шумишь Ты, Вещий, созревая летом,
а каждый вслушивается при этом
и чувствует, что он один, как я.
Постичь лишь одинокому дано
и многим одиноким заодно:
в них Бог, который сужен в единичном;
их Суженый в пространстве безграничном,
в заплаканном лесу ресничном,
в перемещеньи непривычном,
и в неприятии первичном
различен и един в различном
Бог, движущийся, как волна.
Молитва, в сущности, одна,
чтобы поверил даровитый:
Бог – это корень плодовитый.
Минуя колокол разбитый,
день воцарится домовитый
и зреющая тишина.
Бог – это корень плодовитый,
чья суть видна.
* * *
И маленькая смерть уже видна
при взгляде через голову порою,
но пусть она по-своему трудна,
мне смерть, я полагаю, не страшна;
еще есть время, и еще я строю,
и дольше розы кровь моя красна.
Мой дух глубокомысленней игры
с плодами, пусть плодов роднее нет;
я этот свет
без духа до поры.
А с ним,
как я, блуждающий монах сравним.
Напуганы явлением таким,
едва ли знают люди: в сотнях тысяч
останется он тем же и одним,
лишь виден иногда его рукав,
и желтая рука сквозит,
грозит,
как бы сутану кожи разорвав.
* * *
Бог! Что Тебе моя кончина?
Я Твой кувшин. (Ты без кувшина?)
Твое вино… (Прокисли вина?)
Я Твой надел, Твоя долина.
Во мне Себя Ты береги.
Я храм, куда Свои шаги
направишь Ты из дальней дали.
Одной из бархатных сандалий
спаду вот-вот с Твоей ноги.