темна, умна в глубине;
хочу моей воли, чтобы она пролагала
к деянию путь,
чтобы медлительность времени превозмогала,
когда моя суть
среди премудрых скромна
или одна.
Твое отраженье во мне – Твой дар,
я для него не слеп и не стар;
Ты можешь в меня вместиться,
чтоб мне, цветку, распуститься.
Знаю: кто клонится, тот не верен;
если клонюсь я, то уклонюсь;
перед Тобою не провинюсь;
свой образ я написать намерен,
как и Того, кто меня привлек,
близок или далек,
как Слово, чей смысл вне фраз,
как осадок на дне
кувшина и как лицо
матери, как баркас
на волне
сквозь гибельный шторм.
* * *
Видишь, влечет
все мои побужденья:
мрак нескончаемого паденья
и светлеющий трепетно взлет.
А многим до множества дела нет,
легко судить им отдельный предмет
чувством покорно гладким.
Тебя же тянет общий секрет
к ближним, на многое падким.
Ты радуешься, если всем Ты нужен,
как сосуд.
Ты не остыл, так дай Себе труд
нырнуть в глубину, где Ты обнаружен:
жизнь тут как тут.
* * *
Руками дрожащими или взором
атом на атом громоздим.
Веками работаем над собором
Твоим.
А Рим?
Рим – прах.
В бренных мирах
что сохранно?
Рушатся беспрестанно
купола, где возник
из мозаик Твой лик.