Методологические проблемы социально-гуманитарных наук

Таким образом, синергетика, изучая диссипативные (открытые, неравновесные, нелинейные) системы, каковыми являются человек[11 - Человека можно рассматривать как диссипативную систему, существование которой как физически, так и духовно возможно только при условии постоянного обмена со средой веществом, энергией и информацией.] и общество[12 - Отдельные диссипативные системы образуют диссипативные системы более высокого порядка (некую социальную организацию, например школа, предприятие и т. д.).], позволяет увидеть мир в другой (по сравнению с предшествующей наукой) системе координат, где исходными принимаются открытость, нестабильность, неравновесность и нелинейность. Нелинейность предполагает, что возможны неожиданные изменения направления течения процессов, что делает принципиально ненадежными и недостаточными прогнозы, так как развитие системы происходит посредством случайности выбора определенного пути в момент бифуркации [Пригожин 1991, с. 50].

При всех своих положительных моментах синергетика тем не менее имеет и ограничения при исследовании социальных процессов. Во-первых, это касается исследования поведения, мотивов, личностных предпочтений каждого отдельного члена общества или даже малой социальной группы, которые едва ли объяснимы с помощью синергетики, так как синергетика все-таки имеет дело с макросоциальными процессами и общими тенденциями развития общества, предоставляя исследователю картину макроскопических социоэкономических конфигураций, где суммированы личностные решения и акты выбора индивидов.

Во-вторых, синергетика почти сводит на нет роль сознательного фактора духовной и идеологической сферы, не принимая во внимание непредсказуемость человека, влияние социальной рефлексии и возможность противодействия человека (знаю, как должно быть, но делаю все наоборот).

И, в-третьих, синергетика не может учесть все факторы, которые влияют на развитие социального феномена или явления, находящиеся на более высоком уровне социальной организации. Так, на поведение человека оказывают влияние многие факторы, это и потребности, и психологическое настроение, и религиозные убеждения, и идеологические ориентации и т. д., что в социальной жизни приводит в каждом отдельном случае к непредсказуемому уникальному исходу того, которое практически невозможно предвидеть и изучить, обратившись к синергетике.

Таким образом, необходимо осознавать не только возможность применения синергетики в социальных и гуманитарных науках, но и явные пределы применимости синергетических моделей. Надо помнить, что синергетика дает определенный подход, указывает некое направление исследования. В диссертационной работе, благодаря синергетическому подходу, становится возможным анализ взаимоотношения процессов самоорганизации человека и общества (свободы индивидуальной и общественной), к которым мы и переходим.

Подводя итоги, следует отметить, что новая мировоззренческая парадигма – синергетика – позволяет подойти к проблеме свободы с новых позиций, показывая целостность свободы человека как меру его творческой деятельности по преобразованию внешнего и внутреннего мира в их взаимосвязи и синхронности. С позиции синергетики атрибутивность свободы дополнительно обосновывается тем, что в нестабильном мире принципиально невозможно предвидеть все направления и особенности развития. Особенности социальной динамики удачно раскрываются современной наукой в терминах синергетики, обращенной к изучению закономерностей самоорганизации сложных систем. Социальная динамика в контексте синергетики объясняется в понятиях «самоорганизация», «нелинейность», «открытость», «хаос». Она показывает, насколько эволюция общества подвержена влиянию неравновесности социальных сил в силу наличия обратных связей между социальными структурами.

При обращении к синергетике становится возможным создание концепции, согласно которой свобода – это онтологическое условие самоорганизации всего универсума. При этом свобода предстает как детерминация высшей формы. Человек развивается вместе с развитием его предметного мира, изменяя его, он меняется сам. Синергетика позволяет обнаружить системное качество свободы человека, которое проявляется исключительно в системной взаимосвязи с окружающей средой. Свобода предстает необходимой предпосылкой самоорганизации, ее вектором, возможностью, обеспечивает пробу и отбор вариантов целеполагания и поведения. Человек не перестраивает окружающий его мир, а именно встраивается в его самоорганизующееся и самоупорядочивающееся мироздание, он органично включен в общий эволюционный процесс, оставаясь внутри которого человек, наделенный творческой активностью и свободой, может реализовать себя.

Самоорганизация как способность к саморазвитию тех или иных систем, использующих приток энергии, информации и вещества извне, а также свои внутренние возможности, тесно связана с понятием свободы как механизма реализации внутренних потенций системы (как человека, так и универсума). Самоорганизация бытия человека осуществляется на основе его свободы, пронизанной сознанием, волей, а также игрой чувств, определяющим образом влияющих на решение человека. Поэтому нельзя исключительно рационально оправдать и тот или иной выбор человека, так как его бытие эмоционально окрашено и заинтересовано (субъективно), а свободный выбор – это далеко не всегда наиболее рациональный выбор. Индивидуальная свобода проявляется в самоорганизации человека, целью которой является достижение идеала и, как следствие, обретение собственной гармонии.

В неравновесном, нестабильном мире свобода является мощным источником флуктуаций, поэтому мир становится существенным образом случайным с появлением человека, обладающего свободной волей и способностью преобразовывать окружающую его среду, а также в силу многовариантного и необратимого характера человеческих действий. Следовательно, индивидуальная свобода становится фактором, способным изменять вектор развития.

Поэтому при анализе развития общества (а также индивида) возможно рассмотрение прогресса не только как предопределенного и линейного процесса. Обратившись к понятию «нелинейности эволюции», развитие приобретает характер исключительно только возможного вектора движения общества и самого человека. В рамках подобной трактовки свободу можно определить не как познанную необходимость линейного порядка, а как способность определить границы возможного в сложном, нелинейном, многовариантном движении к идеальному образу социального будущего.

Применение при анализе социальных процессов синергетики как объяснительной теории и рассмотрение прогресса не только в линейной парадигме, по мнению автора, повышает эвристический потенциал социальной философии и может в дальнейшем привести к интересным результатам.

Глава 3

Философские проблемы смерти

В мире ничто не вечно. Будучи по своей природе биологическим существом, человек, как любой живой организм, смертен. В то же время, в отличие от любого другого живого существа, человек способен осознавать конечность своего существования и учитывать это в своей деятельности. Таким образом, смерть составляет одно из важнейших онтологических условий существования человека не только как биологического, но и как социального существа. Факт смертности абсолютно неустраним из индивидуального и социального опыта человека.

На уровне социального бытия этот факт своеобразно преломляется в структуре социальных институтов, формах организации и содержании социальных практик, относящихся ко всем без исключения сферам коллективной деятельности людей – духовной, организационной, социальной, материально-производственной.

Наличие у человека страха смерти воочию демонстрирует парадоксальный характер смерти как онтологического явления. Эпикуру приписывают афоризм: «Смерть не имеет к нам никакого отношения, когда мы живы, смерти еще нет, когда она приходит, то нас уже нет». Если животное испытывает страх смерти только в те моменты, когда возникает непосредственная угроза жизни, и этот страх для него является лишь проявлением инстинкта самосохранения, то мысль о смерти может настигать человека в самые разные моменты его жизни, нередко в условиях полной безопасности, когда ему ничто не угрожает, в том числе и тогда, когда он молод и физически здоров.

Страх смерти у человека социален по своей природе и предметному содержанию. Лишь человеку присуща память смерти (т. е. способность думать о смерти, не находясь в смертельной опасности), каковая и составляет основу концептуализации этого феномена, а точнее – объективного и непреложного закона, которому подчиняется все живое. Ведь смерть неизменна в своих проявлениях, являясь, по сути, конкретным проявлением одного из всеобщих законов бытия – конечности существования во времени всех материальных систем.

Однако отражение этого объективного закона в индивидуальном и коллективном сознании людей в зависимости от целой совокупности социальных, исторических, культурных, экономических условий может заметно варьироваться. Получая знаковое воплощение и материализуясь в продуктах духовного производства (искусстве, философии, массовой культуре и др.) и повседневных практиках, концепт смерти, создаваемый сознанием общества, может серьезно диверсифицироваться по своему содержанию: весьма различным может быть ценностное восприятие смерти, степень осознания ее неизбежности, отношение человека к смерти других людей, представления о том, что происходит с ним после смерти, формы образного оформления концепта смерти и многие другие его содержательные элементы.

При этом, как правило, наблюдается определенное сходство в восприятии смерти, отношении к ней у людей, принадлежащих одному общественному организму, одной социальной группе, одной общественной формации.

Тем самым выявляется социально-философский аспект концептуализации смерти. В отличие от философского, художественного, медико-биологического, психологического, других подходов к изучению влияния смерти на жизнь людей, подход социальной философии предполагает рассмотрение концептуализации смерти как социокультурного явления со всеми вытекающими отсюда следствиями и ожидаемыми результатами.

Необходимость социально-философского исследования, раскрывающего объективные закономерности социальной обусловленности концептуализации смерти в сознании людей и целых социальных организмов, давно назрела. Для современного общества характерен повышенный и не всегда здоровый интерес к смерти. В настоящее время существует обширнейшая литература, в которой смерть рассматривается в самых разнообразных ракурсах, причем список публикаций на темы смерти весьма активно пополняется. Однако существующая потребность именно в социально-философском анализе концептуализации смерти, выявлении социальной обусловленности этого процесса, как и его социально значимых результатов, остается неудовлетворенной.

Это указывает на несомненную актуальность и, можно так сказать, вечность рассматриваемой проблемы. Это обусловлено следующими причинами:

а) высокая значимость социальной составляющей в восприятии человеком объективного факта своей смертности, социокультурная природа концептуализации смерти в сознании общества и индивида;

б) философская проблема поиска смысла жизни, ключевая тема рефлексии во все времена, неразрывно связанная с восприятием смерти;

в) значимые социальные результаты и последствия концептуализации смерти, влияние сформированного социальной группой, обществом концепта смерти на формы и характер протекания социальных практик, состояние социальных институтов и социальной структуры общества.

3.1. Теоретико-методологические основы изучения концептуализации смерти в сознании общества

Приступая к исследованию концептуализации смерти, необходимо установить методологические основания такого исследования, определив место используемых понятий в категориальной системе социально-философского знания и наметив основные методологические установки, которыми будем руководствоваться в ходе исследования.

Принимая за основу социально-философский взгляд на общество как на организационную форму деятельностного воспроизводства социального, автор вслед за К. Х. Момджяном выделяет четыре типа совместной активности людей, необходимые для самодостаточного существования человеческого коллектива. Это четыре типа совместной деятельности, образующие четыре сферы социального: духовную, организационную, социальную и материально-производственную [Момджян 1997, с. 360]. Автор также исходит из положения о том, что перечисленные четыре типа совместной деятельности и соответствующие им сферы общественной жизни воспроизводятся в любом исторически конкретном типе общества, образуя его подсистемы, сферы общественной жизни. Иными словами, по отношению к любому уровню развития общества, любому социальному строю можно сказать, что в этом обществе «производство опредмеченной информации образует духовную сферу общества, создание и оптимизация общественных связей и отношений – его организационную сферу, производство и воспроизводство непосредственной человеческой жизни – социальную сферу и, наконец, совместное производство вещей образует его материально-производственную сферу» [Момджян 1997, с. 360].

Все четыре сферы общественной жизни, являясь подсистемами единой системы-социума, неразрывно связаны между собой, причем эта взаимосвязь носит не только функциональный, но и субстанциальный характер, проявляясь не только во взаимном функциональном воздействии этих сфер друг на друга, но и в существовании феноменов, относящихся одновременно к разным сферам.

Онтологической основой этого субстанциального единства сфер общественной жизни является субстанциальное единство человеческого общества или, попросту говоря, единство родовой природы человека. Если в самоопределении своих социальных действий человек выступает как свободное существо, то он, будучи одновременно с этим и природным существом, не может реализовать свою свободу иначе, чем путем учета в своей деятельности объективных условий и ограничений. Именно в этом состоит восходящая к Б. Спинозе классическая концепция свободы как познанной необходимости.

Как поясняет, развивая эту концепцию, Т. В. Науменко, «принципиальная невозможность абсолютной свободы вытекает из кардинального противоречия между бесконечным количеством условий деятельности и конечным субъектом (деятелем). Любой субъект – конечен, он принципиально не в состоянии контролировать все условия, в которых ему приходится действовать, поэтому он вынужден (в силу своей конечности) учитывать только конечное количество условий своей деятельности (как теоретической, так и практической)» [Науменко 2000, с. 113; она же 2003 б, с. 170–173].

Что же касается объективных потребностей, обусловливающих само существование человека, и ограничений, налагаемых на человеческое существование природой, то в этом отношении человек выступает как существо зависимое, вынужденное соизмерять свои намерения и планы с непреложной и объективной необходимостью, осознание чего и составляет обязательное условие его свободы.

Из всех ограничений, осознание которых составляет условия свободы человеческого действия, смертность является наиболее универсальным и принципиально неустранимым. С фактом физической конечности индивидуального существования человеческих существ сталкивается не только каждый человек в своем индивидуальном опыте, но и любая социальная группа, любой коллектив, в рамках любой совместной деятельности, при любом уровне развития общества, любой форме его организации. Власть смерти над людьми не ограничена ничем, она не зависит ни от индивидуальных достоинств или заслуг, ни от того, какое положение в социальной структуре занимает тот или иной конкретный индивид, ни от уровня развития общественных отношений и научно-технического прогресса. Сколь бы далеко ни продвинулась наука, она может разве что продлить срок нашей жизни, но не сделать нас бессмертными.

Вообще смертность, понимаемая как конечность существования биологических систем во времени, является неотъемлемым атрибутом живой материи. И человеку как природному организму закономерно присущ этот универсальный атрибут. Смертность живых систем является конкретным проявлением дискретности материи – как пространственной, так и временной. Любая материальная система занимает определенное, ограниченное положение в пространстве и во времени, имеет определенные пространственные координаты, определенный момент возникновения и столь же определенный момент прекращения своего существования. В свете этого конечность жизни человека есть проявление его субстанциальной включенности в систему мироздания.

Факт смертности отдельных человеческих существ оказывает неустранимое и постоянное, «фоновое» (в силу чего порой, как это ни парадоксально, не в полной мере осознаваемое, а, точнее сказать, не до конца отрефлектированное) воздействие на все сферы индивидуальной жизни и жизни человеческого общества. Пожалуй, невозможно указать какую-либо общественную практику, в какой бы сфере общественной жизни она ни протекала, которая была бы полностью свободна от влияния этого факта.

Соответственно, и отражение этого факта в сознании людей так или иначе сопутствует любым формам деятельности. Это отражение может быть более или менее осознанным, оно может принимать самые разнообразные формы, но оно всегда есть. Автор неоправданно сузил бы предмет своего исследования, если бы ограничил его пределами чисто духовной сферы. Потому что, в какой бы социальной сфере ни развертывалась деятельность человека как социального существа, какие бы действия он ни совершал, он не может совершенно освободиться от предпосылки своей смертности, конечности своего эмпирического существования. Существует целый ряд социальных практик и социальных институтов (таких как, например, институт наследования, институт ученичества и др.), берущих свое начало из необходимости приспособления системы социальных отношений к факту конечности существования человеческих индивидов.

Возможно, это прозвучит парадоксально, но, пожалуй, не будет большим преувеличением сказать, что смертность человека является одной из предпосылок возникновения письменной культуры. Ведь нечто иное, как смертность человеческих существ, сделала необходимым возникновение письменности как способа передачи и сохранения информации, что дало невероятно мощный толчок развитию цивилизации. Да и сама деятельность многих людей в сфере культуры, науки, философии, материального производства мотивируется во многом тем, что человек, будучи по своей природе творцом и в то же время осознавая бренность своего существования, стремится оставить после себя на земле какой-то материальный или идеальный след, увековечить плоды своих духовных поисков и трудов на благо человечества.

Общественная жизнь, как отмечает К. Х. Момджян, «предполагает сложнейшую систему социальных связей, соединяющих воедино людей, вещи и символические объекты» [Момджян 1997, с. 350]. И, поскольку факт конечности индивидуального человеческого существования не мог не наложить свой отпечаток на все сферы социальной деятельности людей, естественно предполагать, что символическое отражение этого факта не составляет прерогативу лишь духовного производства, а сопутствует разным формам социальной деятельности, так или иначе проявляясь во всех сферах общественной жизни, начиная со сферы производства и воспроизводства самого человека – социальной сферы.

При всей сложности и многомерности соответствующих этой сфере типов деятельности, пожалуй, на каждом из них можно при анализе обнаружить «печать смерти» – те или иные элементы, отображающие факт смертности человеческих индивидов. Например, в социальной сфере на что направлена, в конечном счете, деятельность врача? Разве не на то, чтобы с использованием всех доступных средств современной ему медицины, насколько это в его силах, отдалить смерть человека? Думается, что люди не столь серьезно относились бы к болезням и не затрачивали бы столько сил, времени, денежных и иных ресурсов на развитие медицины, если бы все наши болезни проявлялись только в виде недомоганий, доставляющих временные неудобства человеку. Но беда в том, что за каждым из недомоганий стоит близкая или отдаленная, более или менее вероятная, но все-таки реальная угроза смерти. Любая, даже самая ничтожная болезнь может при неблагоприятных обстоятельствах вызвать осложнения, угрожающие жизни. В том-то и состоит в конечном счете назначение медицины, чтобы если не устранять, то хотя бы делать менее вероятными летальные последствия наших болезней.

Сама деятельность по производству новых людей (а значит, и все связанные с ней занятия и профессии) утратила бы смысл, стала излишней и даже вредной для человеческого рода, порождая опасность перенаселения, если бы новые люди не были призваны занять со временем место умерших.

Наконец, все социальные практики, целью которых является передача знаний, поддержание и развитие традиции, – с одной стороны, практики обучения, с другой стороны, практики фиксации знания (письма, рисования и др.), – также вызваны к жизни тем, что люди умирают, унося с собой все накопленные, непереданные и незафиксированные знания, умения и навыки. Но передача и фиксация требуют символического выражения. Для запечатления информации необходимо представить ее в какой-то символической форме, доступной пониманию других людей. И это делает необходимым развитие естественных языков и других систем кодирования информации.

Перейдя к организационной сфере, мы видим, что в любой форме социального устройства существует система социальных ролей и статусов, не привязанных жестко к определенным лицам, так что, когда какая-то «позиция» в силу смерти занимающего ее лица освобождается, вакансия может быть занята другим лицом, обладающим необходимым набором компетенций, даже если он по своим индивидуальным характеристикам (внешности, характеру, темпераменту, стилю поведения, личностным качествам) разительно отличается от своего предшественника. Кроме того, практически во всех системах управления структура социальных статусов и ролей обязательно дополнена системой правил, регулирующих процедуру наследования или иной способ передачи власти, прав и полномочий. Все это необходимо для бесперебойного функционирования общественного организма на фоне смертности человеческих индивидов, реализующих управленческие функции.

Можно привести немало исторических примеров, свидетельствующих о том, что во все времена одной из важнейших забот правителей была проблема наследования власти. Задача всегда виделась двоякой: во-первых, обеспечить преемственность управленческой политики, во-вторых, предотвратить хаос, всегда сопутствующий государственному перевороту. Одним из примеров таких попыток может служить система тетрархии (четверовластия), разработанная римским императором Диоклетианом в конце III в. В результате проведенной этим правителем реформы все властные полномочия в империи были разделены между двумя верховными правителями, называемыми августами, один из которых управлял восточной, а другой западной частью государства. У каждого августа был более молодой помощник – цезарь, который по смерти или удаления от власти августа автоматически занимал его место и должен был выбрать себе нового цезаря. Эта стройная система передачи власти, по мысли Диоклетиана, должна была лишить легионы решающего голоса при выборе нового императора и избавить государство от смут, которые нередко возникали в связи со смертью императора и необходимостью выбора нового правителя. Первыми августами были Диоклетиан и Максимиан, а цезарями – Галерий и Констанций Хлор (отец будущего императора Константина Великого).

К сожалению, надежды императора-реформатора не оправдались. В 305 г. оба августа – Диоклетиан и Максимиан, сложив свое звание, удалились в частную жизнь, вместо них августами стали Галерий и Констанций Хлор. Однако на этом череда законных передач власти прекратилась, не успев и начаться. Последующие смуты положили конец системе тетрархии, которая прекратила свое существование в первой четверти IV в.

История знает немало примеров, когда именно слабо проработанная или необеспеченная система передачи власти становилась причиной политических и социальных катастроф в жизни государств и народов. Достаточно вспомнить период истории государства Российского после смерти царя Ивана Грозного вплоть до воцарения династии Романовых (с 1583 по 1613 г.).

Царь Иван Грозный убил своего сына и не имел достойного наследника. После недолгого царствования другого его сына, Феодора, на престоле оказался Борис Годунов, который, впрочем, и при жизни Ивана Грозного был фактическим правителем России. После же смерти Бориса Годунова его сын Федор недолго продержался не престоле. Как пишет о нем Н. И. Костомаров, «новый царь был шестнадцатилетний юноша, полный телом, бел, румян, черноглаз и, как говорят современники, «изучен всякого философского естествословия». Ему присягнули в Москве без ропота, но тут же говорили: «Не долго царствовать Борисовым детям! Вот Димитрий Иванович придет в Москву» [Костомаров 2006, с. 412]. Тем временем Лжедимитрий I уже подъезжал к Москве.

Сфера материального производства, на первый взгляд, имеет мало общего со смертью. Вещи, производимые людьми, обладают собственным физическим существованием и нередко надолго переживают и своих творцов, и своих владельцев. Живым олицетворением экзистенциального контраста между эфемерным человеческим существованием и долгой жизнью рукотворных вещей являются музеи, где выставлены предметы, которых касались руки давно умерших людей.

Однако и в этой сфере факт смертности человека получает своеобразное преломление: ответом на него является унификация технологических процессов, стандартизация производимой продукции. Превращение человека в «винтик» производственной машины практически полностью нейтрализует риски, связанные с непредвиденным выбыванием участников производственного процесса. Сложившееся в индустриальную эпоху машинное конвейерное производство – это поистине та сфера человеческой деятельности, по отношению к которой, как ни к какой другой, справедлив принцип «Незаменимых людей нет». Это ли не победа над смертью, хотя бы в одном и чрезвычайно узком аспекте? Ответ был бы, безусловно, утвердительным, если бы смысл жизни человека сводился целиком к материальному производству и если бы ценность человеческого существования не связывалась прежде всего с уникальностью каждой отдельной личности.

Вот почему проблема смерти наиболее явно представлена в сфере духовного производства, которая в своих продуктах наиболее полно отражает человеческую индивидуальность. Сама эта сфера, сфера производства смыслов, имеет весьма сложную структуру. Отображая классификацию форм общественного сознания, она в то же время не тождественна ему. Духовное производство охватывает формы общественного сознания лишь в той их части, которая связана со специализированной деятельностью, требующей определенных компетенций и направленной на создание востребованных обществом продуктов.

Сознание же общества как сознание надындивидуальное, включающее духовный опыт индивидов, но не сводимое к нему, а существенно дополняющее его опытом интерсубъективных взаимодействий во всех четырех сферах социального и суммой накапливающихся в ходе исторического развития артефактов этого опыта, складывается и развивается во многом стихийно, без участия специализированной деятельности по производству духовных продуктов.