Венедикт Ерофеев и о Венедикте Ерофееве

Спец<иальный> кабинет: <Подпись>

16/I-61 г.

<Печать: Библиотека Орехово-Зуевского педагогического института>

<На обороте:> Аттестат зрелости № 038 996 получил В. Ерофеев

Венедикт Ерофеев – адресант и адресат[252 - Составление, подготовка текста, предисловие и примечания О. Лекманова и И. Симановского.]

Излишне говорить о том, что личная переписка выдающегося человека не только дает богатый материал для потенциальных биографов, но и (как и любая другая) аккумулирует черты времени и среды, которым принадлежит. Публикуя здесь выборку писем, мы хотим отметить две ее особенности.

Первая состоит в открываемом ей незаурядном и густом переплетении разнообразных стилистических слоев и жизненных укладов. Отчасти это связано с тем, что Венедикт Ерофеев занимал абсолютно нетипичное место в советском социуме.

Очень разных людей, окружавших Ерофеева в середине 1970?х – начале 1980?х годов, можно условно разделить на три основные группы. Первую составляют друзья, приобретенные за многолетний период обучения в МГУ и в провинциальных вузах (Орехово-Зуевский и Владимирский пединституты), а также друзья и знакомые, через этих людей вошедшие в близкий круг Ерофеева. Вторую группу образуют люди, активно вовлеченные в правозащитную и самиздатскую деятельность (прибавим сюда же «неформальных» художников и поэтов). Плотно в это сообщество Ерофеев вошел после завязавшейся в 1974 году дружбы с Вадимом Делоне и его женой Ириной Белогородской-Делоне[253 - Вадим Николаевич Делоне (1947–1983) – поэт, диссидент, и его жена Ирина Михайловна Белогородская-Делоне, инженер, правозащитница. Вынужденно эмигрировали в 1975 году.], а также с Надеждой Яковлевной Шатуновской, ее дочерью Ольгой Прохоровой (Иофе)[254 - Надежда Яковлевна Шатуновская (1921–1982), правозащитница, и Ольга Юрьевна Прохорова (Иофе), правозащитница, политзаключенная (обе вынужденно эмигрировали в 1978 году). Ерофеев эпизодически жил у Н. Шатуновской в середине 1970?х годов («…та, у которой Бен (т. е. Венедикт Ерофеев. – О. Л., И. С.) спасался», – так охарактеризовала Шатуновскую Лидия Любчикова (из неопубликованного письма Л. Любчиковой семье Петяевых; архив Анны Петяевой); см. также воспоминания И. Белогородской-Делоне: https://vadim-delaunay.org/about).] и их многочисленными родственниками и знакомыми. И наконец, в третью относительно большую группу ерофеевских знакомых 1970?х годов можно выделить людей, окружавших его во время очередных подработок, как правило связанных с неквалифицированным физическим трудом, – геологов, рабочих и др. С людьми из третьей группы у Ерофеева лишь изредка завязывались длительные знакомства[255 - Одним из редких исключений стал геолог Сергей Владимирович Филиппов (р. 1953), познакомившийся с Ерофеевым во время геологической экспедиции на Кольском полуострове. С ним нам удалось поговорить, эта информация использована при комментировании соответствующих писем.].

В отличие от Владимира Войновича, Василия Аксенова и многих других писателей, начинавших путь в официальной советской литературе, а затем вытесненных в неофициальную, Ерофеев не печатался и не пытался напечататься в СССР (его публикации на родине осуществились только в конце перестройки и стали фактически предсмертными). Это привело к нестандартной ситуации: хотя поэма «Москва – Петушки» широко разошлась в сам- и тамиздате, ее автор для большинства читателей продолжал оставаться загадочной фигурой и едва ли не сливался с главным героем и нарратором поэмы – Веничкой Ерофеевым. И все же Венедикт Ерофеев, не предпринимавший никаких действий для своей легализации как литератора, писателем себя осознавал и, как мы видим из его писем второй жене, болезненно реагировал на отсутствие признания и понимания случайным читателем.

До последних лет находясь вне широкой писательской среды[256 - Эта ситуация начала медленно меняться в 1980?е, сперва благодаря энтузиазму таких людей, как Слава Лён, а затем благодаря первым публикациям в Советском Союзе.], Ерофеев внимательно следил за современным ему литературным процессом. Публикуемая переписка с Вадимом Делоне демонстрирует, что он очень энергично и последовательно охотился за новинками русской[257 - В первую очередь, конечно, неподцензурными.] и зарубежной поэзии и прозы, а еще активнее – за изданиями, углублявшими его немалую эрудицию в сфере поэзии и мемуаристики конца XIX – начала XX веков.

У Ерофеева получилось почти невозможное – занять нишу европейского интеллектуала, не конфликтуя с советской властью, но и не прогибаясь под ее идеологию, а фактически ее не замечая. Советский рабочий получает свежие новости из Вены и Парижа об издании своей книги на французском языке и просит в счет гонорара выслать ему мемуары Деникина и Врангеля. Эта сюрреалистическая ситуация могла бы вызвать улыбку, если бы не оборотная сторона такой жизни. Ее мы видим в письмах первой жены Венедикта Ерофеева, Валентины Ерофеевой (Зимаковой)[258 - См. примеч. 2 на с. 38.], обнаруживающих тоскливую нищету тогдашней русской действительности. Время от времени проступает она и из писем самого Ерофеева.

Вторая важная особенность ерофеевских писем состоит в их несомненной литературности. Вероятно, отчасти это объясняется тем, что наибольшую сложность для писателя представлял поиск сюжета будущего произведения, в рамках которого могли быть использованы многочисленные заготовки из непрерывно заполнявшихся им записных книжек[259 - См. его свидетельство о трудном поиске сюжета в интервью Дафни Скиллен (наст. изд., с. 41).]. После удачи «Москвы – Петушков» (1970), сюжет которых, по-видимому, сложился на удивление быстро, и почти бессюжетного эссе о Розанове (1973)[260 - Вынесем за скобки дискуссию о существовании написанного Ерофеевым и утерянного в начале 1970?х произведения «Димитрий Шостакович».] Ерофеев-писатель замолчал на долгие годы – структура нового произведения никак не складывалась. Не имея возможности донести до читателя свои литературные находки, он отчасти реализовывал эту потребность в письмах, которые, так же как и его неэпистолярные произведения, составлялись с использованием записных книжек в качестве питающего материала. В некоторых случаях мы подчеркиваем это, приводя в примечании соответствующий отрывок из «параллельной» переписке записной книжки.

Составляя этот раздел, мы, конечно же, не ставили целью представить максимально полный свод писем, имеющих отношение к Ерофееву. Здесь помещены лишь самые, на наш взгляд, интересные из них, кроме тех, публикация которых потребовала бы слишком большого количества купюр в связи с подробностями личного характера. Также мы решили отдать предпочтение никогда не публиковавшимся письмам, сделав исключение для тех, которые здесь печатаются в значительно дополненном комплекте: это переписка Ерофеева с женой Галиной Ерофеевой (Носовой)[261 - См. примеч. 7 на с. 72.] и письмо венгерской переводчице Эржебет Вари[262 - Из писем Ерофеева, опубликованных в других изданиях, отметим обширный блок писем, отправленных им сестре Тамаре Гущиной, а также письма Светлане Гайсер-Шнитман (Шнитман-МакМиллин) и Наталье Шмельковой (Ерофеев 1992. С. 122–144; Гайсер-Шнитман 1989. С. 19–23; Шмелькова 2018. С. 59–61).].

Письма даются нами в авторской орфографии, за исключением случаев очевидных ошибок, не несущих в себе примет авторского стиля. В нескольких местах по причинам этического характера мы прибегнули к купюрам, которые каждый раз в тексте письма обозначаются ‹…›. Все разделы переписки предварены короткими справками.

Кроме особо оговоренных случаев, все письма печатаются нами по рукописям или ксероксам рукописей из личного архива Венедикта Ерофеева, предоставленным Галиной Анатольевной Ерофеевой и Венедиктом Венедиктовичем Ерофеевым. Им мы приносим глубокую благодарность.

Мы благодарим за помощь в работе Анну Авдиеву, Марину Алхазову, Балинта и Ивана Байоми (Bajomi Bаlint, Bajomi Ivаn), Ирину Белогородскую-Делоне, Николая Болдырева, Владимира Векслера, Татьяну Галкину, Елену Генделеву-Курилову, Владимира и Дмитрия Герасименко, Марка Гринберга, Александра Давыдова, Елену Даутову, Сергея Дедюлина, Александра Долинина, Данилу Дубшина, Алену (Елену) Делоне-Ильи (Delaunay-Ely), Виктора Ерофеева, Галину А. Ерофееву, Жофию Калавски (Kalavszky Zsоfia), Михаила Кициса, Виктора Кондырева, Наталью Коноплеву, Александра Кротова, Александра Лаврина, Рому Либерова, Аэлиту Личман, Наталью Логинову, Алексея Макарова и «Международный Мемориал», Андрея Мешавкина, Михаила Минца, Бориса Миссиркова, Алексея и Татьяну Муравьевых, Юрия Ноговицына, Светлану Огневу, Николая Подосокорского, Евгения Попова, Ольгу Прохорову (Иофе), Иду Резницкую, Николая Савельева, Юлию Садовскую, Ольгу Седакову, Моник Слодзян (Monique Slodzian), Габриэля Суперфина, Алексея и Михаила Тихомировых, Марию Тихонову, Рушанью (Розу) Федякину, Сергея Филиппова, Марину Фрейдкину, Елизавету Цитовскую, Нину Черкес-Гжелоньскую, Екатерину Четверикову, Сергея Шаргородского, Евгения Шенкмана, Светлану Шнитман-МакМиллин, Евгения Шталя, Ксению Щедрину, а также сотрудников издательства YMCA-PRESS («ИМКА-ПРЕСС») и книжного магазина Les Еditeurs Rеunis.

Словами благодарности хотелось бы вспомнить правозащитника и художника-реставратора Сергея Александровича Шарова-Делоне, ушедшего от нас в 2019 году. Предполагая скорое издание писем и дневников Венедикта Ерофеева, мы успели целенаправленно расспросить его о подробностях его жизни в Абрамцеве и семье Делоне – и этот замечательный человек помог нам со всегда присущими ему доброжелательностью, отзывчивостью и профессионализмом. Его помощь помогла нам и при комментировании этого раздела. Вечная ему память.

Переписка с Вадимом Делоне и Ириной Белогородской-Делоне

Москва, Абрамцево – Вена, Париж. 1975 (?) – 1979

Дружба с Вадимом Делоне и его семьей сыграла в жизни Ерофеева особую роль. Талантливый поэт, человек с яркой биографией, участник знаменитой «демонстрации семерых» на Красной площади 25 августа 1968 года, Делоне был поклонником и популяризатором творчества Ерофеева: в частности, из его рук получил текст поэмы «Москва – Петушки» Сергей Довлатов.

Делоне и его жена Ирина поспособствовали осуществлению одного из заветных желаний Ерофеева – жить в загородном доме, не теряя связи с интеллектуальными кругами. Через семью Делоне он приобщился к поселку академиков Абрамцево и много счастливых дней провел в абрамцевском доме деда Вадима – известного математика, члена-корреспондента АН СССР Бориса Николаевича Делоне (1890–1980)[263 - Подробнее о дружбе Ерофеева с Б. Делоне и его жизни в Абрамцеве см.: Лекманов, Свердлов, Симановский 2020. С. 282–284, 289–290, 326–331, 333–334, 338–342, 427, 429.]. Ирина Белогородская-Делоне помогла Венедикту Ерофееву и его жене Галине восстановить утраченные беспечным писателем документы[264 - Там же. С. 285.]. В жестких условиях тогдашнего СССР, где человеку без паспорта жить было практически невозможно, это было немалым благодеянием. Через семью Делоне Ерофеев тесно познакомился со многими диссидентами. Оказавшись в эмиграции за границей, Вадим и Ирина снабжали автора «Москвы – Петушков» редкими и недоступными в Советском Союзе книгами и вещами. И наконец, last but not least, муж и жена Делоне взялись за устройство сложнейших и запутанных вопросов, связанных с тамиздатскими публикациями Ерофеева и гонорарами за них.

Вадим – Венедикту. Конец 1975 или начало 1976 года[265 - Дата письма неизвестна, но из содержания понятно, что оно написано вскоре после эмиграции семьи В. Делоне, в Вене, где, по свидетельству Ирины Белогородской-Делоне, они пребывали с середины ноября 1975 до конца марта 1976 года (Крохин Ю. Души высокая свобода. Вадим Делоне. Роман в протоколах, письмах и цитатах. М., 2001. С. 200).]

Здравствуйте, Венедикт Васильевич!

Прав был Ницше (Валерий)[266 - Валерий Анатольевич Сендеров (1945–2014), математик и правозащитник; политзаключенный (1982–1987). Был знаком с Ерофеевым. Ницше – студенческое прозвище В. Сендерова, возникшее от увлечения философией на старших курсах физтеха. См. о нем: Делоне В. «Передай этот крест Ницше…» (Мой друг Валерий Сендеров) // Русская мысль. 1983. 8 апреля. (https://vadim-delaunay.org/letters#2).], говоря обо мне, что переезд для меня не так уж и страшен – потому как живу я своими кошмарами и внутренним несоответствием внешней среде; а где жить этими ощущениями – все равно, ибо ощущения от перемещений меняются мало. Вижу, как ты морщишь свою благообразно-похмельную морду и вещаешь: «О как закрутил, дурачок!» Ну да ладно, морщись на здоровье, все равно от порвейна[267 - Так! – О. Л., И. С. Вероятно, слово из шуточного языка, используемого Ерофеевым и Делоне.] больше морщишься, но ведь пьешь, так что читай.

Кроме прочего, действительно помогла мне вся эта таможенная суета, ибо за что путное можно и пострадать малость, но волокиты эти бюрократические, которые и тебя сейчас окружают[268 - На 1975 – начало 1976 года пришлось восстановление Ерофеевым документов – паспорта и военного билета, а также получение московской прописки. Кроме того, приходилось решать проблемы с трудовой книжкой.], до того омерзительны, что хочется бежать от них без оглядки. Первый день было, правда, страшновато, но и любопытство помогало: все я из окна отельчика выглядывал: «что, мол, там немчура делает?» А немчура как немчура, степенная такая публика. В метро ихнее или в какой дом входишь – дверь перед тобой держат, даже бабы, чтоб не ебнуло (тоже мне забота: подумаешь, дверью стукнет, не ломом же оглоушит). В общем я малость оклемался, разгуливаю по Вене, плюю (в урны, конечно)[269 - Намек на цитату из песни «Два письма» Владимира Высоцкого (любимого и Ерофеевым и Делоне): «Тут стоит культурный парк по-над речкою, / В ём гуляю – и плюю только в урны я. / Но ты, конечно, не поймешь – там, за печкою, – / Потому – ты темнота некультурная» (Высоцкий В. Соч.: В 2 т. Т. 1, Екатеринбург, 1997. С. 138).], корчу весьма любезные рожи здешней публике и цежу сквозь зубы «экскьюзьми вери мач» или «фэнькью», а они в ответ «данке шён»[270 - В пародийном обыгрывании слабого знания советским человеком иностранных языков не исключено цитирование Галича: «В общем, все сказал по-тихому, / Не ревел. / Он ответил мне по-ихому: / „Вери вел!..“ ‹…› „Думал вдарить, бля, по близкому, / В дамки шел?!“ / Он с земли мне по-английскому: / „Данке шен!..“» («Отрывок из репортажа о международной товарищеской встрече по футболу между сборными командами Великобритании и Советского Союза»: Галич А. Соч.: В 2 т. Т. 1: Стихотворения и поэмы. М., 1999. С. 198–199).], а что до того и после этого, ни х-я не поймешь. По городу ездим каждый раз, «в центр через Сокольники»[271 - То есть «плохо ориентируемся», «выбираем не оптимальный путь». По-видимому, этот оборот был устойчивым в Москве 1970?х годов. См., например: «А еще он присматривает „пиджаков“. Вокзальщики так называют людей из провинции, таких вот, как эта бабушка, кто не знает Москвы, кого можно везти в центр через Сокольники» (Андреев В. Город не кончается (повесть). 1971. С. 61).], но городок Москвы поменьше и, слава Богу, к ночи до дому добираемся. Водок и вин тут, Веня… и ни одного человека в очереди. Цены и впрямь, как Мишка писал, какие-то басурманские, не как у людей[272 - Мишка – Михаил Николаевич Делоне (1952–2002), математик, брат Вадима Делоне. Михаил Делоне вынужденно эмигрировал в том же 1975 году, что и Вадим, но немногим ранее.]. Две пачки сигарет, или четыре поездки на трамвае, или две чашки кофе по отдельности стоят столько же, сколько бутылка виски. Можно тут и ночью нажраться, но это пока недоступно, ибо в предназначенных для этой цели заведениях цены сногсшибательные, а магазины закрываются в 6, в воскресенье вообще не работают. Может, публика здешняя и чем другим занимается, но впечатление такое, что они только жрут и торгуют, куда ни плюнь – везде то кафе, то лавка, то кабак, то магазин[273 - См. в «Москве – Петушках»: «Стоит только Эйфелева башня, а на ней генерал де Голль, ест каштаны и смотрит в бинокль во все четыре стороны. А какой смысл смотреть, если во всех четырех сторонах одни бардаки!.. По бульварам ходить, положим, там нет никакой возможности. Все снуют – из бардака в клинику, из клиники опять в бардак» (Ерофеев В. Москва – Петушки / Ерофеев 2003. С. 181).]. Меня тут иногда с грехом пополам переводят на их басурманское наречие, но то, что я долдоню в их мохнатые уши[274 - См. песню А. Галича «Баллада о стариках и старухах, с которыми я вместе жил, лечился и отдыхал в кардиологическом санатории областного Совета профсоюзов в 110 километрах от Москвы»: «Я твердил им в их мохнатые уши / В перекурах за сортирною дверью: / „Я такой же, как и вы, только хуже!“ / И поддакивали старцы, не веря» (Галич А. Соч.: В 2 т. Т. 1. C. 259).], не очень-то до цели доходит. Однако принимают хорошо и угощают всячески. Кругом композиторы в виде памятников понаставлены, а в Галерее ихней разных Рембратов[275 - Так! – О. Л., И. С.] полно, а народу ни души[276 - Подразумевается знаменитый венский Музей истории искусств (Kunsthistorisches Museum).]. Так что, думаю, ты в ихнем искусстве куда больше прешь, чем они сами. В общем пока не сильно скучаем, за исключением, конечно, тебя, Галки, Прохоровых-Иоффе, Деда, Юлика с семейством[277 - Галка – Галина Ерофеева (Носова); Прохоровы-Иоффе – Ольга Прохорова (Иофе), ее муж актер и правозащитник Валерий Иванович Прохоров (р. 1939) и их семья; Дед – Б. Делоне; Юлик с семейством – Юлий Черсанович Ким (р. 1936), поэт, драматург, бард, и его семья.], Ницше, а в остальном, как сказал мне один умный человек (здесь): «Лучше умереть от тоски по Родине, чем от ненависти к ней»[278 - Имеется в виду писатель Виктор Некрасов, с которым Делоне встретился в Вене вскоре после прибытия. См. в опубликованном донесении заместителя председателя украинского КГБ С. Крикуна: «…касаясь мотивов своего выезда за границу, Некрасов заявил, что он решился на этот шаг, так как считает, что „лучше умереть от тоски по Родине, чем от ненависти к ней“» (Хазан Л. [составитель]. Виктор Некрасов. Арестованные страницы: Рассказы, интервью, письма из архивов КГБ. Киев, 2014. С. 173). В интервью Джону Глэду Некрасов преподносит эту сентенцию как цитату из своего знакомого (Глэд Д. Беседы в изгнании – Русское литературное зарубежье. М., 1991. С. 270). Пасынок Некрасова Виктор Кондырев в разговоре с нами присоединился к мнению, что автором этого афоризма Некрасов не был.].

Обнимаю тебя и всех вышеперечисленных, Кыса[279 - Домашнее прозвище Ирины Белогородской-Делоне, данное ей Вадимом, – производное от Кассандры.] тебя целует.

Не пей!.. порвейна!

Искренне твой Вадим

Венедикт – Вадиму и Ирине. 20(?) и 24 сентября 1977 года

24/IX.

Милые ребятишки-делонята,

мне только что сообщили, что оказия вот-вот исчезает из Москвы, поэтому вам хоть одну страницу. Не знаю, написала ли вам что-нибудь Галина Носова, я ее не вижу неделю, ее, дурочку, вместе с ее кандидатской степенью, услали копать картофель в Волоколамский район[280 - Речь о практике командировок сотрудников научных предприятий на работы в колхоз. Галина Ерофеева (Носова) была кандидатом экономических наук.]