Проблема сознания: разные ракурсы

Описанные структурные характеристики важны для нас как тот подвижный «каркас», в рамках которого только и может реализоваться индивидуальная жизнь сознания с ее разнообразными «внутренними формами».

Доминирует ли во внутреннем мире рационально-логическое?

Размышляя на эту тему, я, честно сказать, полагаю, что нет. Хотя это вовсе не означает, что наш внутренний мир – это некое смутное течение, в котором не видно ни зги. Рациональное, дискурсивно-логическое, разумеется, в значительной степени присутствует в «жизни духа и души», оно уже есть в самой языковой форме внутренней речи, однако мне представляется, что не оно является лейтмотивом внутренней жизни. Любой человек, даже коротко взглянув на течение собственной мысли, и, конечно, учитывая при этом, что рефлексия вносит искажения, тем не менее, способен уловить, что мысль его не облечена целиком в формы слова. Наш внутренний диалог – не ясная чеканная речь. Мысль здесь не только сжата, отрывочна, но и содержит в качестве своих звеньев наглядные образы, мгновенные прозрения, чисто смысловое схватывание, словесное выражение которого бывает подчас отдельной непростой задачей. Можно предположить, что чем образованнее, культурней человек, чем больше он принадлежит к западной интеллектуальной традиции, тем больше места занимают в его голове слова, вербальные формулы, проговаривание логических звеньев. Чем менее человек причастен рациональному типу образованности, тем больше в его внутреннем пространстве внелогических компонентов переживания.

В отечественной психологической литературе в течение многих лет обсуждалась тема внутренней речи[16 - Работы Л.С. Выготского, П.А. Гальперина, Б.Г. Ананьева, А.А. Леонтьева, Н.И. Жинкина, Т.Н. Ушаковой и др.], которая, как мы уже подчеркнули, присутствует в качестве внутреннего диалога и имеет ряд отличий от речи внешней, и тем более речи письменной, оформленной по всем логическим правилам. Л.С. Выготский полагал, что внутренняя речь, выступающая как сокращенная, прерывистая, «эллиптическая» оставляет в качестве подразумеваемого то, что не облечено в слова, само мышление, находящееся за границами дискурсивных рациональных форм. Наличные в ней бессвязные частицы выполняют опосредующую роль, являются медиаторами между «собственно мыслью» и ее овнешненными вербальными формами, необходимыми для общения. Во внутренней речи «слово испаряется в мысль». Думая, человек оперирует не значениями в узком их понимании, но смыслами как широкими метафорическими обобщениями. Однако эта идея Выготского подвергалась критике, в частности П.А. Гальпериным [17 - См. П.А. Гальперин К вопросу о внутренней речи (Доклады АПН РСФСР, 1957, № 4);], и критика впоследствии воспроизводилась другими авторами. Отечественная мысль очень тесно связывает мышление со словом, вытесняя на обочину рассмотрение представление о возможности невербальной мысли, такой мысли, которая способна обладать содержанием сама, вне вербального облачения, дискурсивного размышления и логических законов.

В то же время, в философских и психологических исследованиях ХХ века мы находим с одной стороны, тему идеации, которая в яркой форме высказана у Макса Шелера, идеации как схватывания всеобщего по единичному[18 - В частности, об этом идет речь в работе М. Шелера «Положение человека в космосе».], а с другой – тему интуиции. В работах психолога П.В. Симонова анализируется даже тема сверхсознания[19 - Симонов П.В.О двух разновидностях неосознаваемого психического: под-и сверхсознании «Бессознательное» т.IV, конференция в Тбилиси 1985 г.]. Правда, Симонов относит сверхсознание к области бессознательного, считает «сверхсознание», дающее новое знание, скачком, прерывом постепенности, который непосредственно не дан самому размышляющему человеку. Однако, поскольку нас интересует именно явленность внутреннего нам самим, мы можем иначе прочесть идею П.В. Симонова, воспользовавшись понятием гуссерлевской очевидности: возможны такие акты постижения, такие движения мысли, которые во внутреннем мире не связаны в момент своего действия ни со словом, ни с размышлением. Они становятся прямо даны, очевидны, их смысл постигается одномоментно и лишь через мгновенье (а иногда и позже) может быть описан или назван.

Мысль о внерациональном, внелогическом характере внутренней жизни активно проводилась В.В. Налимовым. В работе «Вероятностная модель языка» он обсуждал вопрос о многозначности слов, в том числе, и в языке науки, и пришел к выводу о континуальности мышления. «Осмысление логических конструкций, – пишет он, – их декодирование – происходит на континуальном уровне. Из континуального сознания берется априорное представление о распределении смыслового содержания слова и к континуальному сознанию оказывается обращенной априорная функция распределения селективно ориентированного смыслового содержания слова после осмысления его в тексте фразы»[20 - Налимов В.В. Вероятностная модель языка Томск-Москва 2003. С. 222.]. Таким образом, словесная часть внутренней жизни оказывается чем-то вроде кристаллизаций, сгустков континуального смысла. Именно этими «застывшими смыслами», однако хранящими в себе весь веер смысловых возможностей, обмениваемся мы при обычном вербальном общении, впрочем, дополняя слова всей «невербаликой» – жестами, мимикой, пантомимой, интонацией, живо воплощающими континуальность внутреннего мира.

Но, может быть, мышление по преимуществу образно?

Критика представления о жизни внутреннего мира как о дискретном логическом процессе приводит к искушению приписать нашему « большому Я» ( единству сознательного и бессознательного со всеми промежуточными звеньями) свойство интенсивной образности. На образность нередко делают ставку психотерапевты, практически работающие с внутренним миром пациентов, а также эзотерики-практики, пишущие популярные книжки «про визуализацию». При чтении такой литературы кажется, что каждому из нас ничего не стоит при необходимости начать сознательно манипулировать образами своего внутреннего мира, складывая и раскладывая их как груду кубиков с картинками. Именно потому, что мыслим мы образами. Иногда тексты на эту тему доходят до курьезов, в частности, у одного из создателей нейролингвистического программирования Р. Бэндлера есть такой пассаж: «Например, у одной женщины была следующая проблема: если она что-нибудь себе придумывала, то несколькими минутами позже не могла отличить этого от воспоминания о чем-то, происшедшем в действительности. Когда она видела внутреннюю картину, у нее не было способа различить, было ли это нечто действительно ею виденное – или же то, что она вообразила… Я предложило ей придумывая картины, обводить их черной рамкой – чтобы, когда она потом их вспомнит, они отличались бы от других. Она попробовала, и это прекрасно сработало – за исключением тех картин, что она придумала до того, как я дал ей совет»[21 - Бэндлер Ричард Используйте свой мозг для изменения // Технологии программировании судьбы Минск-Москва 2001. С. 33.].

Хочется верить успеху автора, но, как отмечают сами Д. Гриндер и Р. Бендлер, далеко не все люди являются «визуалами», есть те, что в воспоминаниях и представлениях ориентированы на слуховые восприятия, а еще другие – на кинестетические ощущения. На самом же деле все модальности восприятия, представленные «внутри сознания», соединены и смешаны в разных пропорциях, а, поскольку слуховые ощущения, и тем более, чувство равновесия или ощущение прикосновения трудно назвать образами, то вряд ли можно полагать, что наш внутренний мир постоянно заполнен «образными картинами». Кстати, научиться визуализациям не так-то легко, особенно человеку рационализированной европейской культуры, постоянно живущему в «кристаллизациях слова». Нередко «образы» просто не возникают, а идет какой-то иной процесс, причем не одним, а, по меньшей мере, двумя потоками: вполне возможно, думая об одном и даже облекая это в слова внутренней речи, параллельно думать о совсем другом, не говоря об этом словами и не созерцая наглядных образов, но в то же время в отчетливо-смысловой форме.

Суть именно в том, что слова и образы, это, возможно, самые простые наглядные и «предметные» составные внутреннего мира, в некотором роде «интроецированные объективации», тесно связанные со всем внешним, с миром вещей и существ, с тем самым хайдеггеровским «сущим», которое, несомненно, до определенной степени отражается во внутреннем мире, но не «соприродно» ему. Внутренний мир включает в себя помимо целостных и твердо очерченных слов и образов еще множество вероятностных, размытых, тонких, едва уловимых и в то же время синтетических форм бытия смысла. Это прежде всего, – и как тут снова не вспомнить Э. Гуссерля – смысловой поток, где очевидны не только и не столько «картинки», сколько сами смыслы. Это некие паттерны, подвижные, конфигурации, хотя и не обладающие внешней формой, позволяющие нам «с очевидностью усмотреть» – что к чему. Они мгновенно отвечают нам и на вопрос «зачем?» и на вопрос «как?» и на вопрос « в каком контексте?». Они не равны образным картинам или словам, но отстраиваются от них, опираются на них, парят над ними, наполняют их. Смысловое схватывание похоже в чем-то на превращение плоскостного изображения в объемное: ничего не значащее и даже не идентифицированное ни с чем изображение превращается в целый мир, богатый разнообразный и вдохновляющий.

Смысловое континуальное движение мысли не отделено от других компонентов внутреннего мира и от человеческой телесности, без которой мы никак не можем обойтись в нашей эмпирической реальности. Поэтому мне очень близко высказанное И.А. Герасимовой понимание мышления как «чувствующего». Она пишет: «…чувствующее мышление – мышление, способное к мгновенному распознаванию (эмоциональному отклику, ритмическому резонансу), пониманию сущности ситуации, смысла символа. Чувствующее мышление как субстанцией пропитано осознанностью»[22 - Герасимова И.А. Сознание и бессознательное в творческой самореализации //И.А. Бескова, И.А. Герасимова, И.П. Меркулов Феномен сознания М. 2009. С. 165.]. Интересно, что на сложное сплетение во внутреннем континуальном потоке смысловых и эмоциональных моментов обычно указывают исследователи эстетического опыта, как, например, М. Дюфрен, писавший об «аффективном априори».

Смысловые паттерны внутреннего мира находят свое проявление в том числе в субъективных телесных ощущениях, в настроениях и состояниях, которые окружают и пронизывают «кристаллические структуры» сознания. Знаменитый феноменолог М. МерлоПонти стремился найти истоки смысла в тактильном ощупывании, исследовал опыт прикосновения, желая увидеть в нем единство человека и мира, внутреннего и внешнего. Психолог Г. Хант, описывая континуальные характеристики сознания, связывает смысловое схватывание с феноменом межмодальных синестезий[23 - См. об этом Хант Г. О природе сознания М. 2004.], полагая континуальное синестетическое поле основой любого понятийного мышления, которое вырастает из первичного поля ощущений движущегося существа. Известный американский психотерапевт Юджин Джендлин, на которого, кстати, неоднократно ссылается Гарри Хант, развил психотерапевтическую технику фокусирования, при которой внимание, направленное на тонкие и едва уловимые телесные чувствования, помогает раскрыть смыслы состояний и настроений, владеющих человеком, а их трансформация приводит к трансформации мировосприятия, мышления, смысловой системы индивида. «Непосредственно испытываемые чувствуемые ощущения, – пишет Ю. Джендлин, – оказываются сложно сплетенной сетью переживаний, которую нельзя разделить на компоненты. В зоне, расположенной на грани сознательного и бессознательного, индивид может ощущать в себе процесс переживаний, которому всегда присуща скрытая сложность: он включает в себя весь диапазон образов, чувств, действий и прочих явлений, которые еще не произошли, хотя, в принципе, могли бы произойти»[24 - Джендлин Ю. Фокусирование. Новый психотерапевтический метод работы с переживаниями. М. 2000. С. 255.] и далее: « Чтобы соединить различные пути, мы обращаем внимание на то место, где они сходятся, – на скрыто присутствующий в каждом из нас процесс переживаний; он будет всегда чем-то большим и не разделенным на части»[25 - Там же С. 256.].

Завершая это небольшое размышление со ссылкам на авторитеты, стоит отметить, что такой важный структурный момент внутреннего мира как «Я», то обнаруживает себя во внутренней жизни, то словно прячется за струящимся занавесом синтетического и континуального внутреннего опыта. «Я» возникает как центр самоотчетности не только в ситуациях, когда надо совершить чреватое проблемностью действие или акт поведения, не подчиненный стереотипу, но и когда надо вмешаться в текущий внутренний опыт и начать регулировать его: снизить меру страха, сконцентрировать внимание, побороть печаль, настроить себя на творческую волну. «Я» выныривает из глубин спонтанности, чтобы заявить о своей ответственности или вине, о своей решимости и выборе, в этом смысле оно – ядро всех прочих «кристаллизаций» внутреннего мира, нередко дремлющее, но легко просыпающееся и всегда наличное как центр субъективной реальности, ее неустранимый стержень.

Краткие выводы:

1. Хотя человек фундаментально отличается от других живых существ тем, что обладает сознанием, языком и строит мир культуры, его внутренний мир не подчинен логико-дискурсивным формам, он лишь частично вербализован, а внутренний диалог проходит в значительной степени во внерациональных формах;

2. Внутренний мир человека не является также сферой, где правят наглядные образы, с которыми можно поступать как с кирпичиками, чтобы построить на своем усмотрение «здание души». Вербальное и образное – сгустки «собственной субстанции» внутреннего мира – смысловых континуальных потоков, которые выступают и как мышление и как вид самоданности и самопереживания.

3. Смысловые континуальные потоки не наглядны, не понятийны, хотя тесно связаны с образами и понятиями как своими носителями и временными формами своей приостановки. Заглядывая «внутрь сознания», мы находим все эти компоненты при доминировании континуального начала. При живой устной речи спонтанно происходят внешние звуковые «кристаллизации» слов и фраз, не требующие активного размышления, а только предварительного усвоения речевых стереотипов и собственной установки «на речь»;

4. Внутренние переживания включают в себя весь спектр настроений, состояний, фантазий, телесных ощущений, которые сливаются для индивида в конкретное единство, субъективно данное здесь и сейчас;

5. «Я» человека всегда пребывает с ним в качестве ядра его внутреннего мира, но оно способно находиться в пассивном и активном модусе «являться» или «не являться» на сцену сознания в зависимости от ситуации и наличной потребности.

Предлагаемое читателям размышление очень важно для меня как автора, желающего понять для себя, что же такое «жизнь внутреннего мира».

Евгений Корсунский

Проблема единства сознания в американской философии середины ХХ – начала ХХI-го века: синдром разделенного мозга

Современная философия сознания является практически ориентированным направлением. Основываясь на последних достижениях в области когнитивных наук, аналитическая философия сознания пытается дать ответы на самые различные вопросы касающиеся природы сознания. Одним из сложнейших вопросов в этой области является вопрос о характере и структуре феноменального сознания. Впервые о единстве сознания как онтологической характеристике бытия заговорил Рене Декарт. В трактате «Размышления о первой философии…» он писал: «Когда я рассматриваю разум, то есть, поскольку я всего лишь мыслящая вещь, я не могу отличить в себе каких-либо частей, но воспринимаю себя чтобы быть точным, единым и цельным»[26 - Descartes, Renе, 1641. Meditations on First Philosophy, E. S. Haldane and G. R. T. Ross, trans. In The Philosophical Works of Descartes, Vol. 1. Cambridge: Cambridge University Press, 1970. P. 196.]. Он считал, что если любая физическая материя состоит из частей, то дух, который не является протяженной субстанцией, должен быть необходимо един. Именно поэтому единство сознания, формально воплощенное в Я, обеспечивало соотнесенность нашего опыта друг с другом.

Юм считал, что для возможности единства всех наших представлений (идей) не нужны больше никаких оснований, кроме как наличие в идеях смежных качеств, таких как сходство, смежность во времени или пространстве, причина и действие: «Столь же очевидно и то, что, как чувства, изменяя свои объекты, с необходимостью изменяют их, повинуясь известному правилу, и воспринимают эти объекты в их смежности друг к другу, так и воображение в силу длительной привычки должно приобрести такой же способ мышления и пробегать части пространства и времени, представляя свои объекты»[27 - Д. Юм. Сочинения в двух томах. Том 1. – М., 1965, с. 98.]. Для Юма нет необходимости постулировать наличие единого для всех идей субъекта восприятия. Однако, причины отношения идей и чувственных данных их порождающие для Юма оставались загадочными и относились им к первоначальным качествам человеческой природы.