зимой в крещенский холод и метели
он лучше поменял бы ту аллею
и пьедестал на место у постели,
что у окна бревенчатой избушки,
напротив печки, и трубы, и вьюшки,
у той постели, где в ногах с котом
лежу под домотканым я холстом
и томик Бродского пытаюсь перечесть.
…Дворец наместника увит омелой[1 - Строчка из стихотворения И. Бродского «Anno Domini».]…
И мне, Поэт, порукой ваша честь,
хотя в стихах вы очень даже смелый.
Спускайтесь с пьедестала, я вас жду.
Я чаем вас с малиной отогрею,
и «сукиного сына» вам прочту,
и, может быть, по-бабьи пожалею.
Жалеть по-бабьи – больше, чем желать,
болеть душою, сердцем согревать,
робеть ещё, конечно, и стесняться,
читать, мечтать и вечно восхищаться…
Не нужно здесь высокопарных слов,
как с «нашим всем» бы я поговорила,
теплом согрела, чаем напоила,
и в печку подложила новых дров,
и даже пьедестал посторожила б,
чтоб вы поспали парочку часов…
(В плаще, с причёской, я почти точь-в-точь,
никто не отличит, к тому ж метёт всю ночь…)
Под Ржевом…
Война,
мой милый мальчик,
есть война.
Она грязна –
убийственно грязна.
И холодна, когда
лежишь в шинели
под ледяным,
в три бога мать,
дождём!
А вместо каши –
котелок шрапнелью
пробит.
Да хрен с ним,
с этим котелком.
Вон перед нами
взвод лежит за бровкой,
уже и стоны
больше не слышны…
Их порцию
наркомовскую водки
потребуем поздней