Сенька-гармонист

– И напишите рассказ, рассказ обо всём этом увиденном и услышанном, чтобы миллионы и миллионы подростков всего вашего мира, которым предстоит жить на этой голубой планете, прочитав его, призадумались. И тогда… тогда жить вашему человечеству вечно!

Очередным раздавшимся оглушительным громом с многоярусными вспышками молний Кукайка, разорвавшийся на множество мелких частей, закружившихся дикой круговертью мириадами ярких мотыльков, исчез на самом дне продолговатого шара. Верхняя половина задвинулась в своё первоначальное положение, и всё исчезло, исчезло, словно в никуда, словно ничего в этом апрельском вечернем парке и не было.

Лишь несколько ослабевший ливень лил на Бекбишеву и Зарубина, тесно прижавшихся друг к другу с широко открытыми глазами, словно остолбеневших от всего увиденного и услышанного, в которое поверить невозможно.

Сенька-гармонист

Произошла эта история в середине девятнадцатого века в небольшой деревне, затерянной в степных просторах Поволжья. В то далёкое время в той самой деревне, как в детстве мне рассказывала моя бабушка, слышавшая эту историю от своей бабушки, зимы были очень морозными, нередко со снежными метелями, заметавшими небольшие саманные дома по самые крыши.

…Многодетный хозяин семейства, живущего в небольшой глинобитной избе, Чувалов Сенька, или просто Сенька-гармонист, закончив вечерние дела по уходу за скотиной, пошёл к дверям своего дома.

– Сена-то, сена для коровы не хватит, две охапки осталось. Чем дальше кормить? Хоть режь – так и так скоро подохнет. Эх, жизнь никудышная! – говорил он сам себе вполголоса.

И тут из-за большого сугроба вышла его жена Агафья.

– Да оттого она у тебя никудышная, что пьёшь самогон проклятущий на свадьбах этих немеряно, – зло проговорила она. – Нет бы деньгами брать. Мол, не пью, и всё тут! Ведь ты гармонист хороший, со всех сторон за тобой едут. Назвал свою цену: нет, так ищите другого. А то рот до ушей, рад, что напоят, накормят да опосля сумку объедков всяких дадут.

– Да называй ты эту цену, не называй – третий месяц никто не едет. Какие свадьбы, с голоду бы не помереть! Засуха-то этим летом какая была… – и Сенька, в очередной раз пожаловавшись самому себе на свою судьбинушку, со скрипом открыл дверь и вошёл в дом.

Мал-мала ребятишки, попрыгав с печи, подбежали к отцу и дружно стали спрашивать:

– Пап, а пап, а картошечку вечером мама сварит или опять кипяточку попьём и спать ляжем?

Самая маленькая дочурка Стешка, размазывая слёзы ладошкой по лицу, тихо проговорила:

– А можно кашку из тыквы? Одна тыковка в погребе осталась, я знаю.

Не успел он ответить, как вошедшая мать печально проговорила:

– Будет вам скоро и картошечка, и кашка… В марте со степи коренья жрать станем и господа бога молить, чтобы лебеда да щавель быстрей повырастали. А ну марш назад, идолы, на печку, радуйтесь, что тепло ещё в доме есть! Дворянин этот толстопузый, Дементьев, намедни мне сказал: «Ещё раз вас увижу в своей лесополосе с моим хворостом – коровы лишитесь, за прошлый год ещё за дрова не заплатили».

– Резать надо.

Агафья тихо спросила:

– Кого это резать?

Сенька, кашлянув, ответил:

– Корову.

Перекрестившись, Агафья с подкосившимися ногами села на ближайший табурет.

– Да в своём ли ты уме, Сеня? В марте, глядишь, отелится – с молоком будем.

– До марта ещё дожить надо, а сена только на завтра хватит, – присев рядом с Агафьей, печально подытожил Сенька.

– К толстопузому пойдёшь, в ноги падай, проси. Проси! Не откажет, летом отработаешь.

– Да не даст он, не даст! – вскочив с табурета, прокричал Сенька. – К чертям легче сходить да выпросить, глядишь, они-то хоть пожалеют.

В это время окрепший ветерок, небольшим порывом ударив ставнями по окну, завершил спор. Побледневшая Агафья, испуганно перекрестившись, вполголоса проговорила:

– Не к добру это.

– Что не к добру? – удивлённо переспросил Сенька.

– Чертей опять ты помянул, и стук этот.