Кембриджская история капитализма. Том 2. Распространение капитализма: 1848 – наши дни

Движение населения из регионов периферии с избытком рабочих рук в районы с дефицитом трудовых ресурсов нередко было сопоставимо с масштабами массовой миграции из Европы. Около 50 миллионов человек переселилось из богатой рабочей силой Индии и Южного Китая в такие регионы, как Бирма, Цейлон, Юго-Восточная Азия, острова Индийского океана, Восточная Африка, Южная Африка, острова Тихого океана, Квинсленд, Маньчжурия, страны Карибского бассейна и Южная Америка. Эти мигранты удовлетворяли растущий спрос на рабочие руки на тропических плантациях и поместьях, занимавшихся выработкой сырья. Помимо этого, они работали в портах, на складах и фабриках, вовлеченных во внешнюю торговлю. Большинство мигрантов являлось законтрактованными рабочими: за них уплатили расходы за пересечение океана и они были обязаны отработать по контракту твердое количество лет. Такая форма найма была востребована у выходцев из очень бедных семей в Индии и Китае, которым родственники не могли оплатить транспортные расходы. В этом отношении система контрактов очень походила на систему долгового рабства (Indentured servitude), действовавшую в Новом Свете в XVIII веке.

Почему перед Первой мировой войной произошел мощный всплеск миграции? Во-первых, выросла численность населения, потенциально готового уехать: демографический переход в Европе привел к падению детской смертности и, с задержкой в 15–20 лет, – к росту доли молодого трудоспособного населения. Поскольку молодежь всегда наиболее мобильна, эти демографические изменения стимулировали европейскую миграцию – то же произошло со странами Третьего мира после 1950-х годов. Но действовали и другие, более конкретные, силы. Большинство мигрантов бежало от бедности, полагаясь при этом на помощь своей семьи, тогда как государство им не помогало, но и не мешало: проводя параллели с сегодняшним днем, можно сказать, что система разрешений на работу отсутствовала. По мере развития транспорта и средств связи издержки и неопределенность, сопряженные с миграцией, снижались и возможность уехать за море появлялась у все большей доли европейских бедняков, которым переезд сулил в то же время наибольшие выгоды. Быть может, свой вклад в грандиозную миграцию 1840-х годов внесли голод и революции, однако именно фундаментальные экономические и демографические силы на рынке труда поднимали все новые и все более крупные людские волны. Среди этих фундаментальных факторов следует выделить следующие: демографический бум в странах-донорах, который постоянно пополнял резервуар молодежи, наиболее склонной к переезду; складывание современной модели экономического роста в странах-донорах, которая повышала реальные доходы населения, предоставляя все большему числу семейств средства для переезда; растущая помощь со стороны тех, кто уже перебрался за океан и пересылал домой деньги, покупал билеты и мог дать совет относительно местного рынка труда потенциальным эмигрантам. Но, что самое важное, въезд в страны-реципиенты оставался свободным.

Первый глобальный век: роль рынков финансового капитала[4 - Материал данного параграфа взят из O’Rourke and Williamson 1999.]

В конце XIX века резко возрос уровень интеграции рынков капитала и чрезвычайно усилилось международное движение денег. Несомненно, самым крупным экспортером капитала за рубеж в тот период была Великобритания: если в 1870 году за рубежом было вложено 17 % богатства британцев, то к 1913 году эта доля возросла до 33 %; притом в процентном соотношении к объему британских сбережений величина иностранных инвестиций была очень высока. На своем пике она составляла более 40 или даже 50 % от совокупных сбережений Британии (Edelstein 1982; O’Rourke and Williamson 1999). Хотя львиная доля займов приходилась на территории империи (42 % в период c 1870 по 1913 год), с течением времени эта доля медленно снижалась, тогда как доля инвестиций, поступавших в Соединенные Штаты и Латинскую Америку, повысилась до 38 % (Stone 1999). Британский капитал в первую очередь тянулся к богатым земельным и иным природным ресурсам. В условиях, когда население Британии стремительно росло и становилось все более зажиточным, возрастала ценность земли как эластичного источника продовольствия. Чтобы использовать этот потенциал, требовались обширные инвестиции в транспортную и иную инфраструктуру, жилье и различные объекты коммунального хозяйства. Предоставлением этих инвестиций и занялся британский капитал: на долю госструктур и железнодорожных компаний приходилось соответственно 40 и 30 % от всех британских инвестиций за рубежом.

В больших объемах экспортировали капитал и другие европейские страны, в первую очередь Франция и Германия, которые на пике отправляли за рубеж около одной пятой своих внутренних сбережений. По сравнению с Британией они больше инвестировали в Европу, но при этом также избирали страны с обильными земельными ресурсами, которым требовались большие вложения в инфраструктуру – например, Турцию и Россию. В этот период зависимость стран – импортеров капитала от иностранных денег часто достигала чрезвычайной степени: в 1913 году иностранцы владели почти половиной всего основного капитала Аргентины и одной пятой капитала Австралии (Taylor 1992).

Что вызвало столь громадные передвижения капитала? Сторонники одной из традиций утверждали, что эти потоки отражают не высокую степень рыночной интеграции, а перекосы в финансовой системе Британии. Согласно данной точке зрения, лондонский Сити действовал в ущерб национальной промышленности, предпочитая финансировать зарубежных заемщиков. Но эмпирические данные не подтвердили эту гипотезу. Во время бума иностранных инвестиций доходность за рубежом превышала доходность на внутреннем рынке, а во время спада наблюдалось обратное соотношение (Edelstein 1976). В среднем доходность за рубежом превышала доходность внутри экономики, поэтому никаких иррациональных перекосов не было.

Следовательно, высокий и все возрастающий вывоз капитала из Британии мог быть вызван несколькими причинами: интеграция рынка капитала, которая вела к экономии издержек на перемещение денег между странами; рост спроса на импортный капитал за рубежом, что, в свою очередь, могло быть обусловлено ростом спроса на инвестиции либо сокращением сбережений; рост предложения британского капитала, доступного для экспорта, что могло быть вызвано накоплением финансовых средств в Британии либо сокращением в ней инвестиционного спроса. У каждого из этих пяти возможных объяснений находились свои сторонники[5 - Очень схожие тезисы выдвигались относительно источников глобальных дисбалансов в 2000-е годы.]. Бурный рост спроса на инвестиции в Новом Свете, границы которого постоянно расширялись, – самое очевидное объяснение экспорта капитала из Британии, тем более что список направлений инвестиций британцев эту версию подтверждает. Однако предъявлять спрос на иностранный капитал Новый Свет мог также и потому, что там не доставало собственных сбережений. В частности, в тот период существовала связь между высоким коэффициентом демографической нагрузки[6 - Соотношение численности иждивенцев моложе и старше трудоспособного возраста и численности населения трудоспособного возраста. – Прим. ред.] и низкой нормой сбережений, а уровень демографической нагрузки в Новом Свете сам по себе был достаточно большим, чтобы вызывать очень большой спрос на британский капитал (Taylor and Williamson 1994).

Что можно сказать о снижении преград и издержек, связанных с перемещением денег в международном масштабе, то есть о факторе, способствовавшем интеграции глобальных рынков капитала? Это снижение можно объяснить технологическими и политическими причинами. Если говорить о первых, то самую большую роль сыграл телеграф. Разница в ценах на облигации казначейства США, торгуемые в Лондоне и Нью-Йорке, упала на 69 % сразу же, как только в июле 1866 года оба побережья Атлантики связала телеграфная проволока (Garbade and Silber 1978). До того как протянули проволоку, новостным сводкам требовалось десять дней для путешествия через океан. Поэтому время сначала уходило на то, чтобы инвесторы узнали о возможностях арбитража, а затем на то, чтобы они могли дать указание своим агентам на другой стороне Атлантики воспользоваться этой возможностью. В результате заключать арбитражные сделки с небольшим разбросом цен было слишком рискованно. После появления телеграфа переправка информации с одного берега Атлантики на другой занимала менее суток, что позволяло осуществлять гораздо более эффективный арбитраж.

Что касается политических причин, то, возможно, зарубежные инвестиции упрощались благодаря надежной защите прав собственности, которую имели инвесторы внутри Британской империи (а также других империй). Еще одним институтом, значение которого подчеркивалось в научной литературе, был уже упоминавшийся в другом контексте золотой стандарт. Он по определению исключал риск курсовой разницы, но, кроме того, он снижал опасность дефолта, потому что заставлял страны проводить консервативную бюджетную и денежную политику (Bordo and Rockoff 1996).

Авторы нескольких эконометрических исследований пытались установить главную причину снижения разницы в процентных ставках на международных рынках капитала, однако они не пришли к единому мнению (Ferguson and Schularick 2006; Flandreau and Zumer 2004; Obstfeld and Taylor 2004). Но что можно сказать, если вместо разниц в процентных ставках изучить факторы, определявшие движение британского капитала? Принадлежность той или иной страны к золотому стандарту или империи, при прочих равных, вела к снижению доходности по ее облигациям и более высокому экспорту капитала в нее. Однако эти переменные, отражавшие степень сегментации, оказывали гораздо меньшее влияние, чем переменные, определявшие спрос на сбережения и их предложение – развитие школьного образования, запасы природных ресурсов и демографические показатели (Clemens and Williamson 2004a).

Во многих странах мира глобальный капитализм стал побочным продуктом империализма, что сыграло большую роль в XX веке, в эпоху распада империй. Когда такие страны, как Китай, Турция, Индия, и новые государства Южной и Юго-Восточной Азии и Африки вернули себе автономию, на первых порах они отвергли глобализацию и капитализм, составлявший часть системы, подвергшей их колонизации. Через несколько десятилетий наступил новый этап деколонизации, и с началом распада СССР Восточная Европа вернула себе независимость, впрочем, не отрицая глобализацию и капитализм – поскольку те не были частью угнетавшей страны соцлагеря советской системы.

Как мы уже отмечали, ключевым институтом, составлявшим опору чрезвычайно интегрированной международной финансовой системы конца XIX века, являлся золотой стандарт. Однако по мере того, как распространялась демократия, а рынки труда теряли гибкость, золотой стандарт, как и ряд других важных капиталистических институтов, приближался к своей гибели. Почему это происходило? Дело в том, что всеобщее избирательное право давало рядовым гражданам право голоса, а они требовали снизить безработицу всякий раз, когда совокупный спрос резко падал. Это вынуждало власти проводить политику экономического роста, а значит, отказываться от привязки к золоту. Совокупный спрос можно было поднять, девальвировав валюту и тем самым повысив конкурентоспособность экспорта и снизив – импорта. Также его можно было поднять, просто расширяя денежное предложение, снижая процентные ставки и методами инфляции и денежного стимулирования повышая экономическую активность, что невозможно было делать, оставаясь в рамках золотого стандарта. Давление демократических сил особенно сильно стало ощущаться после Первой мировой войны, с окончанием первого глобального века (Eichengreen 2008).

Отступление глобализации в межвоенное время и ее возобновление после 1945 года

Первая мировая война покончила с либеральной международной экономикой конца XIX века самым внезапным и драматичным образом. Воюющие страны отказывались от золотого стандарта, начинали регулировать все, даже самые мелкие, стороны своих внешнеэкономических отношений, стремясь максимально нарастить импорт, необходимый для военных нужд, и свести на нет все остальные торговые потоки. В 1917 году Соединенные Штаты ввели экзамен на грамотность, что символизировало конец эпохи свободной миграции в эту страну. После войны Соединенные Штаты ввели квоты на въезд, и их примеру вскоре последовали и другие страны Нового Света. Атмосфера послевоенного мира была мрачной: Российская, Германская и Австро-Венгерская империя лежали в руинах, а занявшие их место государства переживали тяжелые трудности «переходного» периода, в некоторых случаях приводившие к гиперинфляции.

Тем не менее государственные лидеры, как правило, стремились возродить международную экономику довоенной эпохи (важное исключение составляло коммунистическое руководство Советского Союза). В 1920-е годы они постепенно приблизились к своей цели, хотя снижение пошлин и снятие ограничений происходило крайне медленно. В 1924 году мировой объем торговли превысил свой довоенный пик, а ценовые разницы на товары в странах – партнерах по торговле снизились. Государства стали возвращаться к золотому стандарту, и международные займы возобновились. Увы, возобновление движения капиталов заложило предпосылки для нестабильности. В результате Великая депрессия, наступившая в 1929 году и достигшая самой острой фазы после череды международных банковских кризисов 1931 года, привела не только к ужасающему падению выпуска и занятости во многих странах капиталистического «ядра» планеты, но и вызвала ожесточенную реакцию в сфере политики. Отчасти эта реакция была направлена против международных экономических связей – государства начали устанавливать пошлины, квоты, вводить валютный контроль и отказываться от золотого стандарта. Другой ее мишенью стала демократия – во многих странах стали активно голосовать за крайне правых политиков, и в Германии к власти пришли фашисты (De Bromhead, Eichengreen, and O’Rourke 2012). Вполне закономерно, что многие люди сделали вывод о фундаментальных институциональных пороках капитализма и необходимости совершенно новой системы.

Но если смотреть на события в исторической ретроспективе, поражает, насколько гибкими и прочными оказались институты капитализма в его основных странах. «Новый курс» Рузвельта в США, послевоенные государства всеобщего благосостояния и модель смешанной экономики оставляли рынкам первенство в производстве и распределении продукта, но при этом подвергали капиталистов (особенно тех из них, кто действовал в финансовом секторе) разнообразным мерам контроля, что должно было предотвратить повторение межвоенной катастрофы. В рамках этой политики были национализированы жизненно важные отрасли. Чтобы обеспечить более справедливое и политически стабильное распределение национального дохода, была создана система социальной поддержки, налогов и трансфертов. Но самое сильное интеллектуальное поражение капитализм потерпел в развивающемся мире, где многие страны, впервые получившие независимость, обратились к коммунистической экономической системе или более умеренным формам централизованного планирования. В этом есть своя ирония: ведь мировая периферия пострадала от Великой депрессии в гораздо меньшей степени, чем страны центра. В итоге после 1945 года большая часть развивающихся стран повернулась спиной к глобализации и даже отбросила мысль о полностью свободном внутреннем рынке, перейдя к тому или иному варианту стратегии национального экономического развития. В то же время, в странах первого мира после Второй мировой войны возобновилась либерализация внутреннего и международного рынка, хотя и сохранялся контроль над движением капитала – составная часть экономической политики, выстроенной вокруг стабилизации внутреннего рынка при фиксированном, хотя и поддающемся корректировке обменном курсе. Сняли эти ограничения лишь в 1970-е годы, после перехода к плавающим валютным курсам. Что же касается развивающегося мира, то его политика сдвинулась в сторону глобализации лишь в 1980-е и 1990-е годы.

Эта последовательность событий находит свое отражение в имеющейся статистике международной торговли и движения капиталов, хотя вплоть до недавнего времени показатели международной миграции росли очень медленно и лишь недавно смогли превысить пик, взятый перед 1914 годом. Международная торговля, которая в 1913 году составляла 8 % от глобального ВВП, к 1929 году поднялась до 9 %, свидетельствуя о постепенном возрождении глобальной экономики. К 1950 году этот коэффициент опустился до 5,5 %, а затем снова поднялся до 10,4 % в 1973 году, 13,5 % в 1992 году и 17,2 % в 1998 году, превысив уровень 1913 года вдвое (Findlay and O’Rourke 2007: 510). Те же тенденции выражала и статистика об издержках международной торговли: в период с 1870 по 1913 год они упали на треть, в период между 1921 годом и началом Второй мировой войны они выросли на 13 %, а в 1950–2000 годах упали на 16 % (Jacks, Meissner, and Novy 2011). Подобный разворот можно обнаружить и в статистике о международном движении капитала, вне зависимости от того, возьмем ли мы отношение потоков капитала к ВВП, рассмотрим разницы в процентных ставках или степень корреляции между сбережениями и инвестициями (Obstfeld and Taylor 2004). А именно: международные рынки капитала прошли через этап интеграции в конце XIX века, этап глубокой дезинтеграции в межвоенный период и этап постепенной реинтеграции после Второй мировой войны. Нетто-потоки капитала, которые измеряются дисбалансами текущего счета, в настоящее время достигают тех же показателей, что и перед Первой мировой войной, тогда как брутто-потоки капитала, которые показывают двустороннее краткосрочное движение спекулятивных сумм, сегодня на порядок выше. Наконец, тот же разворот наблюдается и в статистике международной миграции: непосредственно перед Первой мировой войной доля граждан, родившихся за рубежом, в совокупном населении Канады и Соединенных Штатов составляла около 15 %; к 1965 году она опустилась до 6 %, а затем, к 2000 году, повысилась до 13 %% (Hatton and Williamson 2008: 16,205, table 2.2, 10.1). Та же динамика, только более резкая, обнаруживается и в статистике европейской миграции.

Рынок и глобализация под ударом

Геополитические факторы

Выше мы видели, что международная экономика прошла глобализацию конца XIX века, закрытие границ после 1914 года и возобновление глобализации после Второй мировой войны. У экономической интеграции на международном уровне были как технологические, так и политические причины, и выше был сделан акцент на политических источниках глобализации XIX века. Чем же в таком случае можно объяснить последовавшую дезинтеграцию? Конечно, говорить о регрессе технологий нельзя, так как достижения XIX века сохранялись и совершенствовались на протяжении всего XX века. На самом деле, в межвоенный период технологический прогресс продвигался необычайно быстрыми шагами (Field 2011), в том числе в сфере транспорта. Можно вспомнить усовершенствованные автомобили с двигателем внутреннего сгорания, автомобильные магистрали и модели самолетов, появившиеся в тот период. Ответ, следовательно, кроется в политической сфере: если максимально достижимый в тот или иной момент времени предел международной интеграции определяется технологиями, то политика определяет, насколько близко мировая экономика может на деле подойти к этой границе.

Речь тут идет как о внутренней, так и о международной политике – противодействие глобализации в межвоенный период шло на обоих уровнях. Однако недовольство «открытыми границами» накапливалось еще до Первой мировой войны. Конфликты возникали по причине растущей зависимости государств от международной торговли. Уже в течение долгого времени Британия полагалась на импорт продовольствия и сырья и, соответственно, на экспорт товаров обрабатывающей промышленности, из чего рождалась ее кровная заинтересованность в открытой системе международной торговли. Господство на море являлось для Великобритании стратегической целью, и Королевский флот стоял на страже безусловной свободы торговли для всех стран. Однако к концу столетия, благодаря росту своей промышленности и населения, сопоставимый ресурс появился у Германии. Морские штабы по обе стороны Северного моря принялись работать над планами обороны от потенциального противника – и в конце концов начали разрабатывать также и планы нападения. Гонка вооружений на море стала источником международной напряженности (Offer 1989) в преддверии Первой мировой войны. Британские адмиралы рассчитывали, что перспектива континентальной блокады отобьет у немцев охоту вступать в войну, тогда как немецкие стратеги полагали, что блицкриг (быстрый разгром противников на двух фронтах) сделает морскую блокаду бессмысленной.

Во время войны выяснилось, что блокада – действенное экономическое оружие, и союзники продолжили применять ее даже по окончании боевых действий, чтобы немцы быстрее определились с позицией перед переговорами в Версале. Германские и японские националисты твердо усвоили уроки тех событий, и хотя в 1920-е годы обе страны участвовали в попытках возродить международные экономические связи, Великая депрессия дала националистам шанс получить надежную ресурсную базу, с помощью силы создав самодостаточные империалистические блоки. В 1930-е годы система многосторонней торговли конца XIX века потерпела крушение – все большая часть торговых потоков перемещалась внутри формальных и неформальных империй в ущерб торговле между ними. Фактически одной из главных сил, которая заставила Японию развязать войну в Южной и Юго-Восточной Азии, а Гитлера – вторгнуться в Восточную Европу, в том числе в Советский Союз, было стремление к ресурсной самодостаточности (автаркии).

Однако Первая мировая война оставила в наследство не только агрессивные намерения великих держав, но и руины империй – Австро-Венгерской, Османской и Российской. На их месте появились новые европейские нации-государства, которые, как правило, придерживались после 1919 года националистического курса в экономике. Самый знаменательный пример представляет собой, конечно, Россия, где в 1917 году произошла революция. Угроза ее распространения, словно туча, нависала над миром весь остаток XX века: и правда, в результате российской революции коммунизм победил не только в СССР, но и во многих других странах. Система централизованного планирования коммунистических государств исключала свободный рынок на национальном уровне и свободную торговлю на международном. Коммунистические режимы установили на внешнюю торговлю жесткие ограничения. Новая волна деколонизации поднялась после Второй мировой войны, когда рухнули Британская, Французская и Голландская империи. И завоевавшие независимость государства также на первых порах следовали националистическому политическому курсу, который предполагал экономическую автаркию и активное вмешательство в дела рынка.

В итоге в послевоенное время на Западе постепенно произошла существенная либерализация торговли, тогда как большая часть развивающихся государств двигалась в противоположном направлении. И лишь после того, как в конце XX века с традиционной экономической политикой покончил формально коммунистический Китай, а также страны Азии, Латинской Америки и других развивающихся регионов мира, «глобализация» поистине превратилась в глобальное явление.

Экономические факторы

Поражение, которое глобализация потерпела в межвоенное время, имеет и экономические причины. В случае с экономическими факторами их часть также начала действовать еще до того, как государства пришли в столкновение (O’Rourke and Williamson 1999). С наступлением 1870-х годов на большей части континентальной Европы стали вводиться меры сельскохозяйственного протекционизма, что серьезно помешало дальнейшей интеграции рынков, затронутых этими мерами. Но, помимо этого, неевропейские страны, имевшие самостоятельность в сфере таможенной политики, также массово переметнулись к протекционизму, стремясь защитить свою нарождающуюся обрабатывающую промышленность от иностранной конкуренции. Это происходило в Латинской Америке, Соединенных Штатах, на востоке и юго-востоке Европы и даже в самоуправляющихся доминионах Британской империи. Кроме того, во всех уголках Нового Света все чаще стали вводить ограничения на въезд мигрантов – и все более суровые. Справедливо или нет, но считалось, что потоки людей из беднейших частей Европы давят на зарплату неквалифицированных рабочих, увеличивают безработицу и тем самым создают еще большее неравенство.

После войны этот источник давления сохранился и даже усилился как следствие боевых действий. Война исказила международную географию производства, заставив противоборствующие страны Европы переместить ресурсы из гражданской сферы в тяжелую промышленность, нацеленную на военные нужды. Европейские государства, сохранявшие нейтралитет, а наряду с ними неевропейские государства, заняли освободившееся место и стали поставлять недостающие товары потребления и продовольствие. В результате после войны конкуренция в этих отраслях обострилась, подтолкнув к протекционистской политике. Стремление к протекционизму усилилось из-за экономических трудностей, связанных с избытком мощностей в тяжелой промышленности после войны. Что касается миграции, то в США экзамены на грамотность, введенные в 1917 году, в 1920-е годы заменили более жесткой мерой в виде квот на въезд. Эти квоты предпочитали выделять выходцам из Западной Европы и не давать азиатам, а сохранялись квоты на всем протяжении 1950-х годов, пока в 1960-е годы не были проведены либеральные миграционные реформы.

Но среди экономических причин самый большой ущерб глобализации в тот период нанесла Великая депрессия. Не будет ошибкой сказать, что она стала результатом неправильной бюджетной и денежной политики, но если заглянуть глубже, то ее вызвали недостатки международной денежной системы золотого стандарта, которую, несмотря на все тяготы, после войны реконструировали, стремясь вернуться к либеральной международной экономической системе конца XIX века. Золотой стандарт в 1929 году передал импульс денежного кризиса от США остальному миру и лишил власти возможности должным образом ответить на рецессию, разрушавшую экономику. В сущности именно мировоззрение золотого стандарта и страх перед ухудшением платежного баланса заставили власти, в первую очередь руководство Германии, проводить проциклическую бюджетную политику, которая привела к катастрофе. Еще одним уязвимым местом была международная банковская система, которая порождала панику, в итоге в 1931 году охватившую сначала Австрию, затем остальную Центральную Европу и, наконец, Британию. Институты, лежавшие в основе глобальных рынков капитала, таким образом, стали движущей силой кризиса, и совсем неудивительно, что власти в конце концов их отвергли, отказавшись от золотого стандарта, свободного движения валюты (или обоих институтов сразу). И, таким образом, в соответствии с трилеммой[7 - Трилемма гласит, что ни одна страна не может одновременно иметь свободу кредитно-денежной политики, свободное движение валюты и фиксированный валютный курс. Это значит, что при фиксированном обменном курсе страна вынуждена либо отказаться от свободы кредитно-денежной политики, либо установить контроль над движением валюты. – Прим. пер.], они смогли вернуть себе независимость денежной политики и запустить восстановление.

И вместе с водой в виде международного движения капитала правительства выплеснули ребенка в виде глобальной торговли. Понять, почему страны в конце 1930-х годов были вынуждены пойти на такой шаг и девальвировать свою валюту, довольно легко, ведь они чувствовали, что теряют конкурентоспособность по сравнению с теми, кто уже успел провести девальвацию (Eichengreen and Irwin 2010; Eichengreen and Sachs 1985). Но еще одним мотивом, более интеллектуального свойства, стала очевидная несостоятельность ортодоксальной экономической мысли, для которой золотой стандарт был синонимом идеалов либеральной модели международной экономики. Применять протекционизм для отдельно взятой страны становилось экономически более оправданно, как только его начинали применять все остальные, а более высокие в среднем пошлины, вполне возможно, пошли на пользу экономическому росту отдельных стран (Clemens and Williamson 2004b). Но если взять все страны в целом, то протекционизм послужил почвой для националистических настроений того периода и для устремлений Германии и Японии к имперской самодостаточности, о которых речь шла выше.

Великая депрессия обернулась такой катастрофой, из-за которой интеллектуальный престиж капитализма, а также его притягательность как модели экономического развития, оказался подорван. А в условиях, когда существовала альтернативная экономическая модель, централизованное планирование коммунистического типа, столь хорошо показавшая себя во время Второй мировой войны, в развивающемся мире у государств появился стимул к вмешательству в экономику и сформировалась стойкая неприязнь к рынку. Реакция Запада была совсем иной. Вопреки пророчествам марксистов, государствам в западных странах удалось реформировать капиталистическую систему в достаточной степени, чтобы удовлетворить возросший политический запрос на стабильность и справедливость. В том, что касалось международных экономических отношений, правительства извлекли из 1930-х годов уроки: хотя они и соглашались, что нужно поощрять международную торговлю, над движением капитала установили контроль в целях достижения внутренней макроэкономической стабильности и для поддержания фиксированного обменного курса.

Предпосылки для свертывания глобализации существуют и сегодня. Опросы показывают, что в богатых странах наименее квалифицированные работники питают враждебность к международной торговле и иммиграции, в полном соответствии с предсказаниями теории торговли Хекшера – Олина. И международные миграционные потоки действительно подчинены строгому контролю (правда, это не касается стран внутри ЕС). Хотя сегодня торговые барьеры на международном уровне низкие, всегда есть опасность, что враждебность по отношению к торговле начнет нарастать, несмотря на все усилия международных институтов: ведь неравенство в доходах важно не только само по себе, необходимо учитывать и то, какие ответные политические меры оно способно провоцировать. И если дать нынешнему экономическому и финансовому кризису затянуться (или усугубиться) он вполне может поднять новую волну недовольства глобализацией.

Углубление и расширение капиталистических институтов в глобальном контексте

Итак, выше мы проследили путь, которым после 1848 года прошел глобальный капитализм. Последующие главы настоящего тома рассказывают, как капиталистические институты эволюционировали за этот 160-летний период, – теперь у нас есть глобальный контекст, куда можно вписать этот материал. Кратко резюмируем их содержание. Две главы посвящены распространению обрабатывающей промышленности (гл. 2) и функционированию сельского хозяйства (гл.3). В двух запечатлена эволюция финансового капитализма (гл. 8), международных рынков движения капитала (гл. 9). Три главы посвящены переменам в технологиях (гл. 4), возникновению транснациональных компаний (гл. 6) и тому, как одновременно сосуществовали различные модели предприятий (гл. 7). Пять глав исследуют те реакции, которые капитализм вызвал в политической и интеллектуальной сфере: взлет и падение империализма (гл. 10); изменения, привнесенные в капитализм войной (гл. 11); распространение политических движений (гл. 12); выход на арену рабочих (гл. 13); капитализм благосостояния и государство всеобщего благоденствия (гл. 14). В одной главе делается попытка оценить, как изменилось качество жизни при капитализме в сравнении с его конкурентами (гл. 15). В последней главе редакторы, пытаясь заглянуть в будущее, подводят итог книге (гл. 16).

Литература

Bandiera, O., I.Rasul, and M.Viarengo (2012). “The Making of Modern America: Migratory Flows in the Age of Mass Migration,” mimeo.

Bordo, M.D. and H.Rockoff (1996). “The Gold Standard as a ‘Good Housekeeping Seal of Approval,’” Journal of Economic History 56: 389–428.

Clemens, M.A. and J. G. Williamson (2004a). “Wealth Bias in the First Global Capital Market Boom, 1870–1913,” Economic Journal 114: 304–337.

–-. (2004b). “Why Did the Tariff-Growth Correlation Reverse after 1950?” Journal of Economic Growth 9: 5-46.

De Bromhead, A., B. Eichengreen, and K. H. O’Rourke (2012). “Right Wing Political Extremism in the Great Depression,” CEPR Discussion Paper 8876.

Edelstein, M. (1976). “Realized Rates of Return on U. K. Home and Overseas Portfolio Investment in the Age of High Imperialism,” Explorations in Economic History 13: 283–329.

–-. (1982). Overseas Investment in the Age of High Imperialism. London: Metheun.

Eichengreen, B. (2008). Globalizing Capital: A History of the International Monetary System. Princeton University Press.

Eichengreen, B. and D. A. Irwin (2010). “The Slide to Protectionism in the Great Depression: Who Succumbed and Why?” Journal of Economic History 70: 871–897. Eichengreen, B. and J.Sachs (1985). “Exchange Rates and Economic Recovery in the 1930s,” Journal of Economic History 4: 925–946.

Ferguson, N. and M.Schularick (2006). “The Empire Effect: The Determinants of Country Risk in the First Age of Globalization, 1880–1913,” Journal of Economic History 66: 283–312.

Field, A. J. (2011). A Great Leap Forward: 1930s Depression and U. S. Economic Growth. New Haven, CT: Yale University Press.

Findlay, R. and K. H. O’Rourke (2007). Power and Plenty: Trade, War and the WorldEconomyin the Second Millennium. Princeton University Press.

Flandreau, M. and F.Zumer (2004). The Making of Global Finance 1880–1913. Paris: OECD.

Garbade, K. D. and W. L. Silber (1978). “Technology, Communication and the Performance of Financial Markets: 1840–1975,” Journal of Finance 33: 819–832.

Hatton, T. J. and J. G. Williamson (2008). Global Migration and the World Economy: Two Centuries of Policy and Performance. Cambridge, MA: The MIT Press.

Jacks, D. S., C. M. Meissner, and D. Novy (2011). “Trade Booms, Trade Busts, and Trade Costs,” Journal of International Economics 83: 185–201.