Русские народные сказки
– Дерево хвостом подсеку, тебя, дрозда, съем и детей твоих съем!
Дрозд испугался и стал просить, стал лису молить:
– Лисанька-матушка, дерева не руби, детушек моих не губи! Я тебя пирогами да медом накормлю.
– Ну, накормишь пирогами да медом – не буду дерева рубить!
– Вот пойдем со мной на большую дорогу.
И отправились лиса и дрозд на большую дорогу: дрозд летит, лиса вслед бежит.
Увидел дрозд, что идет старуха с внучкой, несут корзину пирогов и кувшин меду.
Лисица спряталась, а дрозд сел на дорогу и побежал, будто лететь не может: взлетит от земли да и сядет, взлетит да и сядет.
Внучка говорит бабушке:
– Давай поймаем эту птичку!
– Да где нам с тобой поймать!
– Как-нибудь поймаем. У ней, видать, крыло подбито. Уж больно красивая птичка!
Старуха с внучкой поставили корзину да кувшин на землю и побежали за дроздом.
Отвел их дрозд от пирогов да от меду. А лисица не зевала: вволю пирогов да меду наелась и в запас припрятала.
Взвился дрозд и улетел в свое гнездо.
А лиса тут как тут – тук-тук хвостом по дереву:
– Дерево хвостом подсеку, тебя, дрозда, съем и детей твоих съем!
Дрозд высунулся из гнезда и ну лисицу просить, ну лисицу молить:
– Лисанька-матушка, дерево не руби, детушек моих не губи! Я тебя пивом напою.
– Ну, пойдем скорей. Я жирного да сладкого наелась, мне пить хочется!
Полетел опять дрозд на дорогу, а лисица вслед бежит.
Дрозд видит – едет мужик, везет бочку пива. Дрозд к нему: то на лошадь сядет, то на бочку. До того рассердил мужика, тот захотел убить его. Сел дрозд на гвоздь, а мужик как ударит топором – и вышиб из бочки гвоздь. Сам побежал догонять дрозда. А пиво из бочки на дорогу льется. Лиса напилась сколько хотела, пошла, песни запела.
Улетел дрозд в свое гнездо. Лисица опять тут как тут – тук-тук хвостом по дереву:
– Дрозд, а дрозд, накормил ты меня?
– Накормил!
– Напоил ты меня?
– Напоил!
– Теперь рассмеши меня, а то дерево хвостом подсеку, тебя, дрозда, съем и детей твоих съем!
Повел дрозд лису в деревню. Видит – старуха корову доит, а рядом старик лапти плетет. Дрозд сел старухе на плечо. Старик и говорит:
– Старуха, ну-ка не шевелись, я убью дрозда! – И ударил старуху по плечу, а в дрозда не попал.
Старуха упала, подойник с молоком опрокинула.
Вскочила старуха и давай старика ругать.
Долго лисица смеялась над глупым стариком.
Улетел дрозд в свое гнездо. Не успел детей накормить, лисица опять хвостом по дереву: тук-тук-тук!
– Дрозд, а дрозд, накормил ты меня?
– Накормил!
– Напоил ты меня?
– Напоил!
– Рассмешил ты меня?
– Рассмешил!
– Теперь напугай меня!
Рассердился дрозд и говорит:
– Закрой глаза, беги за мной!
Полетел дрозд, летит-покрикивает, а лисица бежит за ним – глаз не открывает. Привел дрозд лису прямо на охотников.
– Ну, теперь, лиса, пугайся!
Лиса открыла глаза, увидела собак – и наутек. А собаки – за ней. Едва добралась до своей норы.
Залезла в нору, отдышалась маленько и начала спрашивать:
– Глазки, глазки, что вы делали?
– Мы смотрели, чтобы собаки лисаньку не съели.
– Ушки, ушки, что вы делали?
– Мы слушали, чтобы собаки лисаньку не скушали.
– Ножки, ножки, что вы делали?
– Мы бежали, чтобы собаки лисаньку не поймали.
– А ты, хвостище, что делал?
– Я, хвостище, по пням, по кустам, по колодам цеплял да тебе бежать мешал.
Рассердилась лисица на хвост и высунула его из норы:
– Нате, собаки, ешьте мой хвост!
Собаки ухватили лису за хвост и вытащили ее из норы.
Лиса и заяц
Жили-были лиса да заяц. У лисы была избенка ледяная, у зайца – лубяная.
Пришла весна красна – у лисы избенка растаяла, а у зайца стоит по-старому.
Вот лиса и попросилась у него переночевать, да его из избенки и выгнала. Идет доро́гой зайчик, плачет. Ему навстречу собака:
– Тяф, тяф, тяф! Что, зайчик, плачешь?
– Как мне не плакать? Была у меня избенка лубяная, а у лисы ледяная. Попросилась она ко мне ночевать, да меня и выгнала.
– Не плачь, зайчик! Я твоему горю помогу.
Подошли они к избенке. Собака забрехала:
– Тяф, тяф, тяф! Поди, лиса, вон!
А лиса им с печи:
– Как выскочу, как выпрыгну, пойдут клочки по закоулочкам!
Собака испугалась и убежала. Зайчик опять идет дорогой, плачет. Ему навстречу медведь:
– О чем, зайчик, плачешь?
– Как мне не плакать? Была у меня избенка лубяная, а у лисы ледяная. Попросилась она ночевать, да меня и выгнала.
– Не плачь, я твоему горю помогу.
– Нет, не поможешь. Собака гнала – не выгнала, и тебе не выгнать.
– Нет, выгоню!
Подошли они к избенке. Медведь как закричит:
– Поди, лиса, вон!
А лиса им с печи:
– Как выскочу, как выпрыгну, пойдут клочки по закоулочкам!
Медведь испугался и убежал.
Идет опять зайчик. Ему навстречу бык:
– Что, зайчик, плачешь?
– Как мне не плакать? Была у меня избенка лубяная, а у лисы ледяная. Попросилась она ночевать, да меня и выгнала.
– Пойдем, я твоему горю помогу.
– Нет, бык, не поможешь. Собака гнала – не выгнала, медведь гнал – не выгнал, и тебе не выгнать.
– Нет, выгоню!
Подошли они к избенке. Бык как заревел:
– Поди, лиса, вон!
А лиса им с печи:
– Как выскочу, как выпрыгну, пойдут клочки по закоулочкам!
Бык испугался и убежал.
Идет опять зайчик дорогой, плачет пуще прежнего. Ему навстречу петух с косой:
– Ку-ка-реку! О чем, зайчик, плачешь?
– Как мне не плакать? Была у меня избенка лубяная, а у лисы ледяная. Попросилась она ночевать, да меня и выгнала.
– Пойдем, твоему горю помогу.
– Нет, петух, не поможешь. Собака гнала – не выгнала, медведь гнал – не выгнал, бык гнал – не выгнал, и тебе не выгнать.
– Нет, выгоню!
Подошли они к избенке. Петух лапами затопал, крыльями забил:
Ку-ка-ре-ку! Иду на пятах,
Несу косу на плечах,
Хочу лису посечи,
Слезай, лиса, с печи,
Поди, лиса, вон!
Лиса услыхала, испугалась и говорит:
– Обуваюсь…
Петух опять:
Ку-ка-ре-ку! Иду на пятах,
Несу косу на плечах,
Хочу лису посечи,
Слезай, лиса, с печи,
Поди, лиса, вон!
Лиса опять говорит:
– Одеваюсь…
Петух в третий раз:
Ку-ка-ре-ку! Иду на пятах,
Несу косу на плечах,
Хочу лису посечи,
Слезай, лиса, с печи,
Поди, лиса, вон!
Лиса без памяти выбежала, петух ее тут и зарубил косой.
И стали они с зайчиком жить-поживать в лубяной избенке.
Лиса и журавль
Лиса с журавлем подружились. Вот вздумала лиса угостить журавля, пошла звать его к себе в гости:
– Приходи, куманек, приходи, дорогой! Уж я тебя угощу!
Пошел журавль на званый пир. А лиса наварила манной каши и размазала по тарелке. Подала и потчевает:
– Покушай, голубчик куманек, сама стряпала.
Журавль стук-стук носом по тарелке, стучал, стучал – ничего не попадает!
А лисица лижет себе да лижет кашу, так все сама и съела.
Кашу съела и говорит:
– Не обессудь, куманек! Больше потчевать нечем.
Журавль ей отвечает:
– Спасибо, кума, и на этом! Приходи ко мне в гости.
На другой день приходит лиса к журавлю в гости, а он приготовил окрошку, наклал в кувшин с узким горлышком, поставил на стол и говорит:
– Кушай, кумушка! Право, больше нечем потчевать.
Лиса начала вертеться вокруг кувшина. И так зайдет, и эдак, и лизнет его, и понюхает-то – никак достать не может: никак не лезет голова в кувшин.
А журавль клюет себе да клюет, пока все не съел.
– Ну, не обессудь, кума! Больше угощать нечем.
Взяла лису досада. Думала, что наестся на целую неделю, а домой пошла – несолоно хлебала. Как аукнулось, так и откликнулось!
С тех пор и дружба у лисы с журавлем врозь.
Лиса и козел
Бежала лиса, на ворон зазевалась – и попала в колодец. Воды в колодце было немного: утонуть нельзя, да и выскочить – тоже. Сидит лиса, горюет.
Идет козел – умная голова; идет, бородищей трясет, рожищами мотает; заглянул от нечего делать в колодец, увидел там лису и спрашивает:
– Что ты там, лисанька, поделываешь?
– Отдыхаю, голубчик, – отвечает лиса, – там, наверху, жарко, так я сюда забралась. Уж как здесь прохладно да хорошо! Водицы холодненькой – сколько хочешь!
А козлу давно пить хочется.
– Хороша ли водица-то? – спрашивает козел.
– Отличная, – отвечает лиса. – Чистая, холодная! Прыгай сюда, коли хочешь: здесь обоим нам место будет.
Прыгнул сдуру козел, чуть лису не задавил.
А она ему:
– Эх, бородатый дурень, и прыгнуть-то не умел – всю обрызгал.
Вскочила лиса козлу на спину, со спины на рога, да и вон из колодца.
Чуть было не пропал козел с голоду в колодце; насилу-то его отыскали и за рога-то и вытащили.
Лиса и тетерев
Тетерев сидел на дереве. Лисица подошла к нему и говорит:
– Здравствуй, тетеревочек, мой дружочек, как услышала твой голосочек, так и пришла тебя проведать.
– Спасибо на добром слове, – сказал тетерев.
Лисица притворилась, что не расслышала, и говорит:
– Что говоришь? Не слышу. Ты бы, тетеревочек, мой дружочек, сошел на травушку погулять, поговорить со мной, а то я с дерева не расслышу.
Тетерев сказал:
– Боюсь я сходить на траву. Нам, птицам, опасно ходить по земле.
– Или ты меня боишься? – сказала лисица.
– Не тебя, так других зверей боюсь, – сказал тетерев. – Всякие звери бывают.
– Нет, тетеревочек, мой дружочек, нынче указ объявлен, чтобы по всей земле мир был. Нынче уж звери друг друга не трогают.
– Вот это хорошо, – сказал тетерев, – а то вот собаки бегут; кабы по-старому, тебе бы уходить надо, а теперь тебе бояться нечего.
Лисица услыхала про собак, навострила уши и хотела бежать.
– Куда ж ты? – сказал тетерев. – Ведь нынче указ, собаки не тронут.
– А кто их знает! – сказала лиса. – Может, они указа не слыхали.
И убежала.
Лиса и кувшин
Вышла баба на поле жать и спрятала за кусты кувшин с молоком. Подобралась к кувшину лиса, всунула в него голову, молоко вылакала; пора бы и домой, да вот беда – головы из кувшина вытащить не может. Ходит лиса, головой мотает и говорит: «Ну, кувшин, пошутил, да и будет – отпусти же меня, кувшинушко! Полно тебе, голубчик, баловать – поиграл да и полно!»
Не отстает кувшин, хоть ты что хочешь. Рассердилась лиса: «Погоди же ты, проклятый, не отстаешь честью, так я тебя утоплю».
Побежала лиса к реке и давай кувшин топить. Кувшин-то утонуть утонул, да и лису за собой потянул.
Морозко
Живало-бывало – жил дед да с другой женой. У деда была дочка, и у бабы была дочка.
Все знают, как за мачехой жить: перевернешься – бита и недовернешься – бита. А родная дочь что ни сделает – за все гладят по головке: умница.
Падчерица и скотину поила-кормила, дрова и воду в избу носила, печь топила, избу мела – еще до свету… Ничем старухе не угодишь – все не так, все худо.
Ветер хоть пошумит, да затихнет, а старая баба расходится – не скоро уймется. Вот мачеха и придумала падчерицу со свету сжить.
– Вези, вези ее, старик, – говорит мужу, – куда хочешь, чтобы мои глаза ее не видали! Вези ее в лес, на трескучий мороз.
Старик затужил, заплакал, однако делать нечего, бабы не переспоришь. Запряг лошадь:
– Садись, мила дочь, в сани.
Повез бездомную в лес, свалил в сугроб под большую ель и уехал.
Девушка сидит под елью, дрожит, озноб ее пробирает. Вдруг слышит – невдалеке Морозко по елкам потрескивает, с елки на елку доскакивает, пощелкивает. Очутился на той ели, под которой девица сидит, и сверху ее спрашивает:
– Тепло ли тебе, девица?
– Тепло, Морозушко, тепло, батюшка.
Морозко стал ниже спускаться, сильнее потрескивает, пощелкивает:
– Тепло ли тебе, девица? Тепло ли тебе, красная?
Она чуть дух переводит:
– Тепло, Морозушко, тепло, батюшка.
Морозко еще ниже спустился, пуще затрещал, сильнее защелкал:
– Тепло ли тебе, девица? Тепло ли тебе, красная? Тепло ли тебе, лапушка?
Девица окостеневать стала, чуть-чуть языком шевелит:
– Ой, тепло, голубчик Морозушко!
Тут Морозко сжалился над девицей, окутал ее теплыми шубами, отогрел пуховыми одеялами.
А мачеха по ней уж поминки справляет, печет блины и кричит мужу:
– Ступай, старый хрыч, вези свою дочь хоронить!
Поехал старик в лес, доезжает до того места – под большой елью сидит его дочь, веселая, румяная, в собольей шубе, вся в золоте, в серебре, и около – короб с богатыми подарками.
Старик обрадовался, положил все добро в сани, посадил дочь, повез домой.
А дома старуха печет блины, а собачка под столом:
– Тяф, тяф! Старикову дочь в злате, в серебре везут, а старухину замуж не берут.
Старуха бросит ей блин:
– Не так тявкаешь! Говори: «Старухину дочь замуж берут, а стариковой дочери косточки везут…»
Собака съест блин и опять:
– Тяф, тяф! Старикову дочь в злате, в серебре везут, а старухину замуж не берут.
Старуха блины ей кидала и била ее, а собачка – все свое… Вдруг заскрипели ворота, отворилась дверь, в избу идет падчерица – в злате-серебре, так и сияет. А за ней несут короб высокий, тяжелый.
Старуха глянула – и руки врозь…
– Запрягай, старый хрыч, другую лошадь! Вези, вези мою дочь в лес да посади на то же место…
Старик посадил старухину дочь в сани, повез ее в лес на то же место, вывалил в сугроб под высокой елью и уехал.
Старухина дочь сидит, зубами стучит.
А Морозко по лесу потрескивает, с елки на елку поскакивает, пощелкивает, на старухину дочь поглядывает:
– Тепло ли тебе, девица?
А она ему:
– Ой, студено! Не скрипи, не трещи, Морозко…
Морозко стал ниже спускаться, пуще потрескивать, пощелкивать:
– Тепло ли тебе, девица? Тепло ли тебе, красная?
– Ой, руки, ноги отмерзли! Уйди, Морозко…
Еще ниже спустился Морозко, сильнее приударил, затрещал, защелкал:
– Тепло ли тебе, девица? Тепло ли тебе, красная?
– Ой, совсем застудил! Сгинь, пропади, проклятый Морозко!
Рассердился Морозко, да так хватил, что старухина дочь окостенела.
Чуть свет старуха посылает мужа:
– Запрягай скорее, старый хрыч, поезжай за дочерью, привези ее в злате-серебре…
Старик уехал. А собачка под столом:
– Тяф, тяф! Старикову дочь женихи возьмут, а старухиной дочери в мешке косточки везут.
Старуха кинула ей пирог:
– Не так тявкаешь! Скажи: «Старухину дочь в злате-серебре везут…»
А собачка все свое:
– Тяф, тяф! Старухиной дочери в мешке косточки везут…
Заскрипели ворота, старуха кинулась встречать дочь. Рогожу отвернула, а дочь лежит в санях мертвая.
Заголосила старуха, да поздно.
Мужик и медведь
Мужик поехал в лес репу сеять. Пашет там да работает. Пришел к нему медведь:
– Мужик, я тебя сломаю.
– Не ломай меня, медведюшка, лучше давай вместе репу сеять. Я себе возьму хоть корешки, тебе отдам вершки.
– Быть так, – сказал медведь. – А коли обманешь, так в лес ко мне хоть не езди.
Сказал и ушел в дуброву. Репа выросла крупная.
Мужик приехал осенью копать репу. А медведь из дубровы вылезает:
– Мужик, давай репу делить, мою долю подавай.
– Ладно, медведюшка, давай делить: тебе вершки, мне корешки.
Отдал мужик медведю всю ботву. А репу наклал на воз и повез в город продавать. Навстречу ему медведь:
– Мужик, куда ты едешь?
– Еду, медведюшка, в город корешки продавать.
– Дай-ка попробовать – каков корешок?
Мужик дал ему репу. Медведь как съел:
– А-а! – заревел. – Мужик, обманул ты меня! Твои корешки сладеньки. Теперь не езжай ко мне в лес по дрова, а то заломаю.
На другой год мужик посеял на том месте рожь.
Приехал жать, а уж медведь его дожидается:
– Теперь меня, мужик, не обманешь, давай мою долю.
Мужик говорит:
– Быть так. Бери, медведюшка, корешки, а я себе возьму хоть вершки.
Собрали они рожь. Отдал мужик медведю корешки, а рожь наклал на воз и увез домой.
Медведь бился, бился, ничего с корешками сделать не мог.
Рассердился он на мужика, и с тех пор у медведя с мужиком вражда пошла.
Никита Кожемяка
В старые годы появился невдалеке от Киева страшный змей. Много народа из Киева потаскал в свою берлогу, потаскал и поел. Утащил змей и царскую дочь, но не съел ее, а крепко-накрепко запер в своей берлоге. Увязалась за царевной из дому маленькая собачонка. Как улетит змей на промысел, царевна напишет записочку к отцу, к матери, привяжет записочку собачонке на шею и пошлет ее домой. Собачонка записочку отнесет и ответ принесет.
Вот раз царь и царица пишут царевне: узнай-де от змея, кто его сильней. Стала царевна от змея допытываться и допыталась.
– Есть, – говорит змей, – в Киеве Никита Кожемяка – тот меня сильней.
Как ушел змей на промысел, царевна и написала к отцу, к матери записочку: есть-де в Киеве Никита Кожемяка, он один сильнее змея. Пошлите Никиту меня из неволи выручить.
Сыскал царь Никиту и сам с царицею пошел его просить выручить их дочку из тяжелой неволи. В ту пору мял Кожемяка разом двенадцать воловьих кож. Как увидел Никита царя – испугался: руки у Никиты задрожали, и разорвал он разом все двенадцать кож. Рассердился тут Никита, что его испугали и ему убытку наделали, и, сколько ни упрашивали его царь и царица пойти выручить царевну, не пошел.
Вот и придумал царь с царицей собрать пять тысяч малолетних сирот – осиротил их лютый змей, – и послали их просить Кожемяку освободить всю русскую землю от великой беды. Сжалился Кожемяка на сиротские слезы, сам прослезился. Взял он триста пудов пеньки, насмолил ее смолою, весь пенькою обмотался и пошел.
Подходит Никита к змеиной берлоге, а змей заперся, бревнами завалился и к нему не выходит.
– Выходи лучше на чистое поле, а не то я всю твою берлогу размечу! – сказал Кожемяка и стал уже бревна руками разбрасывать.
Видит змей беду неминучую, некуда ему от Никиты спрятаться, вышел в чистое поле.
Долго ли, коротко ли они билися, только Никита повалил змея на землю и хотел его душить. Стал тут змей молить Никиту:
– Не бей меня, Никитушка, до смерти! Сильнее нас с тобою никого на свете нет. Разделим весь свет поровну: ты будешь владеть в одной половине, а я – в другой.
– Хорошо, – сказал Никита. – Надо же прежде межу проложить, чтобы потом спору промеж нас не было.
Сделал Никита соху в триста пудов, запряг в нее змея и стал от Киева межу прокладывать, борозду пропахивать; глубиной та борозда в две сажени с четвертью. Провел Никита борозду от Киева до самого Черного моря и говорит змею:
– Землю мы разделили – теперь давай море делить, чтобы о воде промеж нас спору не вышло.
Стали воду делить – вогнал Никита змея в Черное море, да там его и утопил.
Сделавши святое дело, воротился Никита в Киев, стал опять кожи мять, не взял за свой труд ничего. Царевна же воротилась к отцу, к матери.
Борозда Никитина, говорят, и теперь кое-где по степи видна; стоит она валом сажени на две высотою: оставляют ее на память о Никите Кожемяке.
Петр и Петруша
Жил на свете такой царь, Петром звали, а по прозвищу Великий.
В одно время поехал он на охоту зверье ловить. А Петр, надо сказать, в царскую одежду не любил рядиться, все больше простую носил.
Вот едет он лесом все далее и далее и заплутался. Пристигла его в лесу темная ночь.
А тут – еще беда! – напал на него медведь и растерзал его охотную собаку.
Опечалился царь Петр.
«Эх, – думает, – остался я теперь ни при чем!»
Ну и закружил Петр в темном лесу.
Всю ночь кружил, а лесу конца-краю нет.
Выехал Петр на маленькую полянку и вдруг видит: сидит на пеньке солдат.
«Ага, – думает Петр, – солдат-то мой!»
Петр одним только глазом глянул на его шинельку и уже знает, какого он полка.
А солдат этот в бегах был, в лесу прятался.
– Здравствуй, служивый, – говорит ему Петр.
– Здравствуй, не знаю, кто ты таков, – отвечает солдат.
– А я из царской свиты. Поехал с царем на охоту да и отстал, с дороги сбился. А ты откуда? Куда путь держишь?
– Тебе-то что за надобность, откуда я да куда? – говорит солдат.
– Да я по простоте спрашиваю, – говорит Петр. – Может, дорогу мне покажешь.
– А я сам с дороги сбился, – говорит солдат. – Домой на побывку ходил да и заплутался в этом лесу.
– Ну, пойдем, будем вместе дорогу искать, – говорит Петр. – Авось выберемся.
И отправились. Петр – на коне, а солдат – пеший.
– Тебя как звать-то? – спрашивает царь.
– Петром, – отвечает солдат. – А тебя?
– А меня Петрушей, – говорит царь.
– А по батюшке как? – спрашивает солдат.
– А по батюшке Алексеич, – отвечает царь.
– И меня Алексеич, – говорит солдат. – Значит, мы с тобой полные тезки.
– А ты откуда родом? – спрашивает царь.
– Оттуда-то.
– Ну и я тоже. Значит, мало что тезки, а еще и земляки. А что, земляк, – говорит ему царь Петр, – как тебе в полку служится?
– Служба-то ничего, – говорит солдат, – да полковник больно зол: чуть что не по нем – сейчас драться. Пуговицу вот потерял, так он меня за эту пуговицу му́кой замучил. Каждый день бил. Хоть плачь. Хоть беги.
– А ты, верно, и сбежал? – говорит царь.
Солдат и признался тут, что он бежавший.
– Да ты не робей, царь, может, и простит, – говорит Петр.
А потом спрашивает:
– А кто у вас полковник, кто ротный?
Солдат ему все толком и доложил: кто ротный, кто полковник.
– А как, служивый, у вас в полку пища? – спрашивает Петр. – Говядины по скольку варят? По уставу в котел кладут?
– Про устав одна слава идет, – говорит солдат, – а говядина мимо плывет.
Петр только головой покачал.
– А кашу крутую варят? – опять спрашивает.
– Какое там крутую? – говорит солдат. – Крупинка от крупинки за версту, на ложку и не поймать.
– Да, плохая ваша жизнь, – говорит Петр. – Я и сам сбежал бы от такой жизни!
Долго ли, мало ли плутали они по лесу и увидели преогромную сосну.
– Ну-ка, тезка, – говорит Петр солдату, – подержи моего коня, а я заберусь повыше, посмотрю, не видать ли где огонька.
Забрался Петр на самую вершину, поглядел туда-сюда: всюду тьма непроглядная, только в одной стороне, далеко-далеко, огонек светится, может, в деревне где или в избушке лесничего.
Слез Петр на землю, вскочил на коня и говорит:
– Садись, служивый, и ты, мой конь сильный, двоих увезет.
А солдат не соглашается.
– Нет, – говорит, – я уж лучше пешком.
Так и двинулись в путь, конный да пеший, два товарища.
Долго ли, коротко ли – выехали к огоньку.
Видят: стоит дом. Все окошки темные, а одно – наверху – светится.
Дом высоким забором обнесен, нигде ни входа ни выхода.
Постучались они. Стоят, ждут. Никто на стук не отвечает.
Солдат и руками и ногами в ворота колотит, а все равно никто на стук не выходит, никто не открывает. Только огонек в верхнем окошке погас.
«Ох, недоброе это место», – думает солдат.
А потом говорит царю:
– Послушай, тезка, подсади-ка ты меня. Я через тын[12] перелезу.
Так и сделали. Перелез солдат через забор и открыл ворота.
– Пожалуйста, – говорит Петру, – хлеба-соли откушать, в тепле согреться.
А сам взбежал на крыльцо и давай в дубовую дверь стучать.
– Эй, кто тут есть? – кричит.
Слышат – зашевелился кто-то в доме.
Вышла к ним старуха с фонарем в руках.
– Ты что же, старая, добрым людям не открываешь? – кричит на нее солдат.
– Ах вы, мои родимые! – говорит старуха. – Напугали вы меня. Одна я в целом доме. Хозяина нет, на охоту уехал. А место здесь дикое, сами видите, всякий темный люд бродит, вот и запираюсь.
– Ладно, ладно, ты зубы не заговаривай, – говорит солдат. – Куда лошадь ставить?
– Да ставьте, родимые, под навес, тут и ясли[13], и сено есть.
Солдат привязал лошадь, дал ей корму и в избу без спросу идет. Петр за ним.
– Ну, старая, – командует солдат, – подавай, что у тебя есть, мне и моему другу Алексеичу.
Старуха видит, что он шибко на нее наступает, спорить не стала, собрала из горшков да котлов остатки – и на стол. У солдата только аппетит разжегся.
– Не больно-то для гостей ты расщедрилась!
А старуха жалостно так говорит:
– Милые вы мои, нет у меня ничего. Что наготовила – хозяин с собой увез, а я на пустых щах весь день сижу.
– Врешь ты, старая, – говорит солдат, – да я не верю. Может, друга моего, Алексеича, и проведешь, а я не зря в солдатах служил, меня не обманешь. Вот сейчас я сам посмотрю, что у тебя есть.
