Учимся говорить по-русски. Речь электронных СМИ в контексте медиастилистики

Если мы обратимся к толковым словарям русского языка XX века, мы увидим, что значение слова национализм интерпретировалось неодинаково в различные исторические эпохи. У Д. Н. Ушакова с пометой полит.: Буржуазная идеология и политика, ставящая свою, господствующую нацию в привилегированное положение и направленная на угнетение других национальностей, на создание вражды между ними. Марксизм выдвигает на место всякого национализма интернационализм [Ушаков 2: 460]; в словаре под редакцией А. П. Евгеньевой: Реакционная буржуазная и мелкобуржуазная идеология и политика, основывающаяся на идеях превосходства и исключительности какой-л. нации и оправдывающая господство одних наций над другими. 2. Национальное движение в порабощенных странах за национальную независимость против империализма, колониализма [Евгеньева 2: 413]; у А. С. Кузнецова: 1. Идеология и политика, исходящая из идей национального превосходства и противопоставления своей нации другим, подчиняющая общечеловеческие интересы и ценности национальным интересам. Фашистская идеология основывалась на национализме. Борьба с национализмом. 2. Проявление чувства национального превосходства, идей национального антагонизма, национальной замкнутости [Кузнецов 2002: 608]. Многозначность слова по-разному отражена в словаре А. П. Евгеньевой и С. А. Кузнецова: у последнего слово связано с отрицательными коннотациями. Только отрицательно маркированное значение описывает также и «Толковый словарь иноязычных слов»: Идеология и политика, направленные на разжигание национальной вражды путем утверждения превосходства одной нации над другими [Крысин 1998: 465]. Отменим, что важное для понимания интерпретации значения слова противопоставление национализм / интернационализм отражено только в словаре Д. Н. Ушакова, но не эксплицировано в более поздних лексикографических изданиях. Динамика изменения значения отражена в «Большом энциклопедическом словаре»: идеология и политика в национальном вопросе, основа которых – трактовка нации как высшей ценности и формы общности. В 19–20 вв. Н. выступал как мощная объединяющая сила в борьбе за нац. освобождение в Европе, а затем в Африке, Азии и Лат. Америке. Сопровождаемый идеей нац. превосходства и нац. исключительности, нередко принимает крайние формы (шовинизм), сближается с расизмом и ведет к острым внутр. или межгос. конфликтам [Большой энц. словарь 1997: 788]. С падением системы колониализма семы борьбы за национальное освобождение и связанные с ними положительные коннотации отходят на второй план, что и отражает «Большой толковый словарь». Как видно из приведенных толкований, Веллер ориентируется на второе значение в словаре под редакцией А. П. Евгеньевой, вышедшем в первом издании в начале 1960-х. Более поздние словари С. А. Кузнецова и Л. П. Крысина это значение уже не фиксируют.

Веллер по-новому актуализирует антонимию национализм / интернационализм, связывая второе понятие с получением образования и приобретением недвижимости за рубежом.

(6) Нынешний российский национализм – это обострение инстинкта самосохранения страны. Потому что российская элита, так же как французская, немецкая, американская, она интернациональна еще в большей степени… [Веллер 11.09.2016].

К сигнификативным манипулятивным приемам мы относим также создание контекстной синонимии (пример 7) и апелляцию к наивному семантизированию (пример 8). В примере 7 сближены понятия националист и патриот, и второе из них можно интерпретировать как семантический предикат. Публицист также предлагает собственное толкование значения слова национализм, избегая, однако, модусной рамки, которая позволяла бы адресату однозначно интерпретировать высказывание как его субъективное мнение.

(7) те, кого называют националистами, в общем, они неотделимы от патриотов [Веллер 28.08.2016].

(8) Так что сегодня национализм означает, что прежде всего должно быть хорошо народу, ибо любой классический национализм во главу угла ставит интересы своего народа, а уже как будет устроено государство, какие там будут порядки – а как будет лучше народу. Вот такая народная система рассуждений [Веллер 11.09.2016].

Подведем итоги. Признаки манипулирования обнаруживаются в ряде приемов в представлении экстралингвистической ситуации: 1) снятое противопоставление, искажающее соотношение социально-политических предпочтений; 2) игра с модальностью – изменение статуса ситуации и попытка возможное событие показать как действительное; 3) создание некорректных аналогий при подмене социально-политических ситуаций психологическими, а мировоззрения – социальной ролью. Что касается сигнификативного плана, это следующие приемы: 1) эллипсис маркеров мнения; 2) апелляция к неактуальному значению слова; 3) создание контекстной антонимии и 4) синонимии; 5) представление субъективного авторского толкования семантики слова как наивного, присущего носителям русского языка.

Литература

Андреева Г. М. Социальная психология. – М., 1994. – URL: file://F:/ARCHIVE_COMP/My%20Documents/PSYHOLOGIA/andrg01Zindex.htm

Берн Э. Люди, которые играют в игры. – М., 2014.

Блакар Р. М. Язык как инструмент социальной власти // Язык и моделирование социального взаимодействия. – М., 1987.

Болинджер Д. Истина – проблема лингвистическая // Язык и моделирование социального взаимодействия. – М., 1987. С. 23–43.

Вайнрих Х. Лингвистика лжи // Язык и моделирование социального взаимодействия. – М., 1987. – С. 44–87.

Демьянков В. З. Языковые техники манипуляции в СМИ и гигиена чтения // Язык и дискурс СМИ в XXI веке: Тезисы выступлений на заседаниях круглого стола с международным участием (Москва, филол. фак. МГУ имени М. В. Ломоносова, 9-10 сентября 2016 г.) / Под общ. ред. М. Н. Володиной, И. М. Кобозевой. – М., 2016. – С. 25.

Доценко Е. Л. Психология манипуляции. – М., 1997.

Кара-Мурза С. Г. Манипуляция сознанием. – М., 2007.

Кон И. С. Социология личности. – М., 1967.

Копнина Г. А. Речевое манипулирование: учеб. пособие. – М., 2007.

Лакофф Дж., Джонсон М. Метафоры, которыми мы живем // Язык и моделирование социального взаимодействия. – М., 1987. – C. 126–172.

Левин Ю. И. О семиотике искажения истины // Избранные труды: Поэтика. Семиотика. – М., 1998. – С. 594–605.

Николаева Т. М. «Лингвистическая демагогия» – мощное средство убеждения коммуниканта // Николаева Т. М. От звука к тексту. – М., 2000. – С. 155–161.

Паршин П. Б. Речевое воздействие // Кругосвет. – URL: http://www.krugosvet.ru/enc/gumanitarnye_nauki/lingvistika/RECHEVOE_VOZDESTVIE.html?page=0,4

Шостром Э. Человек-манипулятор. Внутреннее путешествие от манипуляции к актуализации. – М., 2008.

Веллер М. Подумать только (выпуск 11.09.2016) – URL: http://echo.msk.ru/programs/just_think/1835924-echo/ (выпуск 11.09.2016).

Веллер М. Подумать только (выпуск 28.08.2016) – URL: http://echo.msk.ru/programs/just_think/1827670-echo/

Словари

Большой толковый словарь русского языка / гл. ред. С. А. Кузнецов. – СПб, 1998.

Большой энциклопедический словарь. – М., 1997.

Крысин Л. П. Толковый словарь иноязычных слов. – М., 1998.

Словарь русского языка / под ред. А. П. Евгеньевой. Т. 1–4. – М., 1985–1988.

Толковый словарь русского языка / под ред. Д. Н. Ушакова: в 4 т. – М., 1996.

Л. О. Чернейко (Московский государственный университет имени М. В. Ломоносова)

Мера ответственности субъекта речи в медиапространстве

Заявленная конференцией тема представляется актуальной для современного этапа развития русскоязычной культуры, который характеризуется наличием выработанных социумом свобод и, в частности, свободой слова, рассмотренной не в статусе идеала, а как существующая социальная практика. Однако сам феномен свободы слова ставит перед каждым членом общества и перед обществом в целом и лингвистические, и нравственнофилософские проблемы. Категории Добра и Красоты связаны друг с другом, а, например, в эстетической концепции И. Бродского, изложенной им и в его Нобелевской лекции, и в других философских эссе, «эстетика – мать этики», а понятия «хорошо» и «плохо» относятся им к разряду эстетических, «предваряющих этические категории “добра” и “зла”» [Бродский 1992: 186]. В этой непростой философской триаде Добро-Красота-Истина особое значение приобретает выделение и решение такой сугубо практической, можно сказать, дидактической задачи, как «воспитание чувств», а особенно вкуса, проявляющегося прежде всего в речевом этикете – выработанном и принятом социумом «дресс-коде» мысли на определенном этапе развития его культуры…

Свобода слова дает человеку возможность выразить себя, но уже в таком социальном пространстве, которое характеризуется высокой степенью неопределенности, обусловленной размытостью границ дозволенного и запрещенного. Хотя вопрос о подведении телевидения и радио под понятие «электронные СМИ», изначально закрепленного за интернет-СМИ, являетсядискуссионным (например: [Чикунов: Эл. ресурс 2016] и др.), многие исследователи, включая и организаторов сегодняшней конференции, решают этот вопрос положительно, что оправдывается противопоставлением СМИ как печатной продукции (газеты, журналы) и СМИ как «дальновидения» (в полном соответствии с этимологией слова телевидение, восходящего к новолатинскому televisio), а также и «дальнослышания» (радио). Различие в способах транспортировки информации потребителю имеет важное значение, поскольку определяет масштаб охвата целевой аудитории.

Неопределенность виртуального (визуального и/или аудио) пространства обусловлена прежде всего отсутствием того фактора, который известен под названием «цензура». Я не берусь оценивать наличие внешней цензуры по шкале «хорошо-плохо», но «неподцензурное» внешним обстоятельствам слово наделяет человека такой степенью ответственности, которая проявляет в нем личность. Вспоминая Н. Бердяева, можно сказать его словами, что именно ответственность «соответствует достоинству свободных» [Бердяев 2000: 282]. Бесспорно, что поведенческие конвенции, включающие и коммуникативные, подвержены историческим изменениям, как им подвержены все нормативные ориентиры социума. Приведу один занятный пример из истории русского этикета.

В «Очерках академической деятельности Ломоносова» Я. К. Грот подробно описывает конфликтную ситуацию, спровоцированную сообщением в академических ведомостях о новопожалованном в камер-юнкеры Иване Шувалове, где он был назван по имени, но без отчества, а само сообщение давалось «не как указ, а как газетное известие» [Грот 1865: 20]. Обозначение лица по имени и без отчества не допускалось жанрово-стилистическим регистром текста газеты, поскольку не соответствовало принятым тогда конвенциям и квалифицировалось как нанесение серьезного ущерба, который не мог быть компенсирован извинениями, а требовал наказания. Наказание приняло вид приказа от имени президента академии сделать виновным «пристойный выговор» в канцелярии с угрозою штрафа в случае повторения «подобного проступка».

Для современной русской культуры (а это особенно заметно в медиапространстве), упорно пренебрегающей отчеством, с которым связаны такие прагматически значимые смыслы, как, например, социальная дистанция между говорящим и слушающим (возрастная или статусная), описанная Гротом ситуация стала нормой: часто слышим с экранов телевизоров и по радио Владимир Путин, Дмитрий Медведев, Борис Ельцин. А в том, что собеседники могут обращаться друг к другу по фамилии, для современного человека тоже нет ничего странного, тогда как в правилах хорошего тона, изданных в 1889 году в Санкт-Петербурге, такое обращение стоит под запретом, правда, гендерным: «Женщина никогда не должна называть мужчин по фамилиям» [Юрьев, Владимирский 1889: 143]. На память приходит переводчица из фильма «Осенний марафон» в исполнении Г. Волчек, которая к своему коллеге иначе как «Бузыкин» и не обращалась.

Задолго до Грайса [Грайс 1985] и Лича [Leech 1983] И. Кант в работе «Антропология с прагматической точки зрения» сформулировал «пять НЕ» успешной коммуникации. Разграничивая понятия «темперамент» (то, «что делает из человека природа» и что имеет «аффективную цену») и «характер» (то, что человек «сам делает из себя» и что «имеет внутреннюю ценность, которая выше всякой цены» [Кант 1999: 541]), Кант определяет суть характера как «оригинальность образа мыслей» [Там же: 542], которая естественно проявляется в речевом поведении человека. Поэтому «основоположения, касающиеся характера», излагаются им как базовые коммуникативные принципы, сформулированные негативно, в виде запретов, например: «Не говорить преднамеренно неправды, а потому говорить осмотрительно», «Не льстить», «Никогда не нарушать своего (свободного данного) обещания» [Там же: 543]. Эти запреты прочно стоят на сознательном, а потому свободном выборе человека, отвечающего за последствия своего выбора, что и называется в русском языке словом ответственность.

Этика ответственности как одно из важных направлений современной философской мысли пришла на смену этике свободы, где поощряется своеволие индивида, чреватое анархией, и этике справедливости, настаивающей на равных правах для всех, что не исключает социальных конфликтов. Ответственность потому считается выше свободы и справедливости, что она дает человеку возможность «ручаться за себя как за будущность, как это делает обещающий» [Ницше 1990: 440]. Этика ответственности предлагает индивидууму быть таким, чтобы он мог «распоряжаться» своим будущим, обеспечивая его лучшее проявление и предусматривая возможные негативные последствия своего поведения, речевого в частности. Одним из своих интенциональных объектов эта этика по праву считает коммуникативную сферу социума [Канке 2000: 300], поскольку именно в ней проявляется система ценностных ориентиров человека говорящего и именно в ней проявляется его ответственность как забота о будущем языка. Коммуникативная сфера – это и то пространство, на котором возводится здание репутации личности, в том числе языковой.

Справедливости ради следует отметить, что этический лексикон, актуализованный в современной речи, сильно поредел, и такие слова, как репутация или честь, редко услышишь в публичной речи. И слово порядочность тоже. А саму порядочность как важнейший нравственный регулятор жизни социума С. Г. Воркачев, основываясь на анализе базы данных Национального корпуса русского языка, обозначил как «реликтовое чувство» [Воркачев 2016].

Остановлюсь на одной, на мой взгляд, важной и актуальной для публичной речи проблеме, непосредственно связанной как с этикетом, так и с этикой ответственности, – это извинения за употребленное слово, отражающее актуализированную, то есть в режиме «онлайн», рефлексию говорящего над своей речью. Эти извинения говорящего в связи со сказанным им могут выполнять разные функции – как собственно «извинительные», так и оценочные. За что извиняются в пространстве телеэфира? За «пафос» (слова предательство, нация победителей), за «высокий слог» (сопричастность), за «простоту выражения» (нести пургу), за специальные термины и слова профессионального жаргона: И многие читатели были заточены, извините меня за это слово, не на интеллектуальную литературу (ТВ «Тем временем» – 17.09.12); Если мы, извините меня за моветон, просто втупую будем выкачивать деньги из бюджета, тогда ничего не получится (В. В. Путин. ТВ, 1 канал – 29.03.13); Выходили тусовочные люди и несли всякую пургу, простите за простоту (ТВ – 18.04.2011); Они могут сделать из него, простите за психотерапевтическое выражение, овощ (ТВ «Культура» – 18.04.2011).

Обращает на себя внимание такая стилистическая особенность субъектов телеречи, как осознаваемое совмещение стилистически несовместимого в пределах одного текста: заточены, втупую, нести пургу, выкачивать деньги, за что и приносится извинение, и интеллектуальная литература или моветон. При этом само извинение может выражаться и имплицитно, облекаясь, например, в форму оправдания выбора слова: Этот класс (речь об интеллигенции), эта прослойка – приходится употреблять этот термин, поскольку других нет…; Простите, нет другого термина, будем называть их «новой интеллигенцией», «креативным классом» (ТВ «Тем временем» – 04.06.12); Сейчас, в эпоху тотального пиара – употребляю не без брезгливости это слово… (ТВ «Академия» – март 2011).

В сферу ответственности говорящего за свои слова входят и все языковые способы ее снятия. Эта проблема связана с более широкой проблемой имперсонализации речи, исследованной П. Серио на материале политического дискурса советской эпохи (discours sovietique) [Seriot 1985]. Помимо описанных им способов «обезличивания» речи, присущих русскому языку изученного им периода, существуют и другие способы снятия ответственности за сказанное. Например, оценочные суждения метатекстового характера, например, в ситуации, где речь идет о соотношении качества дорог и качества политики власти: Русская дорога – символ беды, бесхозяйственности и коррупции. Иначе, как безумием, эту политику не назовешь (ТВ «Власть факта» – 19.04.11).

Следует отметить, что извинение за слово или, как говорят, «выражение» часто приходит в противоречие либо с самим словом, либо с речевой ситуацией. Совершенно непонятно, почему нужно извиняться за слово аспект в телевизионной программе, посвященной классике мирового кино: Давайте посмотрим на эту проблему в психологическом аспекте. Простите за слово «аспект» (ТВ – 19.11.11); или за слово народ в аналитической программе «Политика», которую вел на 1 канале В. И. Фадеев, профессиональный журналист, хорошо владеющий и своей речью, и своей аудиторией: Пока эта группа (речь об оппозиции – Л. Ч.) не начнет соответствовать, извините, народу, ничего не изменится (ТВ – 25.04.2013); или за слово искусство и снова в телеэфире: Искусство, извините за высокое слово, сближает, тогда как религия разъединяет (ТВ – 26.05.12);

Псевдоизвинения становятся общей приметой современной публичной речи. Приведу пример из литературоведческой статьи, опубликованной не в научном сборнике, а в Литературной газете: Почти каждое произведение новой книги Кибирова погружено в контекст общекультурного дискурса…(приносим искренние извинения за слово «дискурс», но, к сожалению, не всегда его можно заменить словом «речь», как советовал академик Гаспаров) (ЛГ № 2 2009). Каким видит автор своего адресата, если он извиняется за термин дискурс? Хотя об этом термине и о стоящей за ним сущности факультет журналистики недавно выпустил многоаспектный, объемный и интересный сборник. Метаизвинения, для которых нет ни лингвистических, ни логических, ни этических оснований, входят в круг тех извинений, в которых проявляется прием «ложной значительности».

Исследование языковых явлений в рамках культуры речи, но с позиций этики ответственности позволяет очертить широкий круг лингво-социо-этических проблем, которые могут быть и по-иному поставлены, и по-иному решены. Перечислю лишь некоторые. Проблема «языковой совести» (М. В. Панов) и «птичий язык» в учебных пособиях и учебниках, а также в справочной литературе. Читает школьник в учебнике «Литературная матрица» (СПб, 2010): принцип взаимной мимикрии образует микроуровень психической реальности; тем большее внимание антропологической мысли привлекают неортодоксальные, маргинальные, тупиковые линии общественной эволюции. Подобные примеры стали предметом иронии в таких вот сосредоточенных на одном из сайтов Интернета перлах, напоминающих речь «очень умной» Герцогини из «Алисы в стране чудес»: С точки зрения банальной эрудиции не каждый здравомыслящий индивидуум, теоретически модифицирующий научную абстракцию, может игнорировать тенденцию парадоксальных иллюзий. И таких примеров много. Но то, что хорошо в качестве иронии и/или языковой игры, плохо в обучающем издании. Сказанное И. А. Бодуэном де Куртенэ по другому поводу, но в связи с осмысленностью речи подходит к приведенным фрагментам дидактического текста: «Но разве это слова? Разве это живая речь человеческая?» [Бодуэн 1963: 242]; «Издеваются над своим родным языком и стараются разрушить его всесторонне. Мстят языку за безобразие и ужасы жизни» [Там же: 240].

Теперь об ошибках. М. В. Панов нам, студентам, объяснял, что значит грамотно писать и, шире, быть грамотным. Он говорил, что грамотность – это умение сомневаться в тех орфограммах, которые этого требуют, например в безударных гласных. И он считал большой ошибкой школьного образование формулу «В случае сомнения смотри словарь» без демонстрации ученику этих самых случаев, которые и требуют сомнения. А сомнения требует и правильная, то есть нормативная, постановка ударений в заимствованных словах. Приведу в качестве примера три часто встречающихся в телеэфире слова в их орфоэпических вариантах: дискУрс-дИскурс, мАркер-маркёр, фенОмен-феномЕн.

Какие из этих вариантов считать нормативными?

Нынешняя орфоэпическая норма в том виде, в каком она представлена в «Большом орфоэпическом словаре русского языка» (2012), изданном РАН под рубрикой «Фундаментальные словари», выглядит достаточно размытой по сравнению с нормами предшествующих эпох, и тем не менее в отношении означенных слов представлены нормы и варианты: для слова дискурс нормативным считается произношение дискУрс, а дИскурс – допустимым; варианты произношения мАркер-маркёр квалифицируются как равноправные; что касается последней пары, то произношение феномЕн оценивается как недопустимое.