Мужчина и женщина: бесконечные трансформации. Книга первая

Сюжет второй

Две женщины или «…Да пошли вы…»

В ремейке на американский фильм, да ещё на азербайджанском материале, уже содержится провокация.

Тем более, если это фильм о свободе.

Тем более, если это фильм о женской свободе.

Поэтому и название должно быть резким, шокирующим, сбивающим с ног, скажем: «Да, пошли вы…»

И конечно, как и название, фильм должен быть ироничным.

Печально ироничным.

Отчаянно ироничным.

Но обязательно ироничным.

Итак, ремейк американского фильма со скромным названием «Тельма и Луиза»[444]: реж. Ридли Скотт[445], в ролях Сьюзан Сарандон[446] и Джина Дэвис[447]. США, 1991 год.

О том, как две женщины решили провести уик-энд в горах, глотнуть свежего воздуха, чуть-чуть насладиться свободой.

И тут же столкнулись с миром мужчин.

С мужской экспансией.

С мужской тотальностью.

Или с чем-то ещё, всё таким же агрессивно мужским.

Одним словом, куда не сунься, одни мужчины.

Женщины эти о борьбе и не помышляли, не на что особенное не претендовали. Всё случилось само собой. Один раз сказали себе, «да, пошли они…», второй, третий, а там пошло-поехало.

Пока мужчины не спохватились.

Так дорога к свободе оказалась для них дорогой от мужчин, а дорога от мужчин, дорогой к смерти.

Сами того не подозревая, мужчины сделали их борцами.

Американский выбор понятен.

Свободой они грезят уже больше двухсот лет.

Вечная тяга к свободе.

И сложилась своя атрибутика свободы.

Машина, пистолет, погоня.

Невольно получается американское кино.

А как быть с нашей жизнью? И с нашими женщинами?

Конечно, о «вечной тяге к свободе» у нас и говорить не приходится. Совсем наоборот. Страх перед свободой. От этого и прорастает всеобщее уныние.

Перефразируя Андрея Платонова[448], можно сказать,

уныло было в Азербайджане начала XXI века.

У Платонова,

пусто было в уездной России.

Стилистически чище.

Но кино это не только зеркало и скальпель, а прежде всего великая иллюзия и великая терапия.

Поэтому хотя бы в кино люди должны на что-то осмеливаться.

Чтобы, пусть только в кино, что-то изнутри выталкивало их к свободе, как к глотку свежего воздуха.

Конечно, уныло, но люди везде люди, а женщины везде женщины.

Конечно, уныло, но Большая история, проносясь мимо этой унылости, может хвостом задеть и нас.

Всё-таки великая телевизионная эра, где все обо всех всё знают.

А женщины народ чувствительный.

Вот здесь, на незримых глубинах, и зреет наш женский бунт, до поры до времени скрытый от постороннего взгляда.

Поэтому не надо думать, что если речь идёт о женской свободе, то это про них, а не про нас.

Не успеешь и глазом моргнуть, как окажется, что и про нас.

Поэтому и в кино пусть сначала осмеливаются наши женщины, если на самом деле их бунт зреет где-то там, на незримых глубинах.

Пусть потом мужчины говорят, «так не бывает».

Пусть говорят.

Упираясь лбами, в придуманные ими самими створки.

Но сначала надо придумать.

То, «что не бывает».

Как говорил Бертольд Брехт[449], «нужно изобретать реальность, чтобы она удивляла и шокировала».

Нужно сталкивать, совмещать времена, смотреть из одного в другое.

А можно даже остановить время, чтобы никакой информации, никаких растрясок со стороны.

Можете представить себе, что вырвется «изнутри» из этой нашей женско-мужской идиллии, если не будет разрядки вовне.

Так что давайте сначала отважимся на подобное «ваяние времени».

Вообразим женщин наших лет в 20 или в 30, но только таких, в которых энергия сохранилась, огонь не погас, страсть не иссякла.

А потом представим себе, что они не стареют вовсе, что они не подвластны времени, целых 20 лет им по-прежнему 20 или 30.

Страшно подумать, что они могут натворить, что им удастся вычистить из наших заросших паутиной, пропыленных мужских углов.

Получится трагико-комический триллер с психопатологической, садомозахистской, и прочей начинкой.

Или иной, – зеркальный, вариант.

Представим себе наших женщин в возрасте скажем так, от 40 до 50, тоже конечно не из тех, кто умер уже в 12 лет или того раньше.

Нормальных женщин со страстями и комплексами.

И вернём им их 20 лет.

Можете вообразить, как они отыграются на мужчинах за то, что у них было отнято мужским произволом.

Вокруг всё взорвётся похуже землетрясения.

Самые эмансипированные американки испугаются.

Так что, ещё бабушка надвое сказала, где больше жизни в этом «может быть», в придуманной реальности, или в том, что кажется само собой разумеющимся.

Теперь давайте перейдём от рассуждений к самому придумыванию.

Прежде всего, договоримся, что в нашем фильме, как и в американском, будут две женщины.

Одной лет 35–37.

Другой лет 28–30.

Пусть и у нас одна замужем, та, которой 28–30.

А другая, которой 35–37, не замужем.

Не знаю, как в американском фильме, а у нас пусть у той, которой 28–30, не будет детей, а у той, которая не замужем, пусть будет дочка, девочка лет 10–12.

Чтобы реальность удивляла и шокировала, будем придумывать шиворот-навыворот.

Пусть у одной будет плохой мужчина, у той, которая замужем, а у другой, которая не замужем, пусть будет хороший мужчина.

Для начала начнём фантазировать по разряду жизненного.

Мы же всё-таки не фантастический фильм придумываем, хоть и шокирующий своей нереальностью.

Пусть у той, которой 28–30, характер будет двойственный, взрослый и ребячливый одновременно.

В детстве, на самом дне и чуть позже, была она взбалмошной. Так уж случилось – природа? родители? жизнь? – что эта взбалмошность и не исчезла вовсе.

Взбалмошность спряталась, укрылась, ушла в глубину, притаилась, но не исчезла вовсе.

Нет-нет и взрывается изнутри, в жестах, в детских интонациях, в спонтанных обидах, а потом снова прячется под маской взрослости.

Может быть, в этих остатках взбалмошности и есть её притягательность, или как принято говорить у мужчин, её сексапильность.

Муж по своему её любил, может быть в силу всё той же притягательности или всё той же сексуальности.

Может быть, пару раз и проявилось эта сексуальность в постели, а он все ждёт, когда же ещё раз, ещё, а ещё никак не наступает, вот он и злится, сам не понимая отчего.

Смешно.

Если говорить прямо, то муж её был из племени мужчин с самозакрывающимися створками и с сильно засоренными мозгами. Засоренными всяческими стереотипами, закостеневшими принципами, мужской чванливостью, и прочим.

Думает, что всё делает правильно, уверен во всём, а сам давно живёт в полном неведении и о себе, и о жене.

Замурован внутри своих окаменелостей, внутри своей омертвелости.

Жизнь есть жизнь, окончательно лишить её спонтанности невозможно, вот и наш мужчина, наш муж, нет-нет и прорывается, выталкивается, закидывается в параллельный мир жизни как чуда, и в эти минуты, в эти мгновения, сам он не понимает, что с ним происходит, но это продолжается недолго, оставляя в нём только горечь и раздражение.

Да и житейская ситуация усугубляет их отношения.

Дело в том, что когда она выходила за него замуж, он был богат, бизнес шёл по восходящей, казалось так будет всегда, так думали и её родители и радовались этому браку, а потом пошла череда неудач, банкротство за банкротством, и в минуты отчаяния ему всё казалось, что это она, она, приносит ему сплошные неудачи, поэтому он и бил её, бил безжалостно, потом хоть и жалел, но вновь приходило ему в голову, что всё дело в ней, она порочная, не могла нормальная в постели выделывать такое, пусть только раз или два, всё равно не могла, не должна, не может, не имеет права, поэтому и детей у них нет, поэтому и неудачи в бизнесе, бог всё видит.

А что детей у них не было, откуда ему было знать, что она, именно она, не хотела, она и предохранялась, особенно после того, как в первый раз ударил он её, а сейчас вдруг решила, что всё, хватит, нужен ребёнок, и забеременела, может быть от этого проснулось в ней то, что было запрятано, и невесть откуда появился инстинкт свободы.

Такая вот альмодоваровская[450] женщина на грани нервного срыва[451], но сама об этом не подозревающая, напротив готовящая себя к переходу к разумной, строго очерченной и выверенной азербайджанской жизни.

А вместе они, женщина, которой 28–30 и её муж, со створками, точно пара клоунов, разыгрывающих скетчи, совсем по Феллини[452].

Только жене не всегда удаётся маску белого клоуна надеть, а муж слишком серьёзен, слишком створчат для роли рыжего.

И, при всём при том, при всём при том, возможно, они любили друг друга, и что здесь рассуждать на тему

за что? почему? и как это возможно?

Будто что-то можно об этом сказать.

Будто что-то можно об этом узнать.

А у другой, у той, что не замужем, пусть всё будет совсем по-другому, да и сама она пусть будет совсем другой, более степенной и рассудительной.

Такой придумала её природа, так запрограммировали её гены, но судьба так и не дала стать такой женщиной, олицетворением мужских мечтаний, когда никакого нервного срыва и никаких безумий.

Судьба потащила не в ту сторону.

Так уж случилось в её жизни, такая уж выпала на её долю цепочка мужских измен, мужских предательств, сначала отец в отношении к её матери и к ней, девочке пяти лет, потом собственный муж в отношении неё и уже её дочери, в те же пять лет.

Еле сводила концы с концами, но не давала себе опуститься, держалась, сохраняла свою женскую привлекательность.

А потом…

Потом появился этот хороший мужчина, и она стала расцветать так, что даже посторонние обратили на это внимание.

Но дело в том – судьба, куда от неё денешься, – что этот хороший мужчина был женат и были у него взрослые дети.

Сначала она ждала, на что-то надеялась, потом перестала надеяться, стала иронизировать над его планами.

Так и тянула свою лямку, радуясь втайне, что всё-таки ей повезло, не всем так везёт, что он есть, что она всё-таки растрачивает свою женскую нежность, и, одновременно, всегда готова на женский бунт, на который всегда способна даже рассудительная и степенная Медея[453].

На них двоих, на неё, которой 35–37 и на него, который хороший, тоже ведь как посмотреть. Можно увидеть разнесчастных сукиных детей, как у Фолкнера[454], а можно и повеселей.

Играют в семью, когда надо бы в любовников, вот и случается, что приготовила она обед без причины, просто стукнуло в голову, захотелось, вот и пошла на базар, выбирала продукты, старалась, суетилась, а он несчастный, со своим вялым кишечником, ну откуда ему знать, так уж случилось, плотно пообедал дома, может и там – стукнуло в голову может и там старались и суетились, вот и получилось, вот и случилось для него, несчастного, что и есть невозможно, и отказаться нельзя.

Они же, наши герои, не греки, чтобы чётко развести жён и гетер[455] и чтобы гетерам и в голову не приходило кормить мужчину, чтобы это казалось им уродливым, для этого дома есть жена, а на людях рабыни.

Вот и приходится нашему хорошему мужчине выкручиваться.

А если ещё немножко пофантазировать и представить его длинным и худым, а её приземистой и плотной, вариации на темы клоунов, разыгрывающих скетч, возникнут сами по себе.

И жалко, и смешно.

Были ли они подругами?

И да, и нет.

Семьями не дружили, это точно.

Мужчин друг друга практически не знали. Только по рассказам.

Зато был у них свой тайный женский ритуал, которым дорожили, из-за которого и стали близкими.

У той, которой 28–30, муж часто уезжал в командировки, и тогда та, которой 35–37, отводила дочку к бабушке, которая ждала этих дней, радовалась внучке, и они, две женщины, которой 28–30 и которой 35–37, устраивали маленький пир.

Покупали на двоих две бутылки вина, каждой по целой бутылке, напивались и начинали придумывать всякие небылицы.

А в последнее время всё больше фантазировали на темы Лисистраты[456].

Заливались смехом, представляя, как в один прекрасный день сумеют приструнить своих мужчин, но не остановятся на этом, – создадут тайное женское сообщество, в которых мужчины станут их рабами. Такой вот новый азербайджанский матриархат.

После вина такие фантазии были не только смешными, но и весёлыми, они очень сильно возбуждали, похлещи самого вина.

Так случилось и в этот раз. С той только разницей, что денег было больше, целых сто долларов, которые хотелось потратить подобно тому, как закалывают жертвенного барана, окропляют кровью поле, чтобы был хороший урожай и много новых баранов.

Сидеть дома не хотелось, надо было придумать что-то поазартней, и тогда пришла им в голову безумная мысль – пойти в казино.

Почему в казино?

Во-первых, можно испытать судьбу, а если проиграют все сто долларов, значит, так тому и быть, оставят себе на две бутылки вина и совершат свой традиционный ритуал. Зато испытают судьбу, узнают на что же, в конце концов, они могут рассчитывать в этой жизни.

И в памяти надолго останется.

А если повезёт?..

Что загадывать, если повезёт, тогда и решат.

Они начали понемногу заводиться, придумывая себе ритуальное одеяние, в котором пойдут в казино. Джинсы не вызывали сомнений. Рабочая одежда, а не бальное платье. Как раз для казино.

Над другой одеждой колдовали больше.

Выбор был ограничен. Блузка свободного покроя. А ещё надо было найти контрастные цвета. Достаточно того, что джинсы у них почти одного цвета.

Нашлись две блузки, одна что-то вроде оранжевого, другая что-то вроде серого, чуть-чуть свободные, чтобы было достаточно стимулов для воображения мужчин.

Нашлось и холодное оружие. Такой вот острый клинок в ножнах, блестящий и хорошо наточенный.

Муж той, которой 28–30, однажды, в минуту гнева, пригрозил ей этим клинком, да так, что и сам испугался. От испуга ласкал всю ночь.

Она и заставила тогда подарить ей клинок. И спрятала его подальше.

Две женщины долго примеряли этот клинок, искали ему место в своей одежде, потом нашли.

И очень обрадовались, что он легко помещался в ремне брюк.

Клинок завершил ритуал одеяния.

Они ещё немножко походили перед зеркалом, выделывая различные па, покрасовались, пожонглировали клинком, и решили, что всё, пора.

Пора.

Так они оказались в казино.

Начали играть по маленькой, чувствовали, что мужчины вокруг обращают на них внимание. Это их возбуждало, но та, которой 35–37, держала всё происходящее под контролем, наверно она родилась игроком, настоящим игроком, который не теряет самообладания, напротив, именно в критической ситуации, проявляются у него скрытая воля и ясная голова.

Она первая почувствовала, что им везёт, безумно везёт и не надо терять голову, надо остудить свою отчаянную партнёршу, не давать ей увлечься, а самой всё рассчитать.

Картина – женщины в казино – была выразительная. Инопланетяне появились, а говорят на понятном языке.

Кажется, все мужчины в зале, двадцать, тридцать мужчин, бросили играть и столпились вокруг них, двух женщин, невесть откуда попавших в это мужское царство.

К той, которой 35–37, всё приставал один плешивенький мужчина, всё умолял подсказать, на что ему поставить. Взял её своим занудством и нытьем, она и подсказала, что-то вроде чётные красные или чётные черные, он и поставил на другом столе, и неожиданно для себя выиграл.

Это сразило плешивенького настолько, что он вцепился в ту, которой 35–37 насмерть. Пришлось ей резко оттолкнуть его.

Да пошёл ты…

У той, которой 28–30, была другая история, нашёлся уверенный в себе сердцеед, подсел к ней, руку под столом ей на колено, и медленно так, уверенно и победительно, выше и выше к заповедным местам.

Она же вросла в стул, а эта рука под столом даже возбуждала на продолжение игры, когда же рука заходила слишком далеко, резко отталкивала её и продолжала играть.

А сердцеед был опытен, он не принимал всерьёз эти отталкивания, и начинал снова и снова.

Но в тот момент, когда он решил, что всё, пора, больше он не даст оттолкнуть свою настойчивую руку, она незаметно вытащила из сумки клинок и очень мягко полоснула ему по руке.

Да пошёл ты…

Он с удивлением обнаружил, как проступает полоска крови, и готов был броситься на неё с кулаками, но крупье со своими громилами были начеку.

Крупье давно намекал той, которой 35–37, что пора остановиться, не нужны были ему излишние страсти, он отвечал за то, чтобы не произошло ничего неожиданного, отвечал за предсказуемость, хватит с него двух непредвиденных случаев за месяц, ещё один скандал и он потерял бы место, а то, что эти женщины унесут с собой каких-то 500 или 700 долларов, ерунда, это даже реклама для заведения, так что и крупье не хотел обострения, не Монте-Карло же, в конце концов, всего-навсего Баку.

Он помог женщинам выбраться из зала, машина с надёжным водителем была наготове. Машина и отвезла их подальше от казино.

Куда?

Домой не хотелось. Возбуждение не прошло, только усилилось. Да и денег стало больше. Банальный ресторан, где всё степенно и чинно, также не подходил.

Следовало выбрать что-нибудь поэффектней. И посолидней.

Они и выбрали то, о чём слышали от других.

Та, которой было 35–37, давно мечтала побывать здесь.

Хороший мужчина обещал ей. Они любили обсуждать как вместе придут сюда.

Она и ждала.

Долго ждала.

И вот представился случай. И даже лучше что без него, без его денег.

Никакой зависимости.

Ни от кого.

Они заказали всё самое лучшее, вина, блюда, и только тогда та, которой 35–37, обнаружила, что и он здесь, он, он, её хороший мужчина.

С женщиной, наверно с женой. Всё по правилам, сначала с женой, потом с ней.

А может и не жена это вовсе?

Нет, не может быть. Жена. Кишка тонка. На одну женщину, кроме жены его ещё хватит. Но не больше.

А деньги? Откуда у него появились деньги? А может быть и были.

Просто мастер притворяться.

Жаль, что и она не с мужчиной здесь оказалась. Было бы эффектно.

Но каким же образом? Размечталась. Наверно и у неё кишка тонка.

Она хотела уйти, но та, которой 28–30 не дала.

Да пошли они.

Плюнь. И хорошо, что так случилось.

Подумай только, как повезло.

Он наскрёб денег, а ты тоже здесь, и денег у тебя ещё больше.

Здорово получилось.

Как в кино.

Давай я тебя пересажу, чтобы ты пока спиной к нему. А потом, когда немножко выпьешь, когда разгорячишься и смелее станешь, можно и лицом к нему.

Назло. Чтобы прямо смотреть и всё видеть.

Я всё успела разглядеть. Смелей.

Ты ей дашь фору, она ничто рядом с тобой. Только улыбаться.

Улыбаться.

Да пошли они.

Обычно командовала та, которой 35–37. Сейчас бразды правления перешли к более молодой, и она получала от этого удовольствие.

Это мой лучший день в жизни, убеждала она себя и свою подругу.

Такое случается раз в жизни. Это знак свыше.

От самого господа Бога.

И пойдём навстречу судьбе.

Я сейчас начну смеяться, как последний раз смеялась десять лет тому назад.

Знаешь, как это здорово смеяться просто так, от глупости. Папе ужасно нравился этот мой сумасшедший смех, а мама всё ворчала.

Ха-ха-ха.

Ха-ха-ха-ха-ха-ха.

Удивительный день.

Расскажешь, не поверят.

Они танцевали с разными мужчинами и вместе, друг с другом, так чтобы все вокруг могли подумать, что они лесбиянки.

Та, которой 28–30, часто танцевала с юнцом лет 18. Этот юнец был почти профессионал и убеждал её, что у неё талант танцовщицы.

Она верила, хотела верить, и всё больше входила в экстаз. Юнец наверно тоже.

Он крутился вокруг собственной оси, почти повисал в воздухе, изгибался, будто рассыпался на части, но потом вдруг становился галантным, предлагал солировать ей, и она включалась в эту игру. Что-то в ней проснулось, будто тело вспоминало то, что было скрыто в памяти генов, и что невольно было подсмотрено у других.

Возможно, юнец не льстил, возможно, она была талантлива, возможно, она была рождена для танца, нужно было только время и соответствующие условия.

Они и сложились.

На секунду зал замер. Все расступились, только молча наблюдали.

В какой-то момент, к ним двоим, вдруг присоединилась третья, та, которой 35–37.

Она не мешала тем двоим, той, которой 28–30, и юнцу, которому 18, только создавала круг, черту-оберег, она просто кружила и кружила вокруг них в танце-обереге, как бы защищая танцующих от всего мира, они, чуть остановившись, продолжили свой безумно-радостный танец, а она всё кружила и кружила вокруг них, то ли с печалью, то ли с умиротворенностью.

Потом они ехали в такси на дачу, к той, которой 28–30, и когда уже выехали за город, водитель такси воспротивился, и настоял, чтобы одна из них села впереди.

Возможно, на самом деле остерегался, но, скорее всего, была другая причина.

Просто он был озабочен, только этим и жил, а здесь такой случай.

Две женщины ночью, одетые весьма рискованно, из дорогого ресторана, мягко говоря, не трезвые.

Так почему бы не он. Должен же быть какой-то мужчина.

Для чего же тогда всё это.

Он ехал почти по обочине, ехал медленно.

Медленно, чтобы можно было начать ухаживание.

Ухаживание это так, метафора.

Он был не из тех, кто ухаживал.