Своеволие философии

    Роджер Смит

О моральных предрассудках[101 - Собрания эссе Юма многократно издавались при его жизни и были чрезвычайно популярны. Каждое издание он тщательно готовил, менял структуру, содержание томов, их названия, публиковал новые эссе, пересматривал и исправлял уже опубликованные. Ни одно собрание, включая посмертное 1777 г., не выходило без существенных коррекций Юма. Эссе «О моральных предрассудках» впервые было опубликовано только в издании: Hume D. Essays, Moral and Political. In 2 Vols.Vol. 2. Edinburgh: R. Fleming, A. Alison for A. Kincaid, 1742.Перевод сделан О.В. Артемьевой по изданию: Hume D. Essays Moral, Political, and Literary / Ed. and with a Forward, Notes and Glossary by E.F. Miller. Revised edition. Indianapolis: Liberty Fund, 1987. P. 538–544.]

III.II.1

В последнее время среди нас появилось множество людей, которые стремятся отличиться, высмеивая все, что до сих пор казалось священным и достойным почитания в глазах человечества. Разум, умеренность, честь, дружба, брак – неизменные предметы их безвкусных насмешек. Даже общественный дух и уважение к нашей стране они считают химеричными, вымышленными. Если бы планы этих анти-реформаторов осуществились, все общественные связи непременно оказались бы разрушенными, что открыло бы дорогу разнузданному веселью. Дружков по пьяным утехам надо будет предпочитать другу или брату, безудержное мотовство надо будет поддерживать за счет всего ценного с общественной или частной точки зрения. Люди будут питать так мало уважения ко всему, кроме себя самых, что в конце концов свободное формирование правительства должно будет стать для человечества абсолютно неосуществимым, оно выродится в одну универсальную систему мошенничества и коррупции.

III.II.2

Существует и другой нрав (humour), который можно наблюдать у некоторых считающих себя мудрыми, и который, если и не является настолько вредным, как вышеупомянутый пустой и грубый нрав, однако оказывает губительное воздействие на тех, кто получает от него удовольствие. Я имею в виду то серьезное философское стремление к совершенству, которое под предлогом исправления предрассудков и ошибок разрушает самые привлекательные сердечные чувства, все самые полезные склонности и инстинкты, которые могут управлять человеческой природой. Таким безрассудством среди древних славились стоики, и я бы хотел, чтобы некоторые более почитаемые фигуры современности не подражали им в этом беззаветно. Добродетельные и нежные чувства (sentiments), или предрассудки, если вам угодно, чрезвычайно страдали от таких размышлений, между тем, мрачная гордость или презрение к человечеству заняли их место, и их чтили как величайшую мудрость, хотя на самом деле они были самым вопиющим безрассудством по сравнению со всеми другими. Статилий, которого Брут подстрекал стать одним из участников той благородной банды, которая нанесла божественный удар ради свободы Рима, отказался присоединиться к ним, сказав, что все люди безрассудны или безумны и не заслуживают того, чтобы мудрый человек беспокоился о них[102 - См.: Плутарх. Сравнительные жизнеописания [Брут. XII]: в 3 т. Т. 3. М.: Наука, 1964. С. 319. Согласно объяснению Плутарха, Брут скрывал заговор против Цезаря от своего друга эпикурейца Статилия, поскольку ранее, когда он незаметно в обсуждении подверг его проверке, Статилий ответил так, как описал Юм.].

III.II.3

Мой ученый читатель легко вспомнит причину отказа древнего философа примириться с братом, домогавшимся его дружбы. Он был слишком философом, чтобы считать, что связь, обусловленная происхождением от одного и того же родителя, должна как-либо влиять на рассудительный ум, и выразил свое чувство так, что я не считаю приличным это повторить[103 - Миллеру (E.F. Miller) не удалось установить этого древнего философа и источник этой истории Юма.]. Когда твой друг в беде, говорит Эпиктет, ты можешь изобразить сочувствие к нему, если это принесет ему облегчение, но не позволяй состраданию проникнуть в свое сердце, или потревожить ту безмятежность, которая и есть совершенство мудрости[104 - Эпиктет говорит: «Всякий раз, когда ты увидишь, что кто-то плачет в печали от того ли, что сын его на чужбине, либо от того, что он потерял свое имущество, не дай своему воображению увлечь тебя и не думай, что этого человека извне постигли беды, но пусть у тебя будет наготове мысль: “этого человека угнетает не происходящее – ибо других оно не угнетает, – а его собственное мнение о происходящем”. Однако не сочти за труд поговорить с ним и, если так случится, поплакать вместе с ним. Остерегайся, однако, плакать в своей душе» (См.: Эпиктет. Энхиридион (Краткое руководство к нравственной жизни); Симпликий. Комментарий на «Энхиридион» Эпиктета / пер., ст., коммент. А.Я. Тыжова. СПб.: Владимир Даль, 2012. С. 62).]. Друзья спросили Диогена, когда он болел, что следует с ним сделать после смерти. Он ответил: «Да бросьте меня в поля». «Как! На съедение зверям и стервятникам?». «Отнюдь! – ответил Диоген. – Положите рядом со мной палку, я буду их отгонять» – «Как же? Разве ты их почувствуешь?» – «А коли не почувствую, то какое мне дело до самых грызучих зверей?» Я не знаю ни одного высказывания этого философа, которое бы яснее продемонстрировало как живость, так и свирепость его характера[105 - Диоген Синопский (400?–325?) до н.э.) – основатель кинической школы в философии, согласно которой счастье следует искать в аскетичной жизни, предполагающей удовлетворение минимальных естественных потребностей и презрение к вещам, которые обычно считают желательными. Юм следует описанию спасения Диогена в «Тускуланских беседах» Цицерона (См.: Цицерон. Тускуланские беседы / Пер. с лат. М. Гаспарова. М.: РИПОЛ классик, 2017. С. 89–90).].

III.II.4

Как отличаются от всего этого те максимы, которым в своем поведении следовал Евгений! В юности он неутомимо посвящал себя изучению философии и ничто не могло отвлечь его, кроме случаев, когда предоставлялась возможность служить друзьям или доставлять удовольствие какому-либо достойному человеку. Когда ему было около тридцати, он решил отказаться от свободной жизни холостяка (в противном случае он бы остался им навсегда), принимая во внимание, что представлял последнюю ветвь древнего рода, которая прервалась бы, если бы он умер бездетным. В качестве супруги он выбрал добродетельную и прекрасную Эмиру, которая на протяжении многих лет была отрадой его жизни, подарила ему несколько детей и, спустя время, умерла. Ничто не могло дать ему поддержку в таком тяжелом горе, кроме утешения, которое он получал от молодых членов своей семьи, которые теперь, после кончины их матери, стали ему еще дороже. В особенности одна дочь была его любимицей, тайной радостью его души, поскольку ее черты, ее выражение лица, ее голос каждый момент служили нежным напоминанием о супруге и наполняли его глаза слезами. Он скрывал свою пристрастность, насколько это было возможно, и никто, кроме его ближайших друзей, не знал о ней. Им он открывал всю свою нежность, и он не держался нарочито за философию, чтобы давать [нежности] имя слабости. Друзья знали, что он все еще отмечает день рождение Эмиры слезами и более сладостным и нежным воспоминанием о былых удовольствиях, как, пока она была жива, отмечал его радостью и весельем. Друзья знали, что он очень бережно хранит ее портрет, у него есть также одна ее миниатюра, которую он всегда носит на груди, а его последняя воля предписывает, чтобы в какой части мира ему бы не пришлось умереть, тело его должно быть перевезено и захоронено в ее могиле, и что над ними должен быть воздвигнут памятник, а их взаимная любовь и счастье должны быть воспеты в эпитафии, которую он сам составил для этой цели[106 - Миллеру не удалось установить личность реального или вымышленного Евгения, жизнь которого соответствовала бы этим подробностям. История, как и сопровождающее ее письмо, вероятно, были придуманы Юмом. Таким образом, Евгений (дословно «благородный», «хорошее расположение духа», «хорошая склонность», или «хороший характер) может олицетворять философскую жизнь, в которой надлежащим образом сочетаются сердечные чувства. Джозеф Аддисон использует имя Евгений для одного из участников в «Диалогах о полезности древних медалей» («Dialogues upon the Usefulness of Ancient Medals», 1721), и Лоренс Стерн позднее даст это имя персонажу своего романа «Жизнь и мнения Тристрама Шенди, джентльмена» («The Life and Opinions of Tristram Shandy, Gentleman», 1760–1767).].

III.II.5

Несколько лет назад я получил письмо от путешествующего за границей друга. Это письмо я должен обнародовать здесь. Оно содержало, как я считаю, выдающееся проявление философского духа и может служить в качестве примера, показывающего, что не следует отходить от принятых максим поведения в благородном стремлении к счастью или совершенству. Меня убедили тогда, что история реальна.

III.II.6

Париж, 2 августа, 1737

Сэр, я знаю, что вы больше интересуетесь рассказами людей, чем зданиями, и больше хотите узнать о личной истории, нежели о публичных сделках. По этой причине, я думаю, история, о которой все говорят в этом городе, не будет в ваших глазах выглядеть неподобающей забавой.

III.II.7

Молодая, благородного происхождения и состоятельная дама, полностью предоставленная сама себе, долго упорствовала в решении вести одинокую жизнь несмотря на то, что ей было сделано несколько выгодных предложений. Она была настроена непреклонно следовать своему решению, наблюдая среди своих знакомых много несчастливых браков и выслушивая жалобы своих подруг на деспотизм, непостоянство, ревность или равнодушие мужей. Поскольку она была женщиной сильного духа и необычного образа мысли, для нее не было никакой трудности в том, чтобы сформулировать это решение и следовать ему, у нее не было оснований сомневаться в том, что под влиянием искушения может от него отступить. Однако она очень хотела иметь сына, образование которого была намерена сделать главным делом своей жизни, тем самым она уступила тем другим страстям, от которых твердо решила навсегда отказаться. Она так существенно расширила границы своей философии, что не увидела противоречия между этим желанием и своим прежним решением. Она огляделась по сторонам с величайшим вниманием с целью найти среди своих знакомых мужчин одного, характер и личность которого понравились бы ей, но никто ее не удовлетворял. Наконец, однажды вечером в театре она видит в партере молодого человека с очень привлекательным лицом и скромными манерами и чувствует такую к нему расположенность, что у нее появляются надежды на то, что именно он и есть тот человек, которого она так долго тщетно искала. Она тут же посылает к нему слугу, желая видеть его у себя утром. Молодой человек был в восторге и не мог сдерживать своего удовольствия, получив признание от дамы такой выдающейся красоты, репутации и достоинства. Поэтому он был очень разочарован, когда встретил женщину, которая не дозволяла ему никаких вольностей и при всем своем любезном поведении, властно ограничила общение рамками рационального рассуждения и беседы. Однако, похоже, она была готова к дружбе с ним и говорила, что его компания всегда будет для нее желанна, когда у нее найдется свободный час. Его не надо было долго уговаривать возобновить свои визиты, поскольку, сраженный ее остроумием и красотой, он был бы несчастлив, будучи лишенным ее компании. Каждый разговор только еще сильнее воспламенял его страсть и давал ему повод восхищаться ее личностью и пониманием, а также радоваться своей собственной счастливой судьбе. Вместе с тем, он тревожился, думая о неравенстве их происхождения и состояния, он не испытывал облегчения, даже когда размышлял о том, каким необычным образом началось их знакомство. Тем временем наша героиня-философ убедилась, что человеческие качества ее возлюбленного не опровергают его физиогномику, поэтому рассудив, что у нее не будет других возможностей для последующего испытания, она воспользовалась подходящим случаем, чтобы сообщить ему о своем намерении. Их связь продолжалась какое-то время, наконец, ее мечты осуществились и она стала матерью мальчика, который должен был стать объектом ее будущей любви и заботы. Она с радостью продолжила бы дружбу с его отцом, однако считая его слишком страстным любовником, чтобы оставаться другом, была вынуждена подавить свои желания. Она посылает ему письмо, в которое вкладывает гарантию ежегодной выплаты в тысячу крон, одновременно требуя, чтобы он никогда больше ее не видел и забыл, если возможно, обо всех прошлых радостях и близких отношениях. Он был потрясен этим письмом и, тщетно пытаясь применить все свое искусство, чтобы постепенно изменить решение женщины, наконец задумал использовать ее слабость. Он возбуждает против нее иск в парламенте Парижа, заявляет права на сына, на его образование – такое, какое он посчитает нужным, в соответствии с обычными принципами закона в таких случаях. Она, с другой стороны, ссылается на их прямое соглашение перед сделкой – на то, что он отказался от всех притязаний на любого потомка, который может появиться в результате их отношений. До сих пор неизвестно, какое решение принял парламент в таком необычном случае, озадачившим как всех юристов, так и философов. Как только они найдут какой-либо выход, я сообщу вам об этом и воспользуюсь любой возможностью подписаться, как это я делаю сейчас.

    Сэр,
    Ваш покорный слуга

О наглости и скромности[107 - Эссе «О наглости и скромности» впервые было опубликовано в первом томе “Essays, Moral and Political” в конце 1741 г. Этот том был издан одним из ведущих Эдинбургских издателей Александром Кинкейдом (Kincaid): Hume D. Essays, Moral and Political. 1st ed. Edinburgh: R. Fleming, A. Alison for A. Kincaid, 1741. Затем оно было опубликовано и в последующих изданиях, включая следующее: Hume D. Essays and Treatises on Several Subjects. London: A. Miller; Edinburg: A. Kincaid, A. Donaldson. In 4 vols. 1760. Но затем Юм не включал его в собрания своих эссе.Перевод сделан О.В. Артемьевой по изданию: Hume D. Essays Moral, Political, and Literary / Ed. and with a Forward, Notes and Glossary by E.F. Miller. Revised edition. Indianapolis: Liberty Fund, 1987. P. 552–556.]

III.IV.1

Я считаю, что расхожие жалобы на Провидение не обоснованы и что причинами счастливой или несчастной судьбы людей в большей степени, чем обычно считают, являются их хорошие или плохие качества. Несомненно, существуют противоположные примеры и их предостаточно, но не так много по сравнению с имеющимися у нас примерами правильного распределения благополучия и невзгод. По-другому и не может быть с точки зрения общего хода человеческих дел. Обладание благожелательным нравом и любовь к другим почти неизменно становятся причиной любви и уважения, которые являются главным условием жизни и содействуют любому предприятию и начинанию, помимо удовлетворения, которое непосредственно ими порождается. Так же обстоит дело и с другими добродетелями. Благополучие естественным образом, хотя и необязательно, соединено с добродетелью и достоинством, и подобным же образом несчастья – с пороком и глупостью.

III.IV.2

Однако, я должен признать, что это правило допускает исключение в отношении одного морального качества, и что в скромности заключена естественная тенденция скрывать таланты человека, в то время как наглость выставляет их в наивысшей степени и является единственной причиной, по которой многие преуспели в мире несмотря на неблагоприятные обстоятельства, связанные с низким происхождением и достоинством. Инертность и несостоятельность настолько присущи человечеству, что люди склонны принимать человека за того, за кого он хочет себя выдать, и видеть в его самонадеянном апломбе доказательства того достоинства, которое он присвоил себе. Подобающая уверенность кажется естественным спутником добродетели и мало кто может отличить ее от наглости. С другой стороны, неуверенность, будучи естественным следствием порока и глупости, навлекла позор на скромность, которая внешне немного на нее похожа.

III.IV.3

Поскольку наглость, в действительности являющаяся пороком, влияет на судьбу человека так же, как если бы она была добродетелью, мы можем заметить и то, что ее трудно опознать и в этом отношении отличить от всех других пороков, которые мы легко обретаем и умножаем, потакая им. Многие люди, понимая, что скромность чрезвычайно вредит их судьбе, решили быть наглыми и храбрятся. Однако, можно наблюдать, что эта попытка редко удается и такие люди вынуждены вернуться к присущей им по природе скромности. Ничто не поддерживает человека в мире так, как подлинная естественная наглость. Подделка же ни на что не годится и не может поддержать даже саму себя. В любых других случаях, какие бы ошибки человек ни совершал и в какой бы мере ни осознавал их, он гораздо ближе к цели. Но если он пытается быть наглым, а эта попытка когда-то в прошлом ему не удалась, воспоминание об этом заставит его покраснеть и непременно приведет в замешательство. После этого каждый раз, когда он будет краснеть, это станет причиной для новых замешательств, пока не обнаружится, что он вопиющий обманщик и тщетно притворяется наглым.

III.IV.4

Если что-нибудь может придать скромному человеку больше уверенности, то это некоторые преимущества предоставляющей ему шанс судьбы. Богатство естественным образом обеспечивает человеку благосклонное отношение в мире, придает достоинству двойное сияние, если человек наделен им, и заполняет его место, если оно отсутствует. Удивительно наблюдать, какое чувство превосходства демонстрируют глупцы и подлецы, обладающие большим имуществом, по отношению к бедным, но наделенным величайшим достоинством людям. Достойные люди не выступают со всей решительностью против такой узурпации, напротив, кажется, что они потворствуют ей скромностью своего поведения. Здравомыслие и опыт делают их неуверенными в отношении собственных суждений и заставляют анализировать каждый предмет с величайшей скрупулезностью. Точно так же деликатность их чувств делает их робкими, они боятся совершить ошибки и утратить в своей жизни в мире ту, так сказать, чистоту добродетели (integrity of virtue), о которой они так ревностно заботятся. Заставить мудрость согласиться с уверенностью так же трудно, как примирить порок и скромность.

III.IV.5

Эти размышления о наглости и скромности пришли мне на ум, и надеюсь, читатель не будет недоволен, если я представлю их в виде следующей аллегории.

III.IV.6

Сначала Юпитер соединил между собой, с одной стороны, Добродетель, Мудрость и Уверенность, с другой, – Порок, Глупость и Неуверенность, и отправил их в мир. Хотя он думал, что сочетал их, основательно подумав, и говорил, что Уверенность – естественный спутник Добродетели, а Порок заслуживает того, чтобы ему сопутствовала Неуверенность, однако все они не ушли слишком далеко, прежде чем между ними возник раздор. Мудрость, руководившая компанией, была приучена, прежде чем пускаться в любую дорогу, пусть и исхоженную, всегда тщательно ее исследовать, проверять, куда она ведет и с какими опасностями, трудностями и препятствиями можно столкнуться на этом пути. На эти размышления у нее обычно уходило некоторое время, и эта задержка очень не нравилась Уверенности, которая всегда торопилась и не была склонна к обдумыванию или рассуждениям, даже если впервые попала на эту дорогу. Мудрость и Добродетель были нераздельны, но Уверенность, однажды следуя своей необузданной природе, намного опередила и проводника, и попутчиков, и не чувствуя потребности в их компании, никогда их больше не искала и никогда больше с ними не встретилась. Подобным образом, другая компания, объединенная Юпитером, рассорилась и распалась. Поскольку Глупость видела перед собой немногое, она ничего не делала для того, чтобы определить качество дорог, ни одну не могла выбрать, и этот недостаток решительности был усугублен Неуверенностью, которая со своими сомнениями и колебаниями всегда тормозила путешествие. Это чрезвычайно раздражало Порок, который не любил слушать о трудностях и задержках, никогда не был удовлетворен, пока полностью не завершит свое дело, куда бы не влекли его склонности. Он знал, что, хотя Глупость прислушивается к Неуверенности, ею легко можно управлять, когда она одна. Поэтому, как дурной конь сбрасывает своего седока, он открыто отбивается от этого инспектора всех своих удовольствий и продолжает путешествие с Глупостью, от которой он не отделим. Уверенность и Неуверенность, таким образом освободившись от своих компаний, побродили в течении некоторого времени, пока, наконец, случай не привел их в одно и то же время в одну деревню. Уверенность направилась прямо в большой дом, который принадлежал Богатству (Wealth) – хозяину деревни, и не дожидаясь лакея, сразу вторглась во внутренние покои, где обнаружила Порок и Глупость, которых уже хорошо принимали в этом доме. Она присоединилась к компании, торопливо представившись домовладельцу, и настолько сблизилась с Пороком, что была зачислена в компанию наряду с Глупостью. Все они были частыми гостями Богатства и с того момента стали нераздельны. Тем временем Неуверенность, не осмелившись приблизиться к большому дому, приняла приглашение Бедности – одного из жильцов хижины, и войдя туда, встретилась с Мудростью и Добродетелью, которые, не принятые хозяином большого дома, пришли сюда. Добродетель выразила Неуверенности сочувствие, а Мудрость увидела, что ее характер может улучшиться, поэтому они приняли ее в свое общество. Соответственно, с их помощью она немного изменилась и стала более приятной и привлекательной и теперь известна под именем Скромности. Поскольку же плохая компания оказывает большее влияние, чем хорошая, то Уверенность, хотя восприимчива к совету и примеру лишь в наименьшей степени, настолько развратилась в компании Порока и Глупости, что теперь известна под именем Наглости. Человечество, которое видит эти компании так, как их первоначально создал Юпитер, и ничего не знает о перебежчиках, по этим причинам совершает удивительные ошибки. Везде, где люди видят Наглость, надеются также найти Добродетель и Мудрость, а там, где замечают Скромность, называют ее спутников Пороком и Глупостью.

Сэмюэль Джонсон

Джонсон заслужил славу как великий лексикограф, создавший в одиночку толковый словарь английского языка, а также как выдающийся философ-моралист, автор философских эссе, и знаменитый биограф, мастер яркого портрета. Литературно-критической глубиной отличаются его "Жизнеописания английских поэтов". Из его литературных произведений выделяется философская повесть "Расселас", посвященная проблеме поисков счастья. Он был известен также как острослов, мастер афоризма, блистательный собеседник.

Всю жизнь Джонсона преследовали многочисленные болезни, и его собственная биография являет пример героического преодоления телесных немощей духовной стойкостью и силой. В молодости Джонсон отправился покорять Лондон, не имея ни денег, ни связей, он прошел суровую школу жизни, занимаясь поденной работой. Одно время он писал газетные отчеты о парламентских дебатах, причем не посещал парламент, а узнав, кто и с каких позиций выступал, сам придумывал речь и наиболее убедительные аргументы, которые как правило оказывались весомее высказанных оратором. Таланты Джонсона были замечены.

В это нелегкое время Джонсон пристально изучал жизнь и работал над собой. Он поставил себе за правило всегда говорить правду, не отступая от нее даже в мелочах, и всегда подыскивать наиболее точное слово, не довольствуясь приблизительным смыслом. Когда же он принялся за написание биографий и моральных эссе, к выработке правдивого и точного стиля добавилось глубокое знание человеческой природы, с ее взлетами и падениями. Взгляд Джонсона на человеческую природу был христианским: он видел идеал совершенства, к которому надо стремиться, и прекрасно понимал, что в обычной человеческой жизни он недостижим.

Несмотря на свою огромную трудоспособность, Джонсон считал себя человеком ленивым, пишущим по необходимости. Свои моральные эссе он часто писал в день сдачи журнала в типографию, когда типографский посыльный уже ждал у его дверей готовую рукопись. Эта ситуация косвенно отразилась в его эссе о сочинении эссе, где он обсуждает проблему нахождения темы и оригинальной разработки ее.

Практически всю жизнь Джонсону пришлось работать ради денег, и он часто заявлял, что только дурак будет писать бесплатно. Он осуждал своих коллег по цеху, отдававших свои рукописи издателям за бесценок. Однако, когда сам он добился известности и мог требовать любые гонорары, он сохранял чувство меры и запрашивал меньше того, что ему готовы были платить.

Огромное значение имела для Джонсона вера. В английской культуре второй половины XVIII века, пользуясь заслуженной репутацией, он был оплотом англиканства, противостоявшим влиянию французского скептицизма. В совокупности его влияние на общественное мнение было столь велико, что его эпоху нередко называют «веком Джонсона».

    Екатерина Зыкова

Самоограничение необходимо (№ 52.)[108 - Англ.: “Self-denial necessary”. Перевод Е.П. Зыковой по изданию http://www.johnsonessays.com/the-idler/self-denial-necessary/]

14 апр. 1759

Отправлено Сэмюэлем Джонсоном в The Idler[109 - The Idle – название серии из 103 эссе Самуэля Джонсона, публиковавшихся (за исключением 12-ти) в лондонском еженедельнике Universal Chronicle в 1758–1760 гг. Сам этот журнал, можно сказать, существовал, только пока в нем публиковались эссе Джонсона. Его биограф Дж. Босуэлл пишет, что эти эссе иногда были написаны так же быстро, как пишутся обычные письма: однажды, будучи в Оксфорде, Джонсон написал эссе за полчаса, чтобы успеть отправить его с последней почтой и чтобы он был опубликован на следующий день.].

Практику самоограничения или воздержания от законного удовольствия почти все народы с древнейших времен почитают как наивысшее проявление человеческой добродетели; и все согласны уважать и почитать тех, кто воздерживается от удовольствий жизни, даже если они не осуждают тех, кто этим удовольствиям предается.

Общий глас человечества, и цивилизованного, и варварского, признает, что тело и ум в конфликте друг с другом, и что ни тот, ни другое не могут быть счастливы свойственным им образом, кроме как за счет друг друга; что избалованное тело помрачает ум, а просвещенный ум истощает тело. И никто не усомнился почтить уважением тех, кто предпочитает разум чувствам, кто контролирует свою низшую природу своими высшими способностями, кто забывает нужды и желания животной жизни для интеллектуальных изысканий и благочестивых размышлений.

На земле вряд ли найдется страна, достаточно политически развитая, чтобы разделять общество на классы, где бы ни было какого-либо слоя мужчин и женщин, отличающихся добровольным самоограничением, и где репутация их святости не была бы тем выше, чем строже их правила и точность их исполнения.

Если мнение, в котором ни у кого нет соблазна личного интереса, распространяется широко и существует длительное время, разумно предположить, что оно подсказано природой или продиктовано разумом. Неоднократно замечено, что выдумки обманщиков и фантастические иллюзии быстро исчезают под влиянием времени и опыта, и что удерживается только истина, которая с каждый днем приобретает все большее влияние, находя подтверждение в жизни.

Но истина, когда она осуществляется на практике, становится подвластна капризу воображения, и многие конкретные действия могут быть неправильны, хотя общий принцип верен. Нельзя отрицать, что истинное убеждение в том, что необходимо накладывать узду на аппетиты, породило экстравагантные и неестественные способы умерщвления плоти, а подобные установления, как бы доброжелательно к ним ни относиться, следует признать, насилуют природу, не помогая благочестию.

Но само учение о самоограничении не умаляется ошибками тех, кто его неправильно трактует или применяет; посягательство аппетитов на способность мышления мы наблюдаем ежечасно, а состояние тех, кого поработила чувственность, как мы знаем, в высшей степени презренно и несчастно.

Боязнь такого постыдного рабства может справедливо тревожить, а мудрость постарается держать опасность на расстоянии. Своевременная осторожность и подозрительная бдительность могут подавить те желания, потакание которым приводит к их полному господству. Этих врагов можно победить, но если они сами привыкнут побеждать, противостоять им будет невозможно.