Мужчина и женщина: бесконечные трансформации. Книга первая

Но если даже допустить, а для этого допущения есть все основания, что Перикл прислушивался к её мнению, обсуждал с ней не только отвлечённые метафизические вопросы, но и выслушивал её мнение по насущным политическим вопросам, почему мнение умной женщины должно быть опасным для великого стратега, почему это мнение должно нанести урон могущественным Афинам. Но таковы особенности массового сознания во все века, если что-то признаётся «не нормальным», то от этого «ненормального» могут быть одни только беды.

Тем более, когда речь идёт об исключительном (невероятным, непостижимом) случае, за всю историю античной Греции (только ли Греции), когда философы и политики следовали советам женщины.

При этом, что очень важно подчеркнуть, и Перикл, и Аспазия оставались самостоятельными, независимыми и свободными людьми. Пишут – тот же Плутарх – что Перикл, не принимал больше приглашений на пиршества друзей и родных, кроме участия на официальных празднествах.

Аспазия вела себя no-другому она не считала нужным уподобляться Периклу. Она была свободна, она не чуралась застолий, сама их организовывала, являясь душой и центром увеселений, даже тогда, когда в них не принимал участие Перикл.

Она позволяла себе принимать посетителей и в отсутствие мужа, развлекала их беседой, угощала вином, что, по афинским обычаям, являлось совсем уж кощунственным.

Может быть, поэтому многие утверждали, что Аспазия превратила жилище правителя в дом разврата. На философских пирах непременно присутствовали красивые девушки и можно только догадываться, какие цели преследовала Аспазия, приглашая их.

Да что там философские пиры, даже в военных походах Аспазия сопровождала Перикла не в одиночку, за ней непременно следовал обоз куртизанок из её школы, и женщины неплохо зарабатывали, ублажая изголодавшихся без любви мужчин. Так это было или не так, судить нам трудно, но во всех случаях, если «деконструировать» эти утверждения, мы найдём «следы» недовольства тем, что женщине предоставлена столь большая свобода.

Причём не в три «законных» дионисовых дня, а в будни, когда свобода женщины не легитимна.

Конечно, не стоит выхолащивать то, что происходило между Периклом и Аспазией, а с другой стороны (оборотная сторона медали) переходить на высокопарный, романтический слог.

Можно согласиться с историком XIX века, который пишет, что отношения Перикла и Аспазии «опирались не на жажду наслаждения или на мимолётный порыв. Это был истинный брачный союз, основанный на преданнейшей и нежнейшей любви, в котором никто так не нуждался, как этот удалившийся от всех внешних развлечений и неутомимо трудящийся государственный человек».

Но только ли это?

Может быть, стоит говорить о глубоком «одомашнивании» своего дома, которое и определяет качество «жизни вдвоём».

Может быть, лучше всего «жизнь вдвоём» Перикла и Аспазии, характеризует формула, открытая в наши дни: счастье, это когда утром хочется идти на работу, а вечером хочется возвращаться домой.

Формула есть формула, она что-то схватывает, что-то упрощает.

У Перикла плюс к Афинам, городу, который он любил, возвышал, украшал, который отвечал ему взаимностью, но на греческий манер, позволял себе колкости, оскорбления, был свой дом, где ждала его Аспазии.

У Аспазии была своя жизнь, она смело могла выходить в афинскую жизнь, могла принимать эту жизнь у себя дома, жить жизнью свободной, красивой и образованной женщины, но вечером она во всеоружии своей женской красоты и своей женской отзывчивости, должна была ожидать одного Перикла, своего мужчину с «тыквенной башкой».

Что до остального, были ли у них размолвки, что омрачало эту «жизнь вдвоём», уставали ли они друг от друга, приелись ли друг другу через пять, десять, пятнадцать лет, оставим домысливать каждому, кто понимает что такое «слишком человеческое» даже внутри жизнь вдвоём двух бесконечно близких друг другу, людей.

Если и без Аспазии Перикл был объектом нападок, то после того, как он привёл Аспазию в свой дом, нападки должны были усилиться, «огорчение» для одних людей, хороший повод всласть посмеяться, для других.

Взаимоотношения Перикла и Аспазии стали излюбленной темой комедиографов, а они, как мы выяснили, не чурались самых непристойных шуточек и обыгрывания любовных потуг.

В комедиях Аспазию называют новой Омфалой, Деянирой, погубившей самого Геракла, Герой, сумевшей обольстить самого Зевса.

Напомню, что Омфала в греческой мифологии царица Лидии, которая продала в рабство Геракла, а Деянира, дочь мифического царя Ойнея, хотя и случайно, по неведению, погубившая Геракла отравленным платьем.

О Гере и напоминать не следует.

А некоторые прямо говорили о том, что гетера Аспазия приехала в Афины с единственной целью, покорить Перикла, этого «достойнейшего из эллинов», какие ещё цели могут быть у прославленной гетеры. Аспазию изображали в виде любовниц Геркулеса, а один комический поэт обвинил её в безверии за то, что она принимала участие в философских беседах Анаксагора. Во многом, этим слухи, которые подхватывали афинские комики и политические враги Перикла, распространял сын Перикла от первой жены, разгульный и ветреный Ксантипп. Все знали, что сын и его жена находились на содержании у Перикла, но разве такие случаи не провоцируют ненависть.

Один из самых знаменитых авторов комедий того времени, Кратин, вложил в уста одного из своих персонажей, такие слова «Отвратительная похоть породила его Геру – Аспазию, наложницу с собачьими глазами». Намёк был достаточно прозрачный, Геру называли «волоокой», это комплимент, поскольку глаза «коровы» (вола) считались красивыми и печальными. «Собачьи» глаза Аспазии, по-видимому, были не только не красивыми, но и бесстыдными.

И ещё хлеще.

Все были уверены, что из-за Аспазии Перикл начал поход на Самос, который когда-то разбил милетцев, земляков Аспазии. «Самый длинный язык в Афинах», Аристофан не мог пройти мимо подобной истории и не использовать её в своей комедии («Ахарняне»):

Так по Аристофану – в комическом двойнике реальности – совершалась Афинская история, и знаменитая Пелопонесская война, и если за Троянской войной стояли три рассерженные богини и прекрасная Елена, то за войной Пелопонесской стоят три уличные девки, одна из которых содержательница девиц легкого поведения, и великий Олимпиец.

Несмотря на колкости и насмешки комедиографов, несмотря на атмосферу отчуждения и непонимания, можно с уверенностью сказать, что с Аспазией связаны самые счастливые годы Перикла. Он нуждался в такой женщине, не только ведущей его кружок (салон), но и способной смягчить трудную жизнь политика, в женщине, которая «одомашнила» дом, в котором он мог получить хоть небольшую порцию отдохновения.

Но счастье – хотя бы в форме пушкинских «покоя и воли»[411] – для Перикла и Аспасии не могло существовать долго. Будем считать, что они просто получили небольшую отсрочку от неумолимого Рока.

Всё началось с процесса над Фидием, тем самым, знаменитым скульптором, который изваял знаменитую скульптуру Афины из золота и слоновой кости.

Кто знает, может быть, всё дело было в хрупкости греческой демократии, может быть, всё дело было в опасности восставшего демоса

…почти «Восстание масс» Ортеги де Гассета[412], которое начинается с античных времён…

Так или иначе, всё началось с процесса над Фидием.

Некий Менон, который был помощником Фидия, стал обвинять его в том, что он «представил неправильные расчёты расходования слоновой кости, которая пошла на облицовку статуи, присвоил себе большое количество ценностей и неплохо на этом заработал».

Поползли новые слухи, что Фидий и Перикл заодно,

…тогда и вспомнили, что в мастерской Фидия Перикла навещали замужние женщины…

что сам Перикл был председателем комиссии по приёмке статуи Фидия и проверке счетов, что не случайно в барельефе, украшавшем щит Афины, Фидий увековечил себя и Перикла.

Большинство афинян продолжали верить в неподкупность Перикла, но слухи не проходили даром. В результате создали комиссию, измерили все части скульптуры и пришли к выводу, что действительный вес не соответствует весу, указанному в счетах. Фидий оказался в тюрьме и, будучи старым человеком, больным, к тому же сломленным процессом, вскоре умер.

Как пишет Плутарх:

«Доносчику Менону народ, по предложению Гликона, даровал свободу от всех повинностей и приказал стратегам заботиться о его безопасности»

…нам давно известно, что у демократии много ликов…

После Фидия, нападкам подвергся учитель Перикла – Анаксагор, «Ум».

Всё началось с того, что был принят закон, по которому можно было привлекать к ответственности тех, кто подвергает сомнению существование бессмертных богов.

Все прекрасно понимали, что закон направлен против одного человека, который позволяет себя утверждать:

«Наш мир создали не боги, а Разум. Это он привел в движение аморфную массу материи. Солнце, луна, звезды – не более чем раскалённые камни, влекомые вращающимся потоком эфира».

Перикл не стал противодействовать закону, поскольку понимал, что это только развяжет руки его врагам. Поэтому он решил, что самое лучшее для Анаксагора уехать из Афин, хотя он и провёл в этом городе тридцать лет.

Анаксагор принял процесс стоически. Ожидая самого худшего, он сказал своим друзьям:

«Природа и так уже вынесла свой приговор, как мне, так и моим судьям».

Выдержка не покидала Анаксагора, и он позволял себе шутить:

когда его спрашивали «Что же ты будешь делать, когда тебя лишат твоих афинян?», Анаксагор коротко отрезал: «Совсем наоборот, это их лишают меня».

Анаксагору уже было 70 лет, по греческим параметрам, возраст в котором нельзя говорить о преждевременной смерти, а в остальном, по его словам

«дорога в мир теней отовсюду одинакова».

За этими двумя процессами наступило время процесса над Аспазией – наступило время нанести Периклу более сокрушительный и решающий удар.

Против Аспазии, автором комедий Герпиммом[413], было выдвинуто следующее обвинение:

«Аспазия, дочь Аксиоха, виновна в безбожии и сводничестве, в её доме свободнорождённые замужние женщины встречаются с Периклом».

Вина Аспазии заключалась в том, что она читала книгу Анаксагора «О природе», вероятно, вела беседы на философские темы в кругу «свободнорождённых замужних женщин», посетительниц ее салона.

Обвинения в безбожии, которые переходили в обвинения в сводничестве, по сути, носили комический характер, но решение суда могло быть крайне серьёзным.

Разве мало было смеха во время процесса над Сократом, чем это всё закончилось, известно.

Поскольку женщина не могла выступать в общественном месте, защищать Аспазию взялся сам Перикл.

То ли Перикл терял в это время власть и авторитет, то ли годы сделали его сентиментальным, то ли были другие причины, но Плутарх и другие говорят, что Перикл, против обыкновения, был крайне взволнован, и, вероятно, менее красноречив, чем обычно.

Наверно, он понимал, как трудно опровергать, по сути, философские воззрения своего учителя, и от бессилия заплакал. Никто не видел Перикла плачущим:

«он бы не пролил столько слёз, если бы речь шла о его собственной жизни», – не без ехидства подметил Эсхил.

Возможно, судьи расчувствовались, когда увидели, как плачет этот отважный полководец и государственный муж, который всегда казался образцом сдержанности и самообладания. Плакать у греков не считалось зазорным, у Гомера даже герои плачут, не скрывая своих слёз. Но то слёзы героев, для которых плач почти космическое действо, а здесь плачет аристократ по происхождению и по манерам, человек, избегавший публичных проявлений своих чувств. Приходится допустить, что Аспазия была для него очень дорога, и он не мог допустить, что её подвергнут наказанию.

Аспазию оправдали, возможно, свою решающую роль сыграли как раз слёзы Перикла. А судьи, оправдав Аспазию, могли вволю посмеяться уже на Герпиммом, в непосредственности греков не упрекнёшь.

И после суда бесконечная череда комедийных пьес продолжали высмеивать Аспазию как распутную и продажную женщину, но исход суда должен был обрадовать Аспазию не меньше Перикла. Ведь ей грозило изгнание, если не смерть. А у неё было уже несколько дочерей, которым она дала имена муз, и сын Перикл, получивший имя своего отца.

После суда Аспазия несколько смирилась с ролью супруги-затворницы, шумные философские пиры в их доме больше не устраивались, хотя, скорее всего, наедине с Периклом, продолжала обсуждать государственные вопросы и даже давала советы.

История же донесла до наших дней такой факт.

Когда Сократа полушутливо-полусерьезно спрашивали, как воспитать хорошую жену, он без тени сомнения отвечал:

«Об этом гораздо лучше расскажет Аспазия!».

Аспазия в качестве жены, становилась, по словам великого греческого мудреца, образцом для подражания.

…на мой взгляд, мнение одного Сократа, перевешивает мнение демоса и всех комедиографов, вместе взятых…

Враги изнутри, а ещё больше извне (прежде всего спартанцы) не могли не воспользоваться тремя процессами против Перикла и они напомнили всем, что Перикл был из рода, над которым довлело проклятие и начали против него борьбу. Со всех сторон на Перикла сыпались обвинения и насмешки

…пожалуй, только Аспазия оставалась единственной отдушиной…

«многие друзья приставали к нему, многие враги грозили и обвиняли его, хоры пели насмешливые песни, чтобы его осрамить, издевались над его командованием, называя его трусливым и отдающим отечество в жертву врагам».

Перикл не сдавался и многие афиняне, которые до этого со злорадством смотрели на униженность высокомерного аристократа, встали на его сторону.

Но судьба – трагический Рок – не могла уже остановиться, продолжая наносить ему удар за ударом.

Сначала, когда Перикл снарядил полтораста кораблей и сам взошёл на триеру, произошло солнечное затмение.

Видя ужас и растерянность людей, Перикл попытался успокоить их. Он накрыл своим плащом кормчего и спросил окружающих:

«неужели в этом есть какое-нибудь несчастье или они считают это предзнаменованием какого-то несчастья».

Все согласились, что ничего необычного в этом нет, но вряд ли они успокоились, вряд ли отказались от мысли, что это грозное предзнаменование и оно направлено против Перикла.

Флот под командованием Перикла выступил в поход, добился успехов, на церемонии погребения погибших воинов, Перикл произнёс свою знаменитую «погребальную речь» во славу афинской демократии[414].

Но недовольство Периклом, несмотря ни на что, постепенно обретало всё большие размеры. Уже вскоре народ стал голосовать против Перикла, он был лишён должности стратега, и на него был наложен денежный штраф.

Ещё один неожиданный удар.

На Афины обрушилась чума. Конечно, «неожиданный» имеет своё объяснения, начиная с перенаселённости, скученности до санитарных условий, в которых жили люди в Афинах.

Но в то же время трудно отрешиться от восприятия происходивших событий как Рока, который безжалостно наносит «вождю демоса» один жестокий удар за другим.

…то ли за грех предков, то ли за высокомерие, то ли за святотатство, то ли за любовь к женщине, которая разрушала предустановленность жизни, то ли вообще без видимых причин…

Приведём, описанную Фукидидом[415] картину чумы в Афинах, чтобы яснее представить себе происходящее:

«Умирающие люди лежали друг на друге, где их заставала гибель, или валялись на улицах и у колодцев, полумертвые от жажды. Сами святилища вместе с храмовыми участками, где беженцы искали приют, были полны трупов, так как люди умирали и там. Ведь сломленные несчастьем люди, не зная что им делать, теряли уважение к божеским и человеческим законам.

Все прежние погребальные обычаи теперь совершенно не соблюдались: каждый хоронил своего покойника как мог. Иные при этом доходили до бесстыдства, за неимением средств.

Иные складывали своих покойников на чужие костры и поджигали их, прежде чем люди, поставившие костры, успевали подойти; другие же наваливали принесенные с собою тела поверх уже горевших костров, а сами уходили».

Фукидид описывает и то, как протекала болезнь и каковы оказывались её последствия. Сначала сильный жар, покраснение и воспаление глаз. Глотка и язык становятся кроваво-красными, а дыхание – нерегулярным и зловонным. Затем – насморк и хрипота, а после того как болезнь переходит на легкие, – сильный кашель. Больных мучили неутолимая жажда, кошмары и бессонница. Умирали они на седьмой или девятый день. А кто переживал этот срок, позднее умирал от истощения, когда болезнь распространялась на брюшную полость. И даже у выживших следы страшной болезни оставались на всю жизнь; они лишались пальцев рук и ног, половых органов, а иногда и зрения. Многие теряли память.

Смерть не обошла стороной и семью Перикла. Он потерял многих близких родственников и множество друзей. Сначала умерла его сестра, затем оба сына от первого брака, первым Ксантипп, вечно нападавший на Перикла, а через восемь дней второй сын – Парал.

Перикл старался не терять твёрдости, но когда хоронил младшего сына не смог удержаться и вновь разрыдался, второй раз в жизни.

В живых остался только сын Перикла и Аспазии, носивший имя отца, но по афинским законам не считавшийся афинянином. Когда-то, по инициативе самого Перикла, был принят закон, согласно которому полноправным гражданином афинского полиса считается только то, у кого родители афиняне. Теперь этот закон ударил по сыну самого Перикла от любимой женщины.

Только много позже, когда оба старших сына Перикла погибли от чумы, Периклу пришлось лично просить афинское собрание признать законным его сына от брака с Аспазией, ведь его роду грозило исчезновение. Суд внял доводам Перикла (плакал ли он в этот раз?), но вряд ли это обрадовало стареющего Перикла, слишком мало осталось душевных и физических сил.

Постепенно волна народного гнева спадала, Перикла снова избирают в коллегию стратегов, но и сам он уже не тот, и демос уже другой, а их взаимная связь уже значительно ослаблена.

Вскоре запоздалая волна эпидемии, достала и Перикла. Последний удар Рока был не столь суровым, наверно, поскольку сам Перикл был сломлен.

Болезнь протекала относительно легко, Аспазия пыталась его лечить всеми доступными ей средствами. Даже повесила ему на шею амулет, который Перикл, ещё пытаясь улыбаться, показывал посетителям. Вокруг него собрались самые близкие люди, они пытались не только поддержать его, но и напоследок воздать ему должное:

«Какой великий человек нас покидает! Дела его пребудут в веках. Он сделал Афины первой державой Эллады, укрепил народовластие, украсил город прекрасными зданиями, одержал множество побед на суше и на море».

Перикл слушал молча и уже перед самой смертью вдруг прошептал:

«Вы забыли о самом главном… Никто из афинян не надел по моей вине траурной одежды».

Невольно вспоминаю надпись, которая когда-то потрясла исследователя Древнего Египта: «Из-за меня ни один человек не провёл ночь без сна».

Потрясла и меня, когда я об этом прочёл, и тогда я подумал, что, пожалуй, это признание совершенно не греческое, греки не стали бы гордиться подобным. Но, парадоксальным образом эти слова через столетия, а может быть, через тысячелетие, перекликаются со словами умирающего Перикла. В неэвклидовом пространстве культуры, даже там, где всё кажется диаметрально противоположным, вдруг обнаруживаются точки соприкосновения.

Возможно, по той причине, что культура человека, это продолжающееся во времени высвобождение из человека как природного существа, того, что получило определение как «человеческое, слишком человеческое»…

Остаётся просто перечислить некоторые факты, как в последних титрах многих современных фильмов.

Почти сразу после смерти Перикла, Аспазия (ей уже лет 45) связала свою жизнь с Лизиклом[416], продавцом скота, которого называют её учеником.

Вскоре он стал прекрасным оратором (уроки Аспазии?!) и подобно Периклу, стал стратегом. Но не прошло и года, как Лизикл погиб в одном из сражений.

Перикл-младший вошёл в коллегию стратегов, участвовал в блестящей победе над спартанцами в морской битве при Аргинусских островах. Позже его казнили в числе других стратегов, только за то, что не все трупы погибших в этом сражении афинян, были выловлены из бушующих волн и погребены в земле.

Семью годами раньше был казнён Сократ.

399 год, в некотором роде завершение блистательного V века. Века могущества и величия Афин.

Аспазия уехала из Афин и пережила и последнего мужа, и сына. Что стало с ней впоследствии неизвестно. По некоторым источникам она дожила до 70-ти лет.

До возраста, в котором был казнён Сократ.

Всегда относился с симпатией к феминисткам, уверен, что цивилизация многим им обязана, сам нередко называю себя феминистом. Но, думаю, в некоторых вопросах феминисты с водой выплеснули ребёнка.

Не считаю, что природа провела жёсткую демаркацию между мужчиной и женщиной, тогда мы не видели бы целую россыпь мужеподобных женщин и женоподобных мужчин, чуть более женоподобных, чуть более мужеподобных, чуть-чуть более, чуть-чуть менее, и т. д. Только культура, прежде всего традиционная культура, развела их на полярные позиции. И закрепила жёсткие роли. Спасибо феминистам, что не только просветили, но и что-то поменяли в человеческих отношениях. Но…

Пусть культура, вслед за природой, подвела нас к огромному разнообразию мужских и женских ролей. Подчеркну мужских и женских ролей. Они могут быть очень разными, могут быть устойчивыми, а могут быть подвижными, могут меняться от века в век, от индивида к индивиду, от ситуации к ситуации. Во всех случаях речь идёт о множестве как мужских, так и женских ролей.

На мой взгляд, за женщиной, особенно в обществах сохранивших патриархальный уклад жизни, практически сохранена только одна легитимная роль – жены, матери, хранительницы семейного очага. Достаточно сделать «рентгеновский» снимок современной азербайджанской семьи, чтобы убедиться как тесно разным женщинам в границах предоставленной им всего одной роли.

Но как предоставить женщине это множество женских ролей?

Не знаю.

Готовых рецептов у меня нет. Только вопрошание, которым и делюсь.

И признание в том, что мне очень по душе то, что произошло между Периклом и Аспазией.

Что не сводится ни к кухне, ни к пьедесталу. Даже постель скорее вторична.

Только гостиная, где остаются два человека, отгородившись от остального мира.

Он может быть усталым и измученным. Над ним могут смеяться, его могут оскорблять.

Она может использовать «тонны» белил и всё равно выглядеть как в клоунской маске. Над ней могут смеяться еще сильнее, чем над ним, ещё злее, ещё безжалостнее.

Но у них есть возможность остаться вдвоём.

И вместе обсудить, как встретить во всеоружии мир, с которым он, мужчина, встретится завтра. Такой шумный, яростный, беспощадный, мир.

Или ничего не обсуждать. Просто молча сидеть вдвоём, отгородившись от остального мира.

Можно ли назвать то, что произошло между Периклом и Аспазией гражданским браком?

Или следует назвать как-то иначе?

Какая разница. Приходится только сожалеть, что цивилизация не подхватила то, что произошло между ними.

Не нашла для этого легитимные формы.

Подобно тому, как нашла она легитимные формы для демократии, которую открыли те же древние греки.