Русское слово №08/2010

Ночью звёзды ледяные
зябко ёжились во сне.
Помнишь, берега парные
в предрассветной тишине?
Тихо речка вдаль скользила
у деревни на краю.
Помнишь, как ты обронила
слово жаркое – люблю!
Помнишь, волосы по ветру
распустила в лунный час
и сказала: «В мире нету
никого счастливей нас!»?
Помнишь, солнышко струилось
робким светом сквозь кусты?
Но прошу, скажи на милость,
как меня забыла ты?

Проза

Аскольд Шейкин

Краткая история одной жизни

Всё существует для того, чтобы о нём было рассказано.

    Игудиил Хламида (Максим Горький, – А. Ш.).

Иван Алексеевич Семёновский был учителем рисования и черчения Средней школы Малоархангельска – одного из небольших городов Орловской области, получившего такой статус ещё при Екатерине Второй. Через него тогда пролегал почтовый тракт, который вёл в южные губернии России.

Теперь это районный центр. Одноэтажные, утопающие в зелени дома. Тихий, уютный. Четырнадцать километров от железной дороги, сто сорок километров до областного центра.

В конце шестидесятых годов минувшего века было решено его благоустроить, и тогда сотрудник Ленинградского института «Ленгипрогор» Олег Григорьевич Чистовский приступил к изготовлению генплана: съёмке карты этого города в очень крупном масштабе.

Он, в прошлом военный топограф, к этому времени уже издал несколько книг, был принят в Союз писателей СССР, однако не бросил свою прежнюю профессию. От него автору этих строк приходили письма: «Приезжай! Здесь – Мценск, Спас-Лутовиново, Малоархангельск!.. Тургеневские и Пушкинские места!.. А какие тут люди! Днём веду съёмку, по вечерам собираемся: я и учителя средней школы… Знал бы ты, какие у нас разговоры!.. Побудешь на съёмке моим помощником. Оплатишь дорогу. Да и житьё здесь недорогое…»

Жилище Ивана Алексеевича почти в центре города. Земельный надел – сорок соток. Дом внешне обычный, но внутри – отделка оконных рам, дверей, карнизов, то тут, то там золочёная лепка. Вдоль стен галерея: скульптуры своей работы. И какие! Глаз нельзя оторвать.

Что ещё надо сказать об Иване Алексеевиче?

Родился в 1922 году в деревне Хмелевая – двадцать четыре километра от Малоархангельска, – в очень бедной крестьянской семье. С шести лет – ученье. Школа в семи верстах. Упрямо ходил.

После семилетки поступил в Малоархангельское педагогическое училище.

Отец на прощанье снял с себя пиджак, дал сыну. Дал ещё 3 рубля. Сказал: «Больше у меня ничего нет, сынок».

Жил в общежитии. К стипендии, как мог, подрабатывал.

В 1939 году училище закончил, стал работать в начальной школе одной из деревень, но – призыв в армию. Военкоматом направлен в танковое училище. Годичный курс. Только закончил – война. А он – сержант, командир танка.

Самое яркое впечатление военной поры: удар по тылам 6-й немецкой армии под Сталинградом.

На долю танковой дивизии, где он служил, выпало разгромить аэродром в станице Тацинская – главный для немецкой армии аэродром. Через него поступала военная помощь.

Гусеницами танков давили самолёты. Из пушек, пулеметов расстреливали на взлёте. Успех был полный, но – кончилось горючее, на исходе боеприпасы. Помощь придёт, но когда! Пока – в осаде.

В одном из писем Семёновского: «Что я помню? Ночь. В тесной землянке собралось несколько экипажей. Тускло светит огарок свечи. Духота, усталость.

Неожиданно в землянку вошёл капитан Гаршин. Поставил на ящик, заменявший стол, старенький патефон, взятый в разбитой немецкой машине. Раскрыл его, поставил пластинку. Чуть слышно полилась мелодия. Песня Сольвейг из музыки Грига к трагедии «Пер Гюнт» Ибсена.

Любила, тосковала в разлуке. Знала – счастье вернётся. Человеку свойственно всегда верить во что-то лучшее, светлое.

Трудно передать словами ту сложную гамму чувств, которые захватили тогда всех нас. Как бережно хранили мы эту пластинку, как старательно затачивали иглы на камне, чтобы не испортить её!»

1946 год. Возвращение в Малоархангельск. Опять учительство. В 1956 году поступает на заочное отделение Московского педагогического института.

Живописно-графический факультет. В 1961 году с отличием заканчивает его. Начинает давать свои картины на выставки Профсоюза работников просвещения.

Удача! Дипломы! Премии! И вдруг – только подумать! – долой живопись! Он открыл в себе скульптора.

Отрывок из письма: «Я никогда не учился скульптуре. Мне казалось – это совершенно обычное дело: взять кусок глины, что-то слепить из него. Ничего не может быть проще».

Очередное «что-то» – бюст старика. Борода, иссеченный житейскими невзгодами лоб, измождённые щеки, мудрый взгляд. Сколько пережито! И ещё много ли впереди…

На выставке Профсоюза работников просвещения Иван Алексеевич за это «что-то» получает диплом 1-й степени, премию и бумагу: «Отныне ваши работы, как находящиеся на профессиональном уровне, на выставки, организуемые Профсоюзом работников просвещения, приниматься не будут».

Чем он ответил?

Обуреваемый воспоминаниями о Великой отечественной войне, о боях под Тацинской, о той ночи в землянке, вылепил в глине, перевёл в гипс, а затем и в мрамор бюст Сольвейг!

Такою, какой смог представить её себе! Выразить, насколько она предана любимому. Как ждёт. Как всегда будет ждать! Как ждут матери, жёны, невесты!

Мраморную глыбу на эту скульптуру ему не без колебаний продают в Орловском отделении Художественного фонда: «Зачем тебе? Ты же не член Союза художников. Ты его зря изведёшь». Ответил: «А я и не знал, что Микеланджело рождаются только в Орле».

Потом… Нет, это – прежде. Когда Сольвейг была ещё в гипсе, он оценивает её в одном из комиссионных магазинов Орла: 15 тысяч рублей! Сумма для него в ту пору огромная.

Так вот. Потом, когда скульптура была уже из мрамора, он поехал в Москву, в Общество дружбы «Норвегия – СССР» и предложил её в дар музею Грига в Бергене.

Писем Семёновского у автора этих строк более двух сотен. Первые четыре из них в какой-то мере позволим себе здесь привести.

1 января 1970 года.

…Целый день сегодня прошёл за чтением материалов о Шаляпине. Это удивительное явление в русской действительности! Нет слов для передачи восторга и гордости за него и гордости за русскую землю, породившую такого титана…

Немало я передумал над этой работой. Как хотелось попытаться создать любимый образ, но в последние дни вкралось сомнение, вернее сознание того, что уж очень много сделано в этой области до меня. И как бы я ни сделал, всё равно останется в тени известных мастеров моя работа…

31-го декабря я был в Орле у Курнакова – нашего «жреца искусств». (Председатель Орловского отделения Союза художников РСФСР, – А. Ш.). В беседе показал снимки с «Аппассионаты». Он был удивлён тем, что не видел моей работы на выставкоме. Вот как получается глупо.

Закончил своё «Чудовище», сделал фото и тоже показал в Орле. Скульпторы отказались понимать мою конструкцию, ссылаясь на то, что она не укладывается в их сознании, не привыкшем мыслить такими категориями…

Курнаков тоже сказал, что не может взять на себя смелость как-то квалифицировать эту работу. «Возможно, она действительно – удача, – говорит он, – но я не специалист в скульптуре да ещё с элементами абстракции». Он считает, что эта тема лучше была бы выражена средствами графики. Кроме того, по его словам, нужна обязательно голова вместе с руками, ибо деятельностью рук руководит она. Я же считаю, что руки – исполнители любых решений головы. Следовательно, руки нужны обязательно в этой композиции, а голову мы подразумеваем. Страшные формалисты эти ценители. Ссылаются на то, что им не приходилось видеть ничего подобного в скульптуре.