Зарубежное Россиеведение

Библиотека Гуверовского института войны, революции и мира, Стэнфорд. Документы по истории РПЦ в фондах государственных учреждений царского и Временного правительств и в личных фондах царской семьи и выдающихся деятелей России.

Гарвардский университет, Русский исследовательский центр, Кембридж. В коллекции библиотеки университета – ответы Иоанна VI папскому легату Я. Роките (спор о вере, XVI–XVII вв.), частное собрание русских документов (1543–1775) о хозяйственной деятельности, в том числе и Церкви.

Йельский ун-т, Нью-Хейвен – документы о деятельности РПЦ, о Распутине и др., сведения о положении РПЦ в СССР в архиве «Нового журнала». Историческое общество штата Мэриленд. В Исторической библиотеке Аляски – бумаги еп. Иннокентия (Вениаминова, 1821–1840). В Международном центре ученых им. Вудро Вильсона – источники по церковной истории России и СССР, собранные из хранилищ США и частично Западной Европы.

Университет Штата Индиана, Библиотека Лилли. В коллекции Уильяма Эдварда Дэвида Аллена – копии средневековых русских памятников: 5 летописей XIII–XVI вв., русских грамот, сборника XVII в. (440 с.), 77 былин, собранных и записанных Афанасьевым, 17 грамот (жалование земель, 1614–1690) и др.

В Принстонском университете и Свято-Владимирской семинарии нашел себе место архив выдающегося богослова Г. В. Флоровского. Институт еврейских исследований в Нью-Йорке располагает главным образом копийными материалами об отношениях православия и иудаизма (XIX–XX вв.).

Финляндия, Государственный архив, Хельсинки – сведения о церковной и социально-экономической жизни русского, ижорского, водского и карельского населения. В фонде Ижорской земли – документы за 1634–1709 гг., судебная и фискальная документация (писцовые, поземельные, бухгалтерские записи феодальных повинностей и другие книги). В 20-е гг. прошлого века Финляндия не передала по реституции Советской России архив Ново-Валаамского монастыря, который и в настоящее время находится на ее территории. Еще до революции, как пишет А. В. Попов в своей книге «Российское православное зарубежье» (М., 2005), он пополнился подлинными документами, присланными с острова Кадьяк.

Франция, Национальный архив, Париж. Источники по истории РПЦ разбросаны, разобщены по учрежденческим и личным фондам и коллекциям

.

Архив Министерства иностранных дел, Париж. Обилие материалов по истории РПЦ, находящихся в фондах французских посольств и консульств в России. Достаточно полный обзор написан французским историком М. Лезюром

.

Национальная библиотека, Париж. В Славянском фонде – Евангелие, апостолы, псалтири, минеи, жития, поучения, духовные грамоты, наиболее ранний документальный сборник на пергаменте XIII в., вторая часть Воскресенской летописи (1353–1541), список XVI в.: труды Максима Грека (XVI в.), описания о разграблении Божьих храмов Е. Пугачевым (XVIII в.), описание поездки в Китай Николая Спафария (1675), произведения Симеона Полоцкого (в списках XVIII в.) и др.

В последние годы российских исследователей привлекают материалы Архива префектуры парижской полиции, сохранившие отчеты 20-40-х гг. прошлого века о деятельности РПЦЗ, христианском студенческом движении. Среди документов имеются справки на митрополита Евлогия, профессора А. В. Карташова и др. Международная библиотека современной документации, расположенная вблизи Парижа в Нантере, хотя и известна ученым из России, продолжает содержать немало источников, еще не введенных в научный оборот. Выпускница Историко-архивного института Н. Пашкеева в 2009 г. обнаружила в архиве библиотеки документы, касающиеся судьбы Западно-Европейской епархии в связи с кончиной Евлогия. Отрывочные сведения о РПЦЗ имеются в фонде Комитета помощи русским писателям и ученым во Франции.

Из негосударственных архивов по интересующей нас теме выделим парижский Архив Архиепископии русских православных приходов в Западной Европе. Архив не является публичным и, следовательно, доступным для исследователей. Некоторые его части, как, например, Канцелярии епархиального управления Западноевропейского Русского экзархата Константинопольской Патриархии, не описаны. В этом правовом поле находится архив Российского Императорского Дома Романовых в изгнании, приютившийся в живописном местечке Сен-Бриаке. Учитывая теснейшие связи императорской семьи с православием, архив представляет собою великолепный источник по истории РПЦ. Более десяти лет тому назад глубокое вдумчивое исследование о научном архивном наследии Императорского Дома Романовых защитил в Историко-архивном институте в качестве кандидатской диссертации А. Н. Закатов

.

Чехия. Литературный архив в Праге – материалы религиозного мыслителя Н. Ф. Федорова, слависта В. А. Францева, историка древнерусского искусства Н. П. Кондакова.

Славянская библиотека в Праге. В коллекции рукописей по истории Московского государства (1100 документов), в том числе по истории РПЦ, материалы Алексеевскою монастыря в Угличе, коллекция А. Д. Григоровича (68 манускриптов) – старорусская литература в списках (ХVIII–XIX вв.), церковно-поучительная и повествовательная литература.

Национальный музей в Праге – славянские рукописи XI–XIX вв., псалтири, Евангелие, часословы, месяцесловы, церковные уставы, сборники, жития. Летописец Нижнего Новгорода.

Университетская библиотека в Праге – обзор деятельности иезуитской миссии в России в XVIII в., составленный К. Миллером, письма, донесения и отчеты иезуитов из России.

Швейцария. Женевская публичная библиотека. Письма секретаря английского посланника неизвестному лицу с описанием религиозных праздников и жизни крепостных крестьян в России.

Швеция. Государственный архив Швеции, Стокгольм, В бумагах шведких посольств в России, шведских учреждений – обширные сведения об РПЦ (материалы Новгородской приказной избы, Смоленские столбцы и др.)

.

Библиотека Упсальского университета. В собрании греческих и славянских рукописей – «Книга большому чертежу» (XVII – начало XVIII в.), лексикон славяно-латинский и латино-славянский (XVII в.), польская хроника Стрыйковского, сочинение Г. Котошихина «О России в царствование Алексея Михайловича» (XVII в.).

Библиотека гимназии в Вестеросе. В четырех рукописных сборниках, составленных в конце XVII в., содержатся хроника Феодосия Софоновича (1672), описание Ново-Иерусалимского Воскресенского монастыря (1685), русские геральдические документы и др.

Югославия (Сербия). Источники о тесных связях с РПЦ имеются в Государственном архиве Республики Сербия (Белград), в Архиве Сербской академии наук и искусств (Белград).

Автор этой части пособия остановился в большей степени на обзоре документов по истории России иностранного происхождения. Они составляют неотъемлемую часть историко-документального наследия как зарубежных стран, так и России, наше общее бесценное достояние. Основная масса документов русского происхождения стала поступать из-за рубежа после 1991 г. Российские архивы, библиотеки на этой волне социальной эйфории получили ценнейшие исторические источники из многих стран мира – Европы, Азии и Северной и Южной Америки. Уникальную коллекцию о ГУЛАГе и тюрьмах в СССР собрал и привез А. И. Солженицын. Не менее ценные документы о российской культуре за рубежом нашли себе место на книжных полках в Российском фонде культуры. Для координации усилий по поиску и возвращению на Родину документов на I конгрессе соотечественников, состоявшемся в тревожные дни 19–31 августа 1991 г. в Москве, был создан постоянный «круглый стол».

«Круглый стол» «Судьба русского наследия за рубежом» собрался на II конгрессе соотечественников, проходившем в Санкт-Петербурге 7-12 сентября 1992 г. К обсуждению были привлечены известные в этой области специалисты из России: М. А. Айвазян, Э. В. Переслегина, А. А. Амосов, Е. И. Загорская, С. Н. Бурова, В. П. Леонова, Л. И. Киселева, Е. П. Таскина, С. Ф. Чернявский, а также В. Е. Драшусова (Бельгия) и др. На заседаниях «круглого стола» была сформирована Научная программа организации поиска и приобретения русского архивного наследия за рубежом. Особое внимание обращено на восточное крыло русской эмиграции: судьбы харбинских архивов и т. д.

Впоследствии совместными усилиями Российской академии наук, Комиссии по вопросам российского зарубежья при Президиуме Верховного Совета РФ, Государственной архивной службы России (Федерального архивного агентства), ЮНЕСКО и других научных межправительственных организаций были подготовлены и проведены международные научные конференции в 1993, 1999, 2000, 2003 гг. Не раз в выступлениях их участников звучали предложения приступить к созданию «международной компьютерной базы данных, описывающих архивную россику, где бы она ни находилась».

История этих поступлений частично была обобщена в книгах и статьях В. П. Козлова, Е. В. Старостина, А. В. Попова, А. М. Айвазяна, П. Г. Гримстед, П. Кеннеди и многих других

. Не остались без внимания комплексы документов о России, которые продолжали храниться в крупных научно-исследовательских зарубежных центрах: Международном институте социальной истории в Амстердаме и Гуверовском институте войны, мира и революции, в Колумбийском, Гарвардском университетах и в сотнях других больших и малых архивохранилищ, разбросанных по всем частям земного шара.

Обобщение опубликованных работ и источников на библиографическом уровне осуществили И. В. Сабенникова и А. В. Попов. Библиографические обзоры, представленные названными авторами, конечно, имеют пробелы. В будущем эти неучтенные статьи и публикации источников войдут в компьютерную базу данных

.

Глава 2. Зарубежное россиеведение и российское отечествоведение: пути взаимодействия

Под россиеведением понимается совокупность исследований, избравших своим объектом Россию, представления о которой многозначны и изменчивы. Как известно, имя «Россия» утверждается с конца XV в. В последующие столетия Россия делалась все более многонациональной, евразийской, имперской, великой и одновременно европейской. В XIX в. Россия воспринималась в чрезвычайно широком диапазоне: от империи («Большая Россия») до основной этнической территории великороссов («собственно Россия»). Сходным образом в древнерусской традиции различалась Русская земля в узком и широком смыслах. Соответственно, русским считался как всякий подданный империи, так и исключительно великоросс. Первый из указанных смыслов надолго укоренился во взгляде на Россию извне, отождествив ее с Советским Союзом. Как писал авторитетный на Западе А. И. Солженицын, «когда чудовище СССР лез захватывать куски Азии или Африки… во все мире твердили: “Россия, русские…”». Однако такое отождествление было свойственно не только зарубежной оптике. Известный специалист в области межнациональных отношений Р. Г. Абдулатипов говорил Б. Н. Ельцину: «Советский Союз по большому счету и есть Россия». Г. Д. Гачев считал, что «Русь была жертвой России», видя в последней носителя надэтнического имперского начала. Характерно, что это положение видного российского культуролога сделал эпиграфом своей книги, переведенной на русский язык, британский россиевед Дж. Хоскинг.

Еще одна сложность связана с множественностью России. Начиная с XIV–XV вв. и на протяжении нескольких столетий параллельно существовали две Руси – Восточная (Московская) и Западная (Литовская), ожесточенная борьба за объединение которых, тяжба за древнее киевское наследие все еще отдается эхом в современной науке. Столкновение двух Россий произошло в Гражданской войне, после которой значимой величиной стало русское зарубежье. Распад СССР положил начало новому разделению этнокультурных общностей.

Предельно широкое предметное поле россиеведения позволяет изучать как историческую, так и современную Россию во всей ее полноте. Присутствие России в ее ближнем и дальнем зарубежьях позволяет говорить о планетарном феномене русского мира – исторически сложившемся экстерриториальном культурном поле.

Изучение собственной страны – одно из проявлений идентичности ее граждан. Однако интерес к зарубежным странам в немалой степени имеет сходную мотивацию, определяясь, помимо прагматических нужд международного взаимодействия, потребностью в сопоставлении своего и чужого. Особое место занимает разработка исторических и культурных пограничий, сложившихся не только у соседних стран.

Российское отечествоведение и зарубежное россиеведение с давних пор не развиваются обособленно. Изучение России невозможно представить не только без работ российских авторов, но также без исследований зарубежных специалистов. При этом их взаимодействию не свойственна линейно-поступательная динамика, а его формы претерпевали значительные метаморфозы. Хотя по самой природе своей умножение знания интернационально, политические границы способны весьма существенно ограничивать естественное тяготение к научной кооперации.

В качестве области научного знания отечественное россиеведение возникает как познание России, которое изначально велось в высшей степени комплексно – силами не только гуманитарных и социальных наук, но и наук естественных. Климатические и почвенные особенности, полезные ископаемые, гидроресурсы и рельеф – все это самым непосредственным образом влияет на развитие страны. У истоков научного познания России стояли многочисленные экспедиции ХVIII в., в том числе знаменитые «академические экспедиции» екатерининских времен. К развернувшейся работе активно привлекались иностранные специалисты, некоторые из них прочно связали свою жизнь с Россией и имели перед ней несомненные заслуги. Тем не менее периодически давало о себе знать недовольство «немецким засильем» в науке о России: в борьбе М. В. Ломоносова с норманнистами, при образовании в середине XIX в. существующего по сей день Русского географического общества и обсуждении не утратившего своей актуальности вопроса о «национальности» науки.

На российской почве россиеведение развивалось в системе координат «концентрического родиноведения», внутренним кругом которого было краеведение – изучение малой Родины, затем следовало регионоведение и, наконец, страноведение. Даже в ту пору, когда с обособлением научных дисциплин россиеведческие исследования приобрели гораздо более дифференцированный характер, общественно-политическая и философская мысль, занятая определением места России между Западом и Востоком, продолжала испытывать потребность в интегральном страноведческом знании. Историко-культурная специфика России обусловила наличие еще одного, внешнего, круга, каковым выступает славяноведение, в поле которого в значительной степени и протекал генезис россиеведения. Несмотря на все попытки формального, институционального размежевания, полный разрыв россиеведения со славяноведением невозможен из-за проблематики языкознания, древней истории, идей славянской взаимности. В середине XIX в. министр народного просвещения С. С. Уваров вынужден был специально разъяснять в циркуляре, что зарубежные славяне не есть Россия. В СССР получил распространение взгляд, согласно которому славяноведение изучает только зарубежные славянские народы. Разделяли его и в остальных славянских странах. Утверждение в качестве приоритета полидисциплинарного синтеза наук способствовало оформлению россиеведения в особую область знания.

Развитие зарубежного россиеведения имело свои особенности. Долгое время сведения о России попадали за ее пределы благодаря путешественникам и дипломатам, в числе которых были представители как Запада, так и Востока, в первую очередь, конечно, соседи. Издавна и по сей день записки иностранцев переводятся, издаются и изучаются в России. На сведения иностранцев ссылался и полемизировал с ними еще В. Н. Татищев. Некоторые из подобных сочинений попадали под запрет. Так, издание в русском журнале середины XIX в. записок англичанина Дж. Флетчера о России XVI столетия принесло их публикатору серьезные неприятности. Незадолго до этого бурную реакцию вызвало сочинение французского маркиза А. де Кюстина, отношение к которому разделило русское образованное общество. Новый импульс получает жанр полемической литературы, корпус которой пополняли не только трансляторы официоза, но и оппозиционеры. Власть имущие всерьез озаботились тем, чтобы за рубежом выходили благожелательные по отношению к России работы.

Сведения о России также издавна поставляли за рубеж выходцы из нее, начиная с приближенного Ивана Грозного князя А. М. Курбского, бежавшего в Литву, и подьячего Посольского приказа Г. К. Котошихина, сто лет спустя обосновавшегося в Швеции. Позднее авторами сочинений о России становились представители революционной эмиграции и лица, покинувшие страну по религиозным и иным основаниям. Утверждение советского режима породило массовую научную эмиграцию. Первая ее волна неразрывно связана с судьбой Белого движения. Именно она создала развитую научную инфраструктуру и в наибольшей степени повлияла на становление западного россиеведения. Вторая волна обусловлена перипетиями очередной мировой войны. Третья явилась следствием диссидентского движения. Четвертую, в основе которой лежали неполитические мотивы, принято определять как «утечку умов». До революции российские ученые преподавали в иностранных учебных заведениях, направлялись в длительные зарубежные командировки, являвшиеся обязательной частью подготовки к профессорскому званию. Практика академических выездов вообще и visiting professors, в частности, подвергшаяся жесткому ограничению в советское время, вновь получила импульс к развитию лишь на рубеже XX–XXI вв.

Страны, занимавшие в зарубежном россиеведении лидирующие позиции, неоднократно менялись. В XVIII–XIX вв. наибольшей информацией о России располагала немецкая и французская наука. Примечательно, что именно ее представители были наиболее известны и авторитетны в тогдашней России – интерес отличался взаимностью. На рубеже XIX–XX вв. в разработку россиеведческой проблематики активно включились британские ученые, стимулируемые сначала русско-английским соперничеством, а затем сближением двух держав. Следует отметить, что в ту пору россиеведение с большим трудом пробивало себе дорогу в западных университетах, где ему приходилось конкурировать как с традиционными учебными предметами, так и с другими страноведческими новациями. Германское экспертное сообщество накануне и особенно в годы Первой мировой войны делает специальный акцент на изучении нерусских народов Российской империи, в национальных движениях которых видит ее потенциальных разрушителей. Оказавшись впоследствии в эмиграции, деятели этих движений вели активнейшую популяризаторско-пропагандистскую работу, стремясь дать россиеведению собственную интерпретацию или противопоставляя ему изучение своих народов. В целом же утверждение взгляда на Россию как страну полиэтническую – явление достаточно позднее, о чем свидетельствует успех книги А. Каппелера, немецкое издание которой датируется 1993 г.

В период между двумя мировыми войнами научные связи с Россией были почти прерваны, что восполнялось общением с учеными-эмигрантами (в частности, в рамках активной на рубеже 1920-30-х гг. Федерации исторических обществ Восточной Европы). Особенно динамично россиеведение развивалось в местах их наибольшего скопления. Тогда же начинается становление советологии, которой после Второй мировой войны предстояло занять ведущее место в зарубежном россиеведении и наложить на него свой отпечаток.

Начав россиеведческие штудии практически одновременно с британцами, американцы еще во время Второй мировой войны стали брать инициативу в свои руки, в полной мере воспользовавшись перемещением в Новый Свет не только представителей первой волны эмиграции из России, а также второй ее волны, но и эмигрантов из центрально-европейских стран. Лидерство США было окончательно упрочено, когда произведенный Советским Союзом в октябре 1957 г. запуск первого искусственного спутника Земли вызвал настоящий бум россиеведения

. Едва ли можно назвать другой подобный пример воздействия прорыва в научно-технической области на гуманитаристику.

В странах социалистического блока россиеведение развивалось в условиях существенных ограничений, налагаемых двойным контролем – со стороны собственных партийно-государственных инстанций и со стороны советского гегемона. Однако оно не следовало полностью в фарватере советского канона, имея свои собственные особенности и достижения. Ученые из социалистических стран в большей степени общались с советскими коллегами и могли рассчитывать на посещение изучаемой страны. Прежние связи не утратили значения по сей день.

Хотя в эпоху глобализации россиеведение приобретает все более интернациональный характер, не ушли полностью в прошлое национальные исследовательские традиции и научные школы. Это справедливо даже для, казалось бы, гомогенного англоязычного россиеведения (Великобритания, США, Канада): говорить без существенных уточнений об англо-американском россиеведении представляется не вполне корректным. Не в последнюю очередь сказывается уникальный опыт взаимодействия национальных россиеведческих школ с российской наукой.

При сравнении зарубежного россиеведения с российским «концентрическим родиноведением» обнаруживаются существенные различия. Локальные и региональные россиеведческие исследования развернулись за рубежом значительно позже, чем в России. Развитие зарубежного россиеведения преимущественно на базе вузовской науки поддерживало страноведчески-синкретический формат этой области знания.

На российском материале уже было показано, что страна, являющаяся частью более широкой этнокультурной или региональной общности, тем не менее для «своих» ученых составляет отдельный объект исследования. Именно таким образом традиционно очерчивается предмет славяноведения не только в России, но и в других славянских странах: его ядро формирует не отечественная, а зарубежная проблематика. Аналогично в оптике российской науки обычно определяется соотношение россиеведения с восточноевропейскими исследованиями. На Западе ввиду особого веса России именно россиеведение (Russian studies) всегда формировало ядро славистического комплекса. Взгляд на Россию с зарубежной перспективы в большей степени побуждает к ее контекстному, типологическому изучению. Правда, свои коррективы зачастую вносила «неформатность» России.

Если советские слависты настаивали на том, что их наука имеет комплексный историко-филологический характер, то за рубежом (не исключая социалистических стран) возобладало представление о славяноведении как преимущественно филологической дисциплине с расширением в направлении культурологии. На почве различий в подходах возникали достаточно острые противоречия – как показывает практика проведения международных съездов славистов, не изжитые до конца по сей день.