси сь сякыми речьми прислалъ, не акы кь князю, но акы кь подручнику и просту человеку», – заявили они великому князю.

И тогда в 1173 г. Андрей Юрьевич организовал еще один общерусский поход на Киев. Войско его состояло из ростовцев, суз дальцев, владимирцев, переяславцев, бе лозерцев, муромцев, новгородцев и ря занцев. По приказу князя к нему при соединились дружины полоцкого, туров ского, пинского, городеньского, чернигов ского, новгород-северского, путивльско го, курского, переяславль-русского, тор ческого и смоленского князей. Колоссальное войско, тем не менее, под стенами Киева потерпело поражение и вынуждено было с позором уйти: «И тако вьзвратишася вся сила Андрея, князя Суждальского, совокупилъ бо бяшеть все земле, и множеству вои не бяше числа. Пришли бо бяху высокомысляще, а смирении отидоша в домы своя». На киевский престол (не без помощи Ростиславичей, естественно) сел впоследствии враг Андрея Боголюбского – Ярослав Изяславич Луцкий…

Одновременно с первым походом на Киев во Владимире началось грандиозное строительство: как и в Киеве, в городе были возведены Золотые ворота, храм Успения Пресвятой Богороицы. Здесь появилась речка Лыбедь, Печерский городок… Владимир явно должен был перехватить у Киева функцию столицы мира…

Действительно, после разгрома 1169 г., который может быть сопоставлен разве что с ужасами мон гольского нашествия, Киев начинает терять свое значение. На юге инициатива переходит к Галичу и Волыни. А в борьбе князей за власть все чаще принимают участие иноземные отряды…

Последний момент нуждается в объяснении. Как ни странно, это связано не только с близостью южных и юго-западных древнерусских земель к Польше, Венгрии, Германии и Степи, но и с родословной самих древнерусских князей.

Авторы школьных учебников всегда с удовольствием и гордостью сообщают о том, как древнерусские князья выдавали своих дочерей за представителей правящих династий Западной Европы. На память, естественно, сразу приходит Анна Ярославна – «королева Франции» (тогда – Парижа с ближайшими пригородами, Иль-де-Франс). Можно также вспомнить, что сестра Анны, Елизавета вышла замуж за короля Норвегии. Сестры их отца, Ярослава Мудрого, были выданы за норманнского маркграфа Бернгарда, за кузена венгерского короля Иштвана I Ласло Сара и за польского короля Казимира I Пяста (Добронега-Мария), а дочери Владимира Мономаха – за венгерского короля Коломана (Евфимия), за византийского царевича Леона (Мария) и за венгерского короля Белу II (София). Но, вот, о том, кем были матери древнерусских князей, авторы учебников обычно не упоминают. А зря…

Итак, кем же были «наши» князья по материнской линии?

Начнем с первого вполне исторического киевского князя Игоря. От его брака с Ольгой (судя по имени, скандинавкой) родился сын Святослав, одной из жен которого была некая Малуша. Была ли она славянкой, сказать трудно…

Согласно летописной легенде, своего старшего сына Ярополка Святослав женил на монахине-гречанке, которую привез из балканского похода, «красоты ради лица ея». Младший же Святославич, Владимир имел несколько жен: летописец упоминает, в частности, Рогнеду, отец которой, полоцкий князь Рогволод «пришел и-заморья» (т. е., был скандинавом), «чехиню» и «болгарыню», а также византийскую принцессу Анну.

От первой жены у Владимира родились будущие князья полоцкий Изяслав, тмутараканский (и, скорее всего, черниговский) Мстислав, а также новгородский и киевский Ярослав (которого мы обычно – вслед за историками XIX в. – называем Мудрым). Все они, соответственно, по материнской линии были скандинавами. От «чехини» был рожден будущий новгородский князь Вышеслав (судя по всему, самый старший из Владимировичей), а от «болгарыни» – Борис и Глеб, которые вскоре будут убиты своим сводным братом Святополком (сыном Ярополка Святославича и монахини-гречанки), женатого, кстати, на дочери польского князя Болеслава Храброго. Так что, судя по летописным данным, первые русские святые были наполовину болгарами.

В результате кровопролитной братоубийственной усобицы, начавшейся сразу после смерти Владимира, как мы помним, единственным правителем на Руси останется Ярослав. От брака со шведской принцессой Ириной-Ингигердой, дочерью шведского короля Олафа Шётконунга родятся все сыновья Ярослава. Старший из них, Изяслав, унаследовавший от отца новгородский и киевский престолы, женится на Гертруде, дочери польского князя Мешко II. Сменивший брата на киевском княжении Святослав Ярославич будет женат на дочери немецкого графа Леопольда фон Штаде, а младший Ярославич, Всеволод, также ставший киевским князем, – на дочери византийского императора Константина Мономаха.

Потомки Всеволода закрепятся на киевском престоле. Владимир Мономах женится на Гиде, дочери англосаксонского короля Гаральда II. Их сыновья также вступят в брак с иноплеменницами: Мстислав-Гаральд – с дочерью шведского короля Инга Стейнкельса Христине, Ярополк – с осетинской княжной Оленой, а Юрий Долгорукий и Андрей с дочерьми половецких ханов.

Сыновья Изяслава Ярославича свяжут свои судьбы: один с дочерью немецкого графа Оттона фон Орламюнде (Ярополк, князь туровский), другой – Святополк, князь киевский – сначала с половецкой хатунь, дочкой Тугорхана, а затем с представительницей византийской династии Комнинов Варварой. Сын Святополка Изяславича, волынский князь Ярослав также будет женат дважды: первый раз на дочери венгерского короля Ласло, а второй – на дочери польского короля Владислава Германа.

Святослав Ярославич женит своего сына Олега, князя черниговского, курского и северского сначала на византийской аристократке Феофано Музалон, а затем на половецкой хатунь, дочери хана Осулука. Внуки же его возьмут в супруги дочерей польского князя Болеслава III (Всеволод, князь муромский) и половецкого хана Аепы (князь черниговский Святослав). От последнего брака, кстати, родится главный герой «Слова о полку Игореве», который, сам будучи внуком и правнуком половецких ханов, сына своего, Владимира (князя галицкого) также выдаст за половчанку, дочь хана Кончака…

Список жен-иноземок древнерусских князей можно продолжить. Здесь мы найдем и дочь чешского оломоуцкого князя Оттона II Евфимию (жену новгородского князя Святополка Мстиславича), и дочь хорватского князя Белуша (жену дорогобужского князя Владимира Мстиславича), и немецкую принцессу, и грузинскую царевну Русудан (жены великого князя киевского Изяс лава Мстис лавича), и дочь польского великого князя Болеслава III Агнешку (жену великого князя киевского Мстислава Изяславича), и дочь литовского князя Довспрунка (жену князя Даниила Романовича), и дочь польского князя Казимира III (жену великого князя киевского Всеволода Чермного), и дочерей половецких ханов Белгука (жену великого князя киевского Рюрика Ростиславича), Тоглыя (жену новгородского князя Мстислава Давыдовича), Котяна (жену князя Мстислава Удатного) и Юрия Кончаковича (жена Ярослава Всеволодовича), и осетинскую княжну Марию (жену князя Всеволода Большое Гнездо), и грузинскую царицу Тамар (жену сына Андрея Боголюбского Юрия)…

Дело, конечно, не в том, что в подавляющем большинстве древнерусские князья (если не все они) не имели восточнославянских «кровей» и уже потому были если не «чужими», то не вполне «своими».

Иноземные «принцессы» приносили на Русь свою культуру, свои языки и обычаи. Они приезжали не одни, а с двором (пусть, небольшим). Христианки прибывали ко дворам своих супругов со своими духовниками (на этот счет есть важное свидетельство Титмара Мерзебургского, что дочь Болеслава Храброго приехала в Туров со своим духовным отцом, колобжегским епископом Рейнберном). Священники же, очевидно, привозили с собой книги…

До сих пор практически даже не поставлен вопрос о том, на каком языке (точнее, на каких языках) разговаривали при княжеских дворах. Владимир Мономах писал, что его отец, Всеволод Ярославич, «дома седя, изумеяше 5 язык – в том бо честь есть от иных земль». Пять языков (ученые, кстати, до сих пор спорят, что это были за языки: обычно называют латинский, немецкий, венгерский, половецкий, литовский, торческий, косожский, абезский, «скандинавский», язык волжских болгар и др.; единственно, в чем сходятся все, – Всеволод, безу словно, владел греческим языком) – это, конечно, много. Но, судя по матримониальным связям, каждый князь должен был достаточно свободно владеть не меньше чем тремя языками: чтобы беседовать со своей матерью (у которой он воспитывался лет до 6–8), отцом, женой и подданными. Древнерусский язык должен был, судя по всему, выполнять функции языка-посредника, языка межнационального общения в окружении князя.

Следует ли после этого удивляться довольно обширным познаниям древнерусских книжников в области античной и даже древнеегипетской мифологии, включению в круг их чтения не только греческих хроник, иудейских апокрифов, но и «Повести о Варлааме и Иоасафе», представляющей собой христианизированный вариант истории Гаутамы-Будды, или переводы с арабского или с сирийского языка ассиро-вавилонской повести VII в. до н. э. об Акире Премудром?

Показательно, что знаменитое Поучение Владимира Мономаха обнаруживает близость к западноевропейским наставлениям «к детям», к творениям отцов церкви (в частности, Василия Великого), поучениями из «Пролога», произведениям византийской, латинской и англосаксонской литературы. По мнению В. В. Данилова, князь косвенно использует в Поучении трактат раннехристианского римского автора III в. Минуция Феликса «Октавий».

В Повесть временных лет включены выдержки из древнерусского перевода еврейского хронографа «Книга Иосиппон», составленного в южной Италии в середине X в. Рассказ о четвертой мести Ольги (о том, как по приказу княгини была сожжена столица древлян Искоростень с помощью птиц, к которым был привязан горящий трут) находит параллели, как уже отмечалось, во многих произведениях средневековой западноевропейской литературы…

Есть основания утверждать, что на Руси делались (хотя бы в исключительном порядке) переводы с латинского и древнееврейского. Разыскания А. А. Гогешвили, проводившиеся в последнее десятилетие XX в., позволяют предположительно говорить о том, что древнерусским авторам домонгольского времени были в подлинниках знакомы многие произведения античной литературы и западноевропейский рыцарский роман, откуда они заимствовали не только отдельные образы и тропы, но и поэтическую технику. Существовали также культурно-литературные контакты и со странами Ближнего Востока.

И не последнюю очередь в обеспечении столь широкого контекста, в котором формировалась древнерусская культура, играли матримониальные связи древнерусских князей. Оставаясь для основной массы населения Руси чужими (иноземное имя легендарного Рюрика – лучшее тому подтверждение), они, сами того не подозревая, закладывали фундамент древнерусской культуры.

Учет материнской линии в родословных древнерусских князей может внести новые, порой неожиданные, ноты и в понимание логики развития политической истории Руси домонгольского времени.

В частности, учет семейно-брачных связей древнерусских князей домонгольского времени существенно проясняет многие вопросы, связанные, скажем, с участием иностранных отрядов в борьбе «Рюриковичей» за престолы на юге русских земель. Становится, скажем, понятным, почему в борьбе за киевский, галицкий или волынский престолы такое активное участие принимают отряды из Польши, Венгрии, Германии, а также половцы. Становится ясно и то, что отношения с соседями и на Западе, и на Востоке (в частности, отношения со Степью) – это не только противостояние и постоянная борьба с внешней агрессией. Это еще и решение, так сказать, внутрисемейных вопросов.

Южная Русь и Степь

Под 6653/1145 годом в Новгородской первой летописи старшего извода упоминается поход на Галич: «Томь же лете ходиша вся Русска земля на Галиць и много попустиша область ихъ, а города не възяша ни одиного, и воротишася, ходиша же и из Новагорода помочье кыяномъ, съ воеводою Неревиномь, и воротишася съ любъвью». Тот же поход описывается и в Ипатьевской летописи, но гораздо подробнее: «В лето 6654. Всеволод съвкоупи братью свою. Игоря и Святослава же остави в Киеве, а со Игоремъ иде к Галичю и с Давыдовичема, и съ Володимиромъ, и съ Вячеславомъ Володимеричемъ, Изяславъ и Ростиславъ Мьстислалича, сыновчя его, и Святослава поя, сына своего, и Болеслава Лядьскаго князя, зятя своего, и Половце дикеи вси. И бысть многое множество вои, идоша к Галичю на Володимирка». Сопоставление приведенных текстов позволило В. А. Кучкину вполне резонно заключить: «Если новгородский летописец имел в виду всех участников похода, тогда под его Русской землей нужно разуметь еще поляков и половцев». И если присутствие в числе представителей «Русской земли» польского «князя» Болеслава автор известия Ипатьевской летописи хоть как-то оправдывает (уточняется, что тот – зять Всеволода), то «дикие половцы» выглядят в приведенном перечне действительно «дико»… Правда, уже в так называемом «этнографическом» введении к Повести временных лет половцы стоят в одном ряду с восточнославянскими племенами. Летописца вовсе не смущает такое соседство. Оно странно для нас. Мы даже не замечаем, как срабатывает стереотип: половцы – извечные враги Руси. Другого, кажется, просто не могло быть.

Кто же такие половцы для автора и читателя XII – начала XIII в.?

Под 6569/1061 годом в Повести временных лет имеется запись: «В лето 6569. Придоша Половци первое на Русьскую землю воевать. Всеволодь же изиде противу имъ, месяца февраля въ 2 день. И бившимъся имъ, победиша Всеволода, и воевавше отъидоша. Се бысть первое зло от поганых и безбожныхъ врагъ. Бысть же князь ихъ Искалъ».

Однако при ближайшем рассмотрении оказывается, что это – вовсе не первое появление половцев в пределах Русской земли. Еще под 6562/1054 годом в летописи имеется сообщение о событиях, непосредственно последовавших после смерти Ярослава Владимировича: «В семь же лете приходи Болушь с Половьци, и створи Всеволодъ миръ с ними, и возвратишася Половци вспять, отнюду же пришли».

Настоящая опасность, исходящая от половцев, стала ясна лишь через несколько лет, когда в начале осени 1068 г. объединенные силы русских князей не смогли противостоять им в битве на Альте: «В лето 6576. Придоша иноплеменьници на Русьску землю, Половьци мнози. Изяславъ же, и Святославъ и Всеволодъ изидоша противу имь на Льто. И бывши нощи, подъидоша противу собе. Грехь же ради нашихъ пусти Богъ на ны поганыя, и побегоша русьскыи князи, и победиша Половьци». Следствием поражения на Альте стал, кстати, переворот в Киеве: место изгнанного киевлянами Изяслава занял сидевший до того в «порубе» полоцкий князь Всеслав.

Однако торжество половцев оказалось недолгим: «Посемь же Половцемъ воюющим по земле Русьсте, Святославу сущю Чернигове, и Половцем воюющим около Чернигова. Святослав же собравъ дружины неколико, изиде на ня ко Сновьску. И узреша половци идущь полкъ, прис троишася противу. И видевъ Святос лавъ множьство их ъ, и рече дружине своей: «Потягнемъ, уже нам не лзе камо ся дети». И удариша в коне, и одоле Святославъ в трех тысячахъ, а половець бе 12 тысяче; и тако бьеми, а друзии потопоша въ Снови, а князя ихъ яша рукама, въ 1 день ноября. И възвратишася с победою в градъ свой Святославъ»…

В последующие десятилетия письменные источники дают нам огромное количество более или менее подробных описаний столкновений южнорусских и половецких войск. Видимо, именно такие рассказы, дополненные гениальным «Словом о полку Игореве», сформировали стереотип восприятия половцев в научной и научно-популярной исторической литературе, а тем более – в современном обыденном сознании: образ «чръного ворона – поганого половчина» стал своеобразным символом доордынской Степи. Кажется, что заветной мечтой половцев было, как пишет Д. С. Лихачев, «прорвать оборонительную линию зем ляных валов, которыми Русь огородила с юга и с юго-востока свои степные границы, и осесть в пределах Киевского государства»…

Однако, вопреки широко бытующему мнению, рассказы о русских набегах на кочевья половцев, пожалуй, ничуть не реже сообщений о разорении русских земель номадами. Достаточно вспомнить хотя бы самый знаменитый поход Игоря Святославича, совершенный в 1185 г. новгород-северским князем на оставленные без прикрытия половецкие вежи. Нередки были и случаи совместных походов русских князей с половецкими ханами. Мало того, поведение «коварных», «хищных», «злобных» и «алчных» (какими обычно рисует их наше воображение) половцев сплошь и рядом вызывает недоумение – именно потому, что оно радикально не соответствует клишированному образу исконного врага Русской земли.

Другими словами, отношения между Русью и Степью складывались не столь трагично, а, может быть, даже и не столь драматично, как может показаться на первый взгляд. Вооруженные столкновения сменялись мирными годами, ссоры – свадьбами. При внуках и правнуках Ярослава Мудрого половцы уже были «нашими». Многие русские князья: Юрий Долгорукий, Андрей Боголюбский, Андрей Владимирович, Олег Святославич, Святослав Ольгович, Владимир Игоревич, Рюрик Ростиславич, Мстислав Удатной и другие, как мы поминм, женились на половчанках, либо сами были наполовину половцами. Не был исключением из этого ряда и Игорь Святославич: в его роду пять поколений князей подряд были женаты на дочерях половецких ханов. Кстати, уже из этого следует, что поход Игоря был не простой местью или попыткой, говоря современным языком, нанести превентивный удар потеницальному противнику…

Причиной столь неровных отношений была, судя по всему, специфика экономики кочевого общества. Подборку основных точек зрения на этот счет приводит Н. Крадин: «наверное, самый интригующий вопрос истории Великой степи – это причина, толкавшая кочевников на массовые переселения и разрушительные походы против земледельческих цивилизаций. По этому поводу было высказано множество самых разнообразных суждений. Вкратце их можно свести к следующему: 1) разнообразные глобальные климатические изменения (усыхание – по А. Тойнби и Г. Грумм-Гржимайло, увлажнение – по Л. Н. Гумилеву); 2) воинственная и жадная природа кочевников; 3) перенаселенность степи; 4) рост производительных сил и классовая борьба, ослабленность земледельческих обществ вследствие феодальной раздробленности (марксистские концепции); 5) необходимость пополнять экстенсивную скотоводческую экономику посредством набегов на более стабильные земледельческие общества; 6) нежелание со стороны оседлых торговать с номадами (излишки скотоводства некуда было продать); 7) личные качества предводителей степных обществ; 8) этноинтегрирующие импульсы (пассионарность – по Л. Н. Гумилеву). В большинстве перечисленных факторов есть свои рациональные моменты. Однако значение некоторых из них оказалось преувеличенным».

Исследования последних лет (прежде всего труды выдающегося американского социоантрополога О. Латтимора) позволили вплотную подойти к решению этой проблемы: «„чистый“ кочевник вполне может обойтись только продукта ми своего стада, но в этом случае он оставался бедным. Номады нуждались в изделиях ремесленников, оружии, шелке, изысканных украшениях для своих вождей, их жен и наложниц, наконец, в продуктах, производимых земледельцами. Все это можно было получить двумя способами: вой ной и мирной торговлей. Кочевники использовали оба способа. Когда они чувствовали свое превосходство или неуязвимость, то без раздумий садились на коней и отправлялись в набег. Но когда соседом было могущественное государство, скотоводы предпочитали вести с ним мирную торговлю. Однако нередко правительства оседлых государств препятствовали такой торговле, так как она выходила из-под государственного контроля. И тогда кочевникам приходилось отстаивать право на торговлю вооруженным путем».

Кочевники вовсе не стремились к завоеванию территорий своих северных соседей. Они предпочитали – насколько это было возможно – совместно с оседлым населением близлежащих земледельческих регионов получать максимальную выгоду из мирной «эксплуатации» степи. Именно поэтому, по наблюдению И. Коноваловой, «разбой в степи был довольно редким явлением, не нарушавшим ход степной торговли. Ведь в ее стабильности были равно заинтересованы как русские, так и половцы. Половцы получали значительные выгоды, взимая с купцов пошлиныч за транзит товаров про степи. … Очевидно, что и русские князья, и половецкие ханы были заинтересованы в «проходимости» степных путей и совместными усилиями отстаивали безопасность перевалочных торговых центров. Благодаря этой заинтересованности Половецкая степь не только не служила барьером, отгораживавшим Русь от стран Причерноморья и Закавказья, но сама являлась ареной оживленных международных торговых связей».