Мистический рёкан на краю Киото

Эпоха мира и покоя пришла в Японию в конце восьмого столетия нашего времени. Путники всё чаще без трепета выходили на дороги, покидая столицу и солнцеликого микадо5, и даже встречи с ночными губителями более не страшили их, потому что отступила война.

Пора дождевой воды сезона Усуи6 уже не первый день омывала землю, наползала туманами, пробивалась листьями в час, когда редкий путник, не знавший правды окружавших его пустынных мест, разыскивал скорый привал.

Наряд его представлял простолюдина. Одет путник был точно монах: бедное тёплое кимоно, в одной руке длинный бамбуковый посох, в другой – чётки, а за спиной короб отшельника, привычно хранящий саке, кремень, промасленную бумагу и иной для долгого хождения в безлюдности припас.

По собранному шагу монах скорее походил на свирепого буси7, способного без препятствий покидать пределы застав Хэйанке, следуя к особому в разных краях делу, тихому в недобрых рубежах поручению. Видно было, что много дней путник оставил в пути – лицо загорело, одежды запылились.

День уже прибывал к концу, а впереди во все стороны ширился лишь необъятный пустырь. Солнце заваливалось за горизонт и гуще набухал туман, когда задул внезапный недобрый ветер.

Путник привык выпутываться из беды, находить в момент скорое решение, а потому не входил в отчаяние и следовал назначению выбранного пути. Хотя давно до́лжно было напроситься на ночлег, набежать на гостиницу или любое другое жилище.

В наступающей темноте больше всего противило путника неявление луны: двигаться без устали, не замерзать он ещё был готов, но пробираться на ощупь, положившись на силу предощущения, – дело пропадшее, когда и большой храбрец станет без воли не храбрецом.

Солнце окончательно скрылось. Путник остановился, прекратил в бессветии движение. Он закрутил головой в разные стороны, точно ждал знака, и тот вмиг явился: заюлил далеко-далеко справа от дороги неясный огонёк, ведущий прочь от исхоженной тропы по траве в сторону беспросветной ночи.

«Знающий путь уступает идущему по нему. А идущий отстаёт от спешащего в радости. Бойче шаг, Тоео-сан! Там обретёшь приюта усладу», – обратился к себе путник и сошёл вслед за плывущим в далеком воздухе фонарём с дороги.

Долго шёл Тоео за маячащим светом. Усталый, он вместе с тем не прекращал испытывать перед собой посохом путь, памятуя, что негодные люди часто манят перехожих к обрывам, ямам и топям, дабы затем навредить, обобрать и спрятать.

И вот через какой-то недолгий час впереди появились разрушенные ворота. За ними гудела глубокая река, скрипел на ветру деревянный мост.

Когда-то прежде здесь была устроена застава. Теперь лишь темень завораживала всё вокруг. Места гляделись покинутыми. Расползался по траве туман, но мост приуснул над рекой, невредимый. Казалось, взвеси капель воды не решаются покрыть собой и его. Где-то там, на тверди надводных досок, всё так же приветливо зазывал фонарь, обещая приютный кров и сытую на ином берегу радость.

Странное это было место, дикое, неживое. Тоео решил сперва наломать досок из разрушенных заставных ворот, оттопиться ночью на изголовье из трав, а утром, не сослепу осмотреться, разведать невидимый берег, а там и вернуться на прежнюю дорогу, если что. Но затем припомнил, что скверное это место – исток надводного построения: хоронения часто устраивали у опор мостов. А потому, не желая досаждать духам, двинулся вслед за огнём, уступая себя и случаю, и затаённому берегу.

И лишь перешёл Тоео заставы портал, ухнули, точно распрямившись, наката доски, натянулись, вытряхивая вековую пыль, моста канаты, и высветилась великая луна, проявляя необъятный бурливый ток реки и невозможной крепи и долготы деревянное над водой построение.

Туман забылся позади на другом берегу. Тоео шёл за огнём по мосту, но не видно было краёв тверди, лишь лавинные срывы воды кругом и смоляное, гневливое над головой небо.

Пропащий час скрипел Тоео по мосту. Остановился, скинул короб. И явился на лунный свет тугой, обтянутый кожей рогатый лук. Зацепил Тоео стрелу с ястребиными перьями и спустил тетиву над водой в сторону затаённого берега, силясь расслышать глухое земли касание. Но круто кругом резвилась вода, казалось, местами плескалась и рыба, и не сумел ничего постигнуть Тоео. Фонарь по-прежнему в воздухе плясал, но и теперь в ясном лунном блеске не высвечивал ни руку, ни фигуру идущего рядом.

Неизвестно, в который час впереди завиднелся берег. Тоео ускорил шаг и, сойдя наконец с моста, почувствовал сквозь солому дзори8 тепло непостижимое, а ещё точно клокотание подземное – рябью отзывалась земля.

Берег тесный упирался в непроходимый лес, и дорога вела вдоль чащи одна – навстречу неприступным скалам и губительной силы водопаду, где у сбегающей воды огнями со всех сторон освещался стародавний рёкан, не избитый погодой и временем, удивительно сохранившийся в своей вековой роскоши.

Недобрым казалось такое затаённое положение: постоялый дом, привычно рождающий вкруг себя хибары торговцев, рыбаков, охотников, здесь помещался совершенно один. Укрытый со всех сторон, он точно рассчитывал на особого одинокого человека, и лишь окна сияющие и хождения теней внутри сообщали о его населённости, несмотря на заброшенность и глухоту места.

Тоео никто не встречал. Знакомый фонарь одиноко болтался на поперечине ворот, пропускавших в придворное владение. Тоео стоял перед входом в рёкан и обворожённо смотрел на него. Оторванные от земли каменным устроением этажи дома точно парили в воздухе. Ярусы их трижды сжимались к небу. Окрашенные чёрным стены рёкана и покрытые корой крылья крыши, защищённые фигурами жутких выстроганных пауков, – любому сообщили бы об опасности.

Но не было сомнений у Тоео, и решительно он заступил внутрь, не примечая ни сада, в увядании спавшего перед домом, ни теней в окнах затаения, внезапного недвижения. Только надежду и утешение предощущал усталый путник, и никакая неприветливость не остерегла его.

Постоялый дом встречал Тоео просторным, натопленным и полупустым кровом. Никакой излишней мебели и обстановки, лишь небольшие полотна с иероглифами на стенах, разглядеть которые Тоео в кротости освещения никак не мог, а ещё юркий невысокий столик с приветным благоухающим чаем и искрящимися пёстрыми сладостями.

Тоео отвязал дзори и, ступив босиком на татами9, скинул походный короб. В тот же момент распахнулись бумажные сёдзи10 против входа и заютилась навстречу Тоео ладная и пытливая накаи-сан, услужливая и безотказная помощница, хранительница гостей рёкана. В руках у неё хрустело песочное кимоно. Приоткрыв его, она выловила из складок тапочки и в достойном полупоклоне протянула путнику дары на хрупких фарфоровых руках.

Тоео взял кимоно, уместил ноги в тапочки и, прихватив короб с собой, несмотря на противление накаи-сан, двинулся следом за ней.

Коридор, соединяющий постоялые комнаты рёкана, был мрачным и жарким. Казалось, испытанное прежде на берегу от земли тепло здесь, в рёкане, ещё сильнее прогревало дом и его просторы. Единственным ясным спутником в пути был бумажный фонарь со свечой внутри в руках услужливой накаи-сан. Этот скудный свет огня лишь на миг освещал закрытые в комнаты сёдзи и скорее сгущал мглу вокруг идущих. А ещё грозился Тоео пляшущей впереди тенью накаи-сан, которая недовольно что-то про себя на стенах губами бурлила, невозможно широко в отсветах отворяла рот и будто проявляла неестественной долготы клыкастые зубы. Но прогонял видение Тоео и мотал головой, смаргивая глазами неприютный мир.

Вскоре гостя подвели к одной из комнат. Накаи-сан раздвинула сёдзи, приглашая войти Тоео. В этот момент зазвучал пробирающий до озноба широкой волной гонг, потоки его пронеслись по дому и, ворвавшись в комнату путника, утихли.

– Ратто-но-джикан11! – Захлопала в ладоши горничная, приветствуя наступление часа крысы, и запровожала жестами Тоео скорее-скорее пройти внутрь.

Уютным и живописным представился Тоео постоялый номер. Те же соломенные циновки на полу, просторные для сна футоны-матрасы, во всю стену раздвижные бумажные окна с будоражащим видом на дикий водопад.

Нишу красоты – возвышенное углубление комнаты – украшали старинный самурайский меч и свиток с изображением опадающих перьев, дополненный стихами, которые Тоео прочитал вслух:

– Ну и что же,

Что я исчезну, когда

На Берегу Судеб

В достатке будет и существ, и духов

Для новых чрез воды Жёлтого Источника отправлений.

И вновь захлопала довольная накаи-сан, восхищаясь древними строками, зазвучавшими в стенах комнаты.

– Кажется, в прежние времена белыми перьями сообщали жертве о скором приношении… – проговорил вслух Тоео, разглядывая свиток.

Но накаи-сан точно не расслышала его, захохотала в ответ, проскользила по комнате, выстукивая по стенам, и раскрылись внутренние сёдзи в соседнее пространство, где устроен был уже широкий с обильным обедом стол и закипал в онсене источник живительный влаги.

Накаи-сан щебетала ещё что-то о горячих водах, струившихся здесь уже много веков, об удивительном исцелении любого недуга, о великих духах, разрешивших устроить для самых избранных особое место. Затем она перекрыла воды ток, запалила благовония палочку, сообщив, что купаться в онсене можно, пока тлеет курение, иначе дух горы чрезмерно окислит воду и станет скверно, а после с глубоким поклоном ушла.

Тоео сбросил одежды, растянулся, совершив несколько вихревых руками движений, и впервые за этот день сел за трапезный стол. Ему сильно хотелось с дороги смыть поскорее пыль, но ни о чём кроме сытых минут и обжигающего саке Тоео не мог думать.

А разбаловаться было теперь чем. В пузатом треножнике с небольшим ковшом плескалась рисовая водка, на столе разнообразились блюда из некрупных акул, лангустов и осьминогов, всевозможной сырой рыбы, украшенные нори и дикими овощами, которые привычно даровали измученным путникам утешение, как и прежде много веков назад.

Утолив первобытный голод, Тоео погрузился в горячие воды онсена. Уместив полотенце точно подушку под шеей, он откинул голову, прихватив края купальни руками. Мыслей не было никаких, только пульсирующая, усыпляющая усталость.

«Воды не огненно-жгучие, нет духа серного, тлеет пока и палочка… Можно лежать… можно…» – бормотал Тоео, уговаривая себя не засыпать.

Но не опасность долгого в воде пребывания, не вид за окном на горы с отвесными склонами, с редкими деревьями на них, усохшими, точно оплывшие свечи, на водопад метущийся, дикий, на небо, сгустившееся облаками необычайно низко, чёрное, молниями далёкими прорывающееся, – не смогли сохранить Тоео бодрость, и, погрузившись в грёзы, он провалился в сон.

«Неужели случилось добраться, дойти?.. – спрашивал Тоео кто-то живо во сне. – Ты уже победил, завершил поступок?.. Оттого вся вода окрасилась сливой, а тело разгорячилось отчаянно-красным?..»

Тоео открыл глаза, ощутив внезапную жгучую боль. Вода в онсене стала ржаво-красной, что-то отравляющее, вонючее, испепеляющее, точно лава, плюхалось в купальню, переливалось через края. Тоео заюлил ногами, силился вырвать себя руками, поднять, но полотенце крепко тянуло его ко дну, не давало выбраться из воды. Тоео закрутил головой, засучил, в тот же миг уйдя под воду, позади себя руками, но ни тени, ни человека не мог различить, хотя кто-то непомерно сильный убивал его прямо в это время в невозможно кипучей воде.

Тоео видел над собой дикой пляски и мельтешения круговерть: горели огни, летала посуда, казалось, рубит пространство над водой старинный смертоносный меч, а ещё кто-то сжимал полотенцем шею, придерживал Тоео на самом дне, не давая ни продыху, ни подъёму.

«Обереги защитные мои храни. Одержимые, ветхие не смогут пройти их крепость. И не думай вступать с ними в схватку. Ищут лишь напугать средство. Оставят в покое, устроив свалку…» – вспоминал наущения кого-то близкого Тоео и, ослабив мышц противление, позволил рукам опуститься на дно, а горлу вконец лишиться дыхания.

В тот же миг отступила душительная сила, вода просветлела, утихла и будто враз остыла. Выскочил из купальни, отплёвываясь Тоео, оглядел пространство комнаты. Ни цветом, ни беспорядком не тронуто, лишь палочка благовонная истлела и какой-то незнакомец в парадном кимоно стоит у окна.