В вальсе листопада

Была у Терентия Агеевича в молодости мечта: побывать в Ленинграде, со всеми его прелестями познакомиться, да за всю свою долгую жизнь так и не собрался. А уж очень хотел посмотреть на царские дворцы, хоть одним глазком. Год за годом проходили: то надо было девчат растить, то война, то разруха, а вот теперь уже и сил не стало.

Харитинья-то, хоть и на год всего моложе, крепкая ещё – лет десять запросто протянет, а то и больше. Как-то ей будет одной? Сена надо, шроту для свиней надо, огород обслужить. Эх, нет, наверное, не потянет. Вдвоём-то справлялись, не всё успевая. Нет, конечно, не потянет. Не повезло ей, бедной. Ну, да, может быть, кто из девок заберёт к себе. Тогда придётся всё продать – и дом, и скотину. Жалко, чёрт возьми! Да и цены сейчас невысокие. Может, Полинку выписать с детишками, чтоб пожила, отдохнула от свекрови, а то уж шибко измаялась она с ней. Надо Харитинье наказать, чтоб так и сделала, отписала Полинке. Да надо ей сказать, чтобы сходила к соседу Василию, попросила покрыть крышу сарая толем, да и загон у свиней поправить, да полову с элеватора привезти, а то если до конца года не получит, по весне кормить нечем будет скотину…

В таких думах и рассуждениях проходили последние дни его жизни. С четверга он перестал есть, пил тёплое молоко, да и то очень мало. Вставать он уже не вставал – жизнь медленно, но настойчиво уходила из него. Как-то вечером Терентий Агеевич подозвал жену и попросил отбить дочерям телеграммы, чтобы приезжали.

Прошло ещё два дня, дед Терентий ни на что не реагировал. Уже появилась в доме Полина, заходили какие-то люди, но он не выражал никакого интереса к происходящему. Память что-то фиксировала, возникали какие-то картины, видения и образы, но они были так расплывчаты, а сил было так мало, что он не мог разобрать ни снов, ни этих миражей, ни, тем более, расшифровать их тайный смысл. Он уже смирился с близким концом и воспринимал это как безысходность.

В воскресенье утром Харитинья Игнатьевна, как всегда, подошла к кровати мужа, присела, попробовала лоб, прислушалась. Он открыл глаза, увидел жену, и слёзы навернулись на глаза. Собрав последние силы, он прошептал ей, что вот близок его час… Они оба всплакнули, помолчали.

– Харитинья! Скажи мне по совести, я всё равно умру, но чтоб знал просто, изменяла ли ты мне в жизни или нет, – тихо прошептал он. Эта мысль его не покидала долгие годы после того, как, сильно болея и находясь в бреду, она шептала страшные для неё и непонятные для него слова:

– Боюсь, а то Терентий прознает – убьёт! Не надо, не надо…

Она вся затряслась, залилась слезами и, уронив голову ему на грудь, запричитала:

– Да было, да! Было это со мной, когда ты был на германской. Надо ж было дров напилить, вот и попросила этого обормота Степана… А потом накормила да чарочку поднесла, вот он меня и приласкал. Как ни отбивалась, а силища-то у него какая – всё сладил своё дело. Уж и плакала я, и уговаривала… Что уж сейчас-то вспоминать, что было, то было. Прости мне мой грех, не по злому умыслу… Так уж вышло… Что уж теперь, мне тоже скоро помирать.

– Ишь ты как заговорила, помирать, так всё списать? Хм… Это что ж получается, я кровь на войне за Родину проливал, а этот рыжий Стёпка с тобой шашни водил, тебя пользовал. Как это ещё мне приплоду не завёл… Это я, стало быть, всю жизнь с рогами прожил, а этот кобель Стёпка без меня тут опять будет пользоваться всем. То-то я вспоминаю, как ты глаза опускала при его появлении. Вот где собака зарыта. И эту гадину я пригрел у себя на груди. Ну-ка, брысь отсюда, подстилка поганая! – дед Терентий оттолкнул жену.

Лицо его оживилось и приобрело подобие румянца, глаза излучали гнев и готовы были испепелить в одночасье.

– Хоронить меня собрались со Степаном, с этим рыжим вором. Нет, хрен вам в бок. Не выйдет! Рано мне умирать, пока такие вот иуды по-соседству живут. Ну-ка давай мне борща, хватит над мужем измываться: всё молочко да молочко… Я тебе покажу ещё. Позови-ка Полинку, я ей всё про тебя расскажу, пусть дочь знает про мать…

Харитинья Игнатьевна бросилась на колени и запричитала жалобно и протяжно:

– Только не это, только не это! Не посрами меня перед детьми… Ведь я-то раскрылась, думала, что моя тайна уйдёт с тобой в могилу. Да лучше бы я тебе ничего не говорила… Вот бес меня попутал!

На причитанья выскочила Полина и тоже заголосила, подумав, что отец скончался. Терентий Агеевич, собравшись с силами, негромко, но внятно сказал:

– Ладно, хватит слёзы лить, дайте борща и катитесь по своим делам.

И, отвернув голову к стенке и прикрыв глаза, задумался о чём-то своём. В голове неотступно стучала мысль: «Стёпка подлец, ну и подлец! Молокосос, ведь младше меня года на три-четыре, а какой подлец…»

Потом вспомнились свои похождения по молодости лет и неизменные успехи на любовном фронте, да, были в числе побеждённых не только вдовы или незамужние… Кое-кому и он рога наставил. Но вот чтобы ему, чтобы с его женой кто-то спал – этого он не мог так пережить. Это всю жизнь, почитай, ходил с рогами. А этот-то рыжий гад посмеивался над ним всю жизнь. Может, и растрепал кому-нибудь.

– Так, всё, хватит хворать. Буду жить, и долго буду жить! – решил он для себя, произнося эти слова вслух.

Потрясение этого утра было настолько сильным, что он испытывал какой-то неведомый ему прилив сил, почти как в молодости. Теперь он точно знал, что не только не умрёт, но так же, как и прежде, будет жить, делать работу по дому, пить, есть, ходить, а Бог даст, может, и съездит в Ленинград, и обязательно побывает на Чёрном море – и не дождётся Харитинья, чтобы похоронить его. Нет, ни за что. Детям он, конечно, ничего не скажет. Что позорить жену, да и себя на старости лет рогатым выставлять. Это ни к чему. А вот этого гада Стёпку больше на порог не пустит, это точно. Пошёл он, сукин сын, в болото…

Терентий Агеевич прожил с того знаменательного 57-го года ещё шестнадцать лет, похоронив на шестом году свою жену Харитинью Игнатьевну, которую все пять лет понукал и попрекал за содеянное в далёкой молодости. Спустя год после смерти жены он присмотрел себе бабку с соседней улицы и с ней доживал в согласии и достатке последние свои годы. Правда, в Ленинград и на Чёрное море он так и не выбрался, но зато побывал у дочери на Камчатке и был полон этими впечатлениями несколько лет: вулканы и снега, море и скалы заворожили его!

Рассказывая друзьям эту историю, я всегда поражаюсь силе духа, силе слова, силе человека, которые заложены в нём и не имеют пределов.

Наталья Бабочкина

Родилась в г. Грозном (Чеченская Республика, РФ), живёт в Москве. По образованию журналист, литературный редактор. Член Союза писателей Москвы. Публиковалась в журнале «Огонёк», поэтическом альманахе «Муза» и других печатных изданиях. Соавтор литературоведческой монографии «Милая сердцу Малеевка», автор поэтических книг «Всё лучшее – тебе», «Пока живёт на свете доброта», «Я дожидаюсь журавля», «Легко ли быть женщиной». Размещает произведения на литературном портале «Стихи. ру».

Зайдите в осень

Порою у судьбы пощады просим –

нас выслушать, понять и всё простить…

Хотите тишины? Зайдите в Осень,

останьтесь ненадолго погрустить…

Там золотом осыпаны палаты,

где летних слёз блистают жемчуга?…

Там знают все, что мы не виноваты,

коль осень, как судьба, нам дорога?!

Там листьями усыпаны тропинки,

там память о былом тепле грустит,

там осени прозрачные слезинки,

как ветки облетевшие ракит…

Никто за эту осень с вас не спросит,

поторопясь рябиной угостить…

Хотите тишины? Зайдите в Осень,

останьтесь ненадолго погрустить…

Разве можно привыкнуть к осени?

Разве можно привыкнуть к осени?

Ураганом сбивая с ног,

листья падают. Мы попросим их

не дарить нам печаль тревог,

тихой прелестью убаюкивать

остывающих дней поток

обжигающий рыжей вьюгою…

Не спеши подводить итог!