Мужчина и женщина: бесконечные трансформации. Книга первая

…хотя кто знает, как рожали богини…

братом Гефеста. Это был красивый юноша (подобие юноши) с прекрасными чертами лица, горящим взором, и как говорят, уделявшим большое внимание своему внешнему виду.

В отличие от Гефеста был он любимцем матери, и может быть от этого, стал не только избалованным, но и невоздержанным, грубым и жестоким.

Отсюда его эпитеты: «сильный», «огромный», «быстрый», «беснующийся», «вредоносный», «вероломный», «губитель людей», «разрушитель городов», «запятнанный кровью». У Гомера он «Бурный Арей, истребитель народов, стен сокрушитель, кровью покрытый», «мужегубец кровавый», «смертных губитель», «сотворённое зло», «ненасытный войною».

Арес стал богом войны, причем войны неправедной, несправедливой. Его сестра Эрида всегда старалась разжечь вражду, а Арес по настроению сражался то за одних, то за других, испытывая радость, при виде убивающих друг друга людей и разграбленных городов. Арес – бог войны, ездил в сверкающей колеснице, запряжённой парой нетерпеливых, огнедышащих коней, которых звали Страх и Ужас.

Лучше всего характеризует самого Ареса и отношение к нему на Олимпе, следующий эпизод из «Илиады».

В одной из битв у Трои, когда смешались боги и герои, которых возбуждали те же боги, на Ареса напал герой Диомед, возбуждаемый Афиной. Ареса это страшно возмутило и он пожаловался Зевсу на Афину:

«Или без гнева ты, Зевс, на ужасные смотришь злодейства?»

Одним словом, «все мы примерные боги, действуем «по замыслам» во благо «человекам», а вот твоя неистовая дочь, Афина нарушает правила игры. «Межгубец кровавый» похож здесь на обиженного школьника, который жалуется учителю на своего соседа по парте.

Но вот как реагирует владыка Зевс:

Одним словом, умолкни, ты меня достал, характер у тебя отвратительный, как и у твоей матери, знаю, ты и сейчас действуешь по её наущению, ничего у тебя не выйдет, жаль, что ты мой сын, а то выкинул бы тебя в преисподнюю (как Гефеста?!).

Всё, как всегда, закончилось всеобщим примирением, раны залечены, тела омыты, одежды облачены, воссели славою гордые, а то, что при этом звучали оскорбления и заодно досталось Гере, как оказалось вечно строптивой жене, которую сам Зевс с трудом укрощает, что при этом сама Гера в этом же бою сама восстала против любимого сына Ареса, по причине всё той же глубокой, непреодолимой ревности к Афродите, всё это и многое другое только прелюдия к этому «воссели, славою гордые», к игре, к блаженству, к смеху.

Что до того, что при этом проливается кровь тех, кого «мужегубец кровавый» уничтожает, иногда просто ради удовольствия, так это же смертные, их удел таков.

Вот такой самовлюбленный, яростный, грозный, страстный, может быть не самый умный, далеко не самый добрый,

…а бывают ли у греков добрые божества?..

всегда кажущийся суровым, но когда сильно и больно ударят, и жалкий, прямолинейный, а на уровне Олимпийских козней, даже примитивный, необузданный, беснующийся, тот к кому вожделеют все жёны воинов, такой вот брат Гефеста, стал любовником Афродиты.

И если вдуматься, Ареса легко было вычислить, как наверно вычислила его Афродита. Не мог такой Арес не стать её любовником.

Любопытно как начиналась эта любовная история.

Главным героем той битвы, о которой мы говорили чуть выше, стал Диомед. Диомед один из тех, кого увлекает сама битва, сам порыв, в этом смысле в нём есть божественное начало.

Когда он мчится на своей колеснице и кричит «Я люблю тебя Афина!», то можно сказать, что Афина заполняет его собой, входит в его тело, «пламень ему от щита и шелома зажгла неугасный», «трепетать ему не велит». Можно сказать, что они сливаются воедино в ратных подвигах, точно также как сливаются с Афродитой воедино прекрасные, но смертные, герои-любовники.

Диомед в этой битве поразил многих мужей, когда на его пути оказался Эней, сын несчастного Анхиса и Афродиты. Афродита и бросилась спасать своего сына, но Диомед уже в экстазе (греческое слово), он уже не знает трепета, он уже не Диомед, а сама Афина и вмешательство Афродиты только возбуждает его:

Грозно меж тем на богиню вскричал Диомед воеватель:

Вот после всего этого пришлось Афродите обратиться к Аресу чтобы пожалел, посочувствовал, все-таки брат (?!), да к тому же бог войны и Арес помогает ей добраться до Олимпа, где можно обратиться к Дионе, «матери милой и матерь в объятия дочь заключила, Нежно ласкала рукой». Но вот до Зевса её жалобы не дошли, поскольку её опередили две другие соперницы-богини, Гера и Афина.

Доводы Афины оказалась блистательными (всё-таки женщина, при всей своей сексуальной неопределенности):

Логика Афины просто и безупречна: несомненно, что Афродита вновь как и в случае Елены и Париса (об этом чуть позже) склоняла «новую ахеянку» к измене, и вот когда она ласкала эту ахеянку, золотою пряжкой сама себе проколола «нежную руку», а теперь придумывает разные истории и собирается обвинять Диомеда.

Зевс конечно не поверил, но как истинный олимпиец, повёл себя мудро.

Конечно, каждый должен заниматься своим делом, в том числе и боги, не случайно ведь один из них бог войны, а другая богиня любви. И весь этот фон, Афина, Гера, Диомед, Зевс, ахеянки и троянцы, только прелюдия или атмосфера того, чем будет теперь заниматься Афродита. Тем более Арес уже успел её пожалеть и может жалеть дальше.

Могли ли боги так просто пройти мимо измены Афродиты и не высечь из этой ситуации ещё одну порцию смеха. Более пикантного треугольника, чем Гефест-Афродита-Арес трудно было придумать, два брата, один красивый, другой уродливый, один муж, другой любовник, и между ними Афродита.

Обо всём происходящем быстренько сообщили Гефесту. По одной версии Афродита и Арес слишком долго задержались в постели во дворце Ареса во Фракии и поднявшийся Гелиос, увидел их и сообщил Гефесту.

По другой версии Афродита одновременно имела двух любовников Ареса и Аполлона, часы свиданий были строго расписаны. Аполлон, который целыми днями разъезжал по небу в своей солнечной колеснице, мог посещать Афродиту только ночью, тогда как Аресу который в мирное время предавался безделью, отводилось дневное время. Такой брак вчетвером закончился тем, что однажды Афродита и Арес проспали положенное время, и их застал Аполлон, который и сообщил обо всём Гефесту.

Рассерженный Гефест, уединившись в своей кузнице, выковал тонкую, как паутина, но удивительно прочную бронзовую сеть, которую незаметно прикрепил к подножью кровати, опустив с потолка тонкой паутиной.

Как только Гефест отправился на свой любимый остров Лемнос, Афродита послала за Аресом. Оба с радостью возлегли на ложе, а наутро обнаружили, что лежат опутанные сетью – голые и беспомощные. В сетях и нашел их Гефест, позвал на обозрение всех богов и заявил при всех, что не освободит любовников до тех пор, пока Зевс не вернёт всех богатых свадебных даров, полученных за Афродиту. За такие дары любая женщина была бы крайне признательна и просто обязана быть верной, а Афродита хочет и подарки получать, и любовников иметь.

Боги бросились не только наблюдать пикантное зрелище, но и обсуждать его. Их разговоры показались Зевсу столь непристойными (?!), что он отказался возвращать свадебные дары.

Но самым интересным были разговоры богов, обступивших ложе, и к которым, как оказалось, внимательно прислушивалась совсем не смутившаяся Афродита.

«Сдаётся мне – говорил Аполлон Гермесу – ты сам не прочь оказаться рядом с Афродитой, даже, если тебя накроет сеть, и все вокруг будут надсмехаться».

Гермес с горячностью поклялся собственной головой, что окажись сетей хоть втрое больше и пусть все богини ругают его, он не отказался бы от такого удовольствия.

Посейдон же, скрывая зависть к Аресу, притворился сочувствующим Гефесту: «Раз Зевс не желает тебе помочь – заявил он – я берусь устроить так, что за своё освобождение Арес вернёт тебе стоимость твоих свадебных даров».

«Хорошо – мрачно отозвался Гефест – но если Арес обманет, тебе придется занять его место в сети».

«Рядом с Афродитой?» – смеясь, спросил Аполлон.

«Не думаю, чтобы Арес обманул, но если всё-таки случится такое, я готов сам заплатить нужную сумму и жениться на Афродите» – милостиво согласился Посейдон.

В конце концов, искусной Афине пришлось распутывать сложные узлы бронзовой сети, Арес получил свободу и вернулся во Фракию, а Афродита удалилась на Пафос, где вернула себе девственность (!), искупавшись в море.

Но Афродита не забыла, о чём говорили боги, когда она с Аресом лежала под бронзовой сетью. Польщённая столь явным признанием Гермеса в любви и возможно и тем, как легко и изящно это было сделано, Афродита провела с ним ночь, и плодом этой любви стал Гермафродит[307].

В благодарность за участие Посейдона она провела с ним несколько ночей и родила двух сыновей Рода и Герофила.

А в остальном. Стоит ли говорить, что Арес обманул, заявив, что если не платит Зевс, почему должен платить он. Иначе говоря, одному достались подарки, а другому блаженные ночи.

Что до Гефеста, то он ведь тоже не остался в накладе. Прежде всего, напомним, что Гефест не столь жалок, как может показаться моралистам. Он мастер и художник, он охраняет племена, города и дома, а по другим версиям, он свет, эфир, луна и все светила, сияющий и всё пожирающий демон.

И среди Олимпийцев он далеко не самый мрачный бог. Он развлекает на Олимпе богов, он типичный шут, а для того чтобы быть шутом, развлекающим других, без мудрости не обойтись. Добавим, ещё одно качество, на которое мало обращают внимания: на сексуальность Гефеста.

Конечно, Гефест не Зевс, но тем не менее. Существует мифологический рассказ о том, что Гефест постоянно домогался Афины, Афина уклонялась (всё-таки – вечная девственница), но Гефест не выдержал, его сперма оплодотворила землю, родился ребёнок – Эрихтоний, а Афина, оставшись нетронутой (?!), взрастила чудного отпрыска

…по другим версиям, Эрихтоний, рождён Геей, на что указывает его имя («хтон»– земля) от семени того же Гефеста, но во всех случаях, считается, что он воспитан в храме, самой Афиной…

Так что, возможно и Афродита, как жена Гефеста, не осталась внакладе.

Как видим Гефест не Арес, он не столь прямолинеен и примитивен. Так что, конечно, не изделия своего божественного искусства он планировал возвратить, ни для этого он целыми днями пропадал в кузнице. И разводиться с Афродитой не собирался и не надеялся, что она, Афродита, станет ему верна. Но в результате всей этой забавной истории, он, во-первых, отвадил Ареса, которого ревновал наверно не только к Афродите, но и к Гере.

Во-вторых, как мудрый шут он придумал и разыграл грандиозный шутовской спектакль, а не моральное судилище.

В-третьих, возможно законная супруга сжалилась и допустила до себя, хоть на несколько ночей, примерного супруга. Да и, если вдуматься, то Гефест только укрепил свой брак. Совсем не мало.

Одним словом вся эта история совершенно лишена разоблачительности и мелодраматичности, она весела и бурлескна от начала и до конца.

Признаюсь, первый раз прочёл об этой истории не у Гомера, а у А. Лосева[308], и ясно представил себе, как смеётся и радуется большой, слепой старик

…возможно, когда Лосев писал свою книгу о Гомере, он был ещё не стариком и не слепым, но я воспринял именно так…

И эта радость передалась мне, некоторое время мне было легко и весело, пока жизнь, далёкая от жизни древнегреческих богов, не заслонила Гефеста и его пикантную историю.

Но только в одном не могу понять древних греков:

как случилось, что у Афродиты с Гефестом не было потомства?

Что было причиной?

Или не все источники я знаю, или что-то в логике древних греков не понимаю.

Несомненно, Афродита рождена из греческого духа: из греческих фобий и греческого преодоления этих фобий, из греческой реальности и греческих фантазий, из греческих повседневных забот и греческих экзистенциальных прозрений. Будто некий таинственный Солярис[309] из самых потаённых уголков греческого сознания и подсознания реализовал греческий взгляд на природу женщины.

Из другого века, из другой культуры мне кажется, я чувствую Афродиту, мне кажется, я понимаю Афродиту, мне хочется рассказать об Афродите другим, рассказать своими словами, своими понятиями, но Афродита постоянно ускользает. И тогда вдруг я ощущаю себя Бенджамином, Бенджи из Фолкнеровского романа «Шум и ярость», или «Звук и ярость»[310], от которого всё убегает и убегает луг с коровами, он исступлённо выкрикивает, бурно жестикулирует, но что он пытается сообщить, понятно только ему.

Остаётся строить догадки.[311]

Что же до того как соберутся в целое эти последние мои догадки-кадры-портреты-заметки об Афродите и соберутся ли вообще, не стоит гадать.

Имеющий воображение, да вообразит, имеющий сообразительность, да сообразит…

В современной ироничной книге под симптоматичным названием «Боги забавляются»[312] можно прочесть, что Афродита была «длинноволосая блондинка необычайной красоты, с огромными голубыми глазами, розовой кожей и сверкающими белыми зубами».

Афродита в этом портрете похожа на современных топ-моделей, только стоило бы добавить «длинноволосая и длинноногая блондинка»

В предельно далеких от этой попсовой Афродиты изображениях архаики и классики Афродита изображается одетой, возможно по причинам, о которых мы говорили выше, что её нагота опасна для мужчин, опасна для мира. Но позже, возможно когда «страх и трепет»[313] перед Афродитой несколько отступают, или просто начинаются «сумерки» греческого духа, Афродиту вновь начинают «раздевать», изображая обнажённой или почти обнажённой.

Одну из первых скульптур обнажённой Афродиты, так называемую Афродиту Книдскую, создал знаменитый Пракситель[314]. Эта Афродита стала почти эталоном Афродиты и, что то же самое, эталоном красоты: почти как эталон метра или эталон килограмма в новое время.

Афродита Книдская плавно опирается на одну ногу, так что во всём её теле от щиколоток, по бедру, изгибу рук, талии, груди, плечам, чуть приоткрытым губам, чуть повернутой голове, пробегает едва заметный ток, возникает неуловимое движение, в этом токе, в этом движении есть капелька вызова, самая малость нетерпения, нисколько не отягощающая её полную умиротворённость, её спокойствие, вся она остаётся в границах «покоя и движения», «нетерпения и бесстрастности».

Нам неведомо, сколько ещё было Афродит, но в римской копии греческого оригинала, ориентировочно 3-го века Афродита поворачивается к нам спиной. В изящном повороте со спины она демонстрирует свой обнажённый зад, поэтому так и названа «Афродита Каллипига»

…по-гречески буквально «Афродита Прекраснозадая»…

и может быть имея в виду эту Афродиту, Сальвадор Дали́[315] от собственного имени и от имени всех мужчин решил, что как не изощряйся, именно «зад» и есть вся привлекательность женского тела, если уж зад есть вся привлекательность Афродиты.

В гомеровском эпосе, как считают исследователи, Афродита становится всё более кокетливой, а отношение к ней самого Гомера ласково-ироничным.

Возможно, что и так, возможно, что у Гомера есть свои симпатии и антипатии, и он выделяет Гектора и Андромаху как семейную пару, за которыми не стоит Афродита, поскольку это не её амплуа. Но Гомер и как грек, не знающий стыда и чуждый морализаторству, и как автор эпоса, всегда похожего на бег на длинные дистанции, будто не ты движешься, а всё медленно проплывает мимо, и просто как мудрец, который не стал бы судить богов и героев, как и не стал бы пытаться до конца разгадать мир, полный «шума и ярости», не мог противопоставить примерно-образцовых Гектора и Андромаху, всем остальным богам и героям.

Как бы не был Гомер бесстрастен как эпический сказитель, он прежде всего грек и красота для него и есть высшая правда, есть высшая божественная отмеченность. Гомер не может не восторгаться Еленой и перед этим пиететом даже кровь и смерть не принимаются в расчет. Но ведь Елена и есть земная ипостась Афродиты, через неё Афродита и осуществляет свой божественный порядок или, что то же самое, божественный произвол в мире.

Любовь, вспыхнувшая между Еленой и Парисом, есть самое высокое творение Афродиты. Поступки Елены не обсуждают и не осуждают даже те герои, которые терпят от них урон и несчастья, её поступки не могут иметь обычное земное измерение. Тем самым Гомер отдаёт должное Афродите и её божественному произволу на земле.

У Платона в «Пире»[316] сделана попытка различить, условно говоря, «хорошую» Афродиту и «плохую» Афродиту: этих богинь, на его взгляд, конечно же, две: старшая, что без матери, дочь Урана, которую мы и называем поэтому небесной,

…конечно, о гениталиях Урана ни слова…

и младшая, дочь Дионы и Зевса, которую мы именуем «пошлой».

Моралисту Платону только и остаётся, что разделить Афродиту «небесную» и Афродиту «пошлую»,

…как Афродита у греков может быть пошлой (?!), как вообще возможна «пошлость» у наивно-детского восприятия…

и это разделение попадёт на благодатную почву последующих морализаторских представлений человека о «нравственном» и «безнравственном». При этом, естественно, что Платону придётся изгнать Гомера из добропорядочного общества, а нам вслед за ним трагедии предпочесть мелодраму.

Но потребность становится греком, по крайней мере у европейского человека, останется и при этом, становится греком не по-платоновски, а для Ницше даже не по-сократовски, а как у Гомера, как у Елены и Афродиты. А европейскому человеку, чтобы компенсировать потерю греческого, потерю того, что олицетворяет, символизирует и актуализирует Афродита, придётся придумать психоаналитиков, чтобы хоть как-то приноровиться к возникающему миру в котором «небесного» становится всё меньше и меньше, а пошлое разъедает всё вокруг.

В мировой культуре или, по крайней мере, в её западной ветви, на мой взгляд, есть только одна антитеза Афродиты – Дева Мария. Как христианство и греческая античность взаимотталкивают и взаимопритягивают друг друга, так бесконечно далёкие друг от друга Афродита и Дева Мария, две великие ипостаси женщины.

Обе они абсолютно самодостаточны.

Обе дарят мужчинам великую мужскую судьбу, одна через соблазнение, другая через жертвенность.

В конце концов, разве не одно и то же соблазнять, сводить с ума, смеяться над потугами мужского превосходства, или бесконечно любить мужчин, слабых и ранимых, слабых даже в своём видимом превосходстве и в своей чванливости.

Ещё один пример, совершенно другого толка.

Не могу удержаться, чтобы не процитировать историю с современным литератором из газеты «Ex – Libris»[317], который как-то работал ночным сторожем в помещении, где стояла скульптура Афродиты:

«Это была самая настоящая Афродита, которую Соллогуб[318] вывез когда-то из Рима. Обнажённая копия с греческого оригинала, две тысячи лет как минимум – вы понимаете в каком обществе я коротал ночи?

Она стояла на лестнице в полутёмной нише спиной к стене, дельфин льнул к её мраморным ногам, а я часами смотрел на неё и не знал, что мне делать: благоговеть или ёрничать?

О ту пору все мы взахлёб читали «Улисса» Джойса[319], которого «зарядила» на год «Иностранка»[320]. Это был гром среди ясного неба и революция № 9, но речь не об этом: в ту самую осень, я как раз дошёл до эпизода, где эротоман Блум зашел поглазеть на скульптуру в Национальном музее. Помните?

«Глаза его, бледного галилеянина, были так и прикованы к её нижней ложбинке».

И вот однажды, за полночь, я не вытерпел. Я отложил журнал, взял стул и поставил его на лестнице у ног Афродиты. Теряя стыд и отчаянно смущаясь, (богиня всё-таки), я обхватил её за ноги и заглянул за спину.

И что же?

Зрелище, которое «мне открылось», превзошло самые дерзкие мои фантазии – на черных от пыли ягодицах я увидел отчётливый след пятерни».

Гомер и Джойс, несомненно, два самых великих писателя западной традиции, а Улисс то ли римейк, то ли парафраз, то ли вариации на тему «Одиссея», и как бы подтверждение того, что «Одиссей», а теперь «Улисс», архетип вечного возвращения домой, а вечное возвращение домой, как выяснилось в XX веке, не бывает без комплексов, подсознательных порывов и прочей подсознательной чепухи. Что до Афродиты, то, как выяснил русский литератор из XX века, её чары не потеряли своего значения, но век другой, теперь ей приходится рассчитывать на закомплексованных эротоманов, оставляющих след своей пятерни на самом пикантном месте.

Можно изгнать Еву из рая, можно разделить Афродиту на две половины, но человеческую природу не переделать. Вот тогда на помощь человечеству будут приходить всё новые и новые истории о Пигмалионе и Галатее.

Вспомним эту историю:

Пигмалион, царь Кипра, знаменитый скульптор, влюбился в Афродиту и поскольку она никогда бы не разделила с ним ложе, он создал её статую из слоновой кости, положил её с собой в постель и стал молить богиню, чтобы она сжалилась над ним. Войдя в статую, Афродита оживила в ней в женщину, под именем Галатеи, которая и родила от Пигмалиона Пафоса и Метарму.

Вот и остаётся мужчинам во все времена надеяться на то, что Афродита оживит любимую ими «скульптуру» женщины, а женщинам во все времена надеяться, что найдется мужчина, который изваяет скульптуру, в которую ей женщине, стоит входить, чтобы её стоило бы оживлять. И если всё это будет происходить, Афродита всегда придёт на помощь.

И будет приходить во все времена.

Сцена спора трёх богинь, пожалуй, самая весёлая, самая пикантная, самая озорная, самая бурлескная, во всей греческой мифологии. И с неё – греки, что здесь можно добавить – начинается трагическая судьба самого яркого древнегреческого героя, Ахиллеса. Может быть, только царь Эдип более трагичен, чем Ахиллес. Эдип самый трагический герой во всей мировой литературе, пытался во всём быть благородным, получилось с точностью наоборот.

Попробуем вообразить эту сцену.

Во время свадьбы Фетиды и Пелея, с неба упало яблоко, не простое, а золотое, и на нём оказалась высечена, выгравирована надпись «Прекраснейшей».

Все богини бросились к яблоку. Все, кроме Фетиды, которой настолько не до смеха, что она по своим страстям кажется не богиней, а обычной земной женщиной. Не хотела она не этого брака, не этой свадьбы. Заставили. Зевс вынудил.

Гера, Афина, и Афродита немедленно оттеснили всех остальных. Они здесь главные, остальным нечего вмешиваться.

Каждая из них предполагала, что яблоко предназначено ей. Все оцепенели в предвкушении пикантного зрелища.

По мнению исследователей, сцена спора трёх богинь, возможно, восходит к древнему обычаю женских ритуальных состязаний в красоте, засвидетельствованных в храме Геры на острове Лесбос. Но до нас она дошла не в форме ритуала, а в форме рассказа, весёлого и озорного.

Нам неведомо как богини спорили, что говорили друг другу, пробовали ли вцепиться друг другу в волосы, но мы вправе строить догадки. Скорее всего, они соблюдали правила приличия, ведь для них, как для греческих богинь, важно было оставаться красивыми и пластически совершенным.

Естественно, что договориться богини не смогли – и потому что богини, а ещё больше, потому что женщины. Пришлось обращаться к Зевсу, чтобы он их рассудил, а Зевс избрал Париса в качестве арбитра. Но поскольку Парис не был на свадьбе, пришлось отправляться к нему, чтобы он на месте разрешил спор.

Парис во многом антипод Ахиллеса и сыграл в его судьбе роковую роль, так что придется рассказать о нём несколько подробнее. Он сын Приама и Гекубы,

…та самая «что ему Гекуба?»?[321]…

т. е. на первый взгляд у него самое земное происхождение.

Но с Гекубой и Приамом много неясного и мистического. Достаточно сказать, что Гекуба была матерью девятнадцати (по другим версиям – двадцати) сыновей, среди которых были Гектор, Парис, Елен (обладал даром предвидения), Деифоб, Троил (отцом его считают Аполлона), а дочерьми её были трагическая прорицательница Кассандра. Многое говорит о связи Гекубы с образом богини Гекаты, богини мрака, ночных видений и чародейства.