Тигран Великий

Мецн медленно расхаживал среди рабынь, внимательно присматриваясь к каждой, и, наконец, произнёс деловито:

– Товар у тебя хороший. Видно, что содержишь в чистоте и сытости. Но таких у меня предостаточно. А нет ли чего необычного?

Молодой купец в недоумении посмотрел на Мецна.

– Остались ещё две, но там просто не на что смотреть, достойнейший, – ответил финикиец.

– Это спорный вопрос, – возразил Мецн, у которого был свой взгляд на женскую красоту, – показывай.

– Как пожелаешь, – с ухмылкой произнёс купец и вывел ещё двух.

Мецн сам открыл им лица. Первой оказалась плотная чернокожая эфиопка с толстыми губами и маленькими красными глазками. Такая годилась бы для тяжёлой домашней работы, а вовсе не для любовных утех. Вторая была маленькая курносая девчушка с веснушчатым лицом. Мецн сорвал с её головы накидку, и мощная копна огненно-рыжих волос рассыпалась перед ним. Глаза Мецна засияли от восторга.

– И ты скрывал от нас такую красоту! – произнёс он восхищённо. – Какое нежное лицо, какие изящные линии тела! Не знаю, как её прежде звали, но с этого момента будут величать Грацией.

Работорговец недоумевал. Вот уж не мог он додуматься, что этот богатый чужеземец отвергнет настоящих красавиц-рабынь и отдаст предпочтение щупленькой рыжухе и вдобавок назовёт Грацией.

– Откуда она?

– Я и сам толком не знаю. Наверное, из дальних стран Севера.

– Как же она попала к тебе?

Финикиец с улыбкой пожал плечами.

– Ладно, можешь не рассказывать, – сказал Мецн, – мне и так всё ясно. Римляне грабят далёкие страны, ваши пираты грабят римские суда.

Купец продолжал молчаливо улыбаться.

– Уговор наш помнишь? Я беру её даром.

– Бери, достойнейший, – без особого сожаления ответил работорговец.

– Ну что, Соломон? – обратился Мецн уже ко мне, – сумел договориться?

– Да. Караванщик согласен, – ответил я.

– Отлично! Тогда до утра. Эту рабыню мы берём с собой, – произнёс Мецн и вместе с девушкой исчез в своём шатре.

С первыми лучами солнца наш караван тронулся в путь. Мецн сидел на высоком верблюде, и голову его защищал навес. Лицо по-прежнему было строгим и властным, по-прежнему источало уверенность и решительность.

– Почему ты не бросил меня в пустыне, юноша? – вдруг спросил он, не поворачивая головы.

Я молчал, не зная, что ответить.

– Ведь мог бы спастись в одиночку, а предпоч?л остаться с умирающим стариком.

– Там, где я родился, не принято бросать людей в беде.

Мецн с удивлением посмотрел на меня.

– И где же ты родился?

– На берегу реки Иордан.

– Уж не в Самарии ли?

– Верно, в Самарии

Мецн с улыбкой посмотрел на меня.

– Выходит, что все самаритяне добрые люди, не ведающие о коварстве и зависти? А разве бывают такие на свете?

Не зная, что ответить, я тоже заулыбался.

– Самария тут не при чём, – продолжил мысль мой попутчик, – просто ты добрый малый и будешь по достоинству оценён.

Есть неписаное правило: когда идёшь по жаркой пустыне, чтобы сберечь силы, предпочтительней хранить молчание и изъясняться языком жестов. Наши караванщики поступали именно так, и только ближе к вечеру, когда жара начала спадать Мецн опять оживился.

– Мы с тобой – как те иудеи из вашего Писания, – вдруг заговорил он, вспомнив почему-то сюжет из священной книги, хранящейся в главном иерусалимском храме.

– Ты читал наше Писание? – удивился я.

– Представь себе, да! Причём на греческом.

– А что, уже есть перевод? – спросил я.

– Имеется. Литературное произведение, которое претендует на успех, должно быть непременно переведено на греческий, ибо язык этот наиболее распространён в мире и, без сомнения, способствует популяризации трактата. Перевели же Писание иудеи Александрии – города, где библиотек больше, чем синагог.

Упоминание об Александрии вызвало во мне приятные чувства. Побывать в городе, основанном Александром Великим, во втором мегаполисе после Рима, было давней мечтой лекаря Мафусаила. Мой хозяин с воодушевлением рассказывал про широкие городские проспекты; про набережную с многочисленными тавернами, по которой прогуливались богатые горожане; про огромную синагогу, способную вместить до ста тысяч человек; про иудейскую диаспору, которая посылала щедрые пожертвования в Главный иерусалимский храм.

– А в Армении изучают греческий? – спросил я.

– Да! В царских школах мегаполисов, – ответил Мецн.

– А латынь?

– Латынь в Армении знают лишь исключительные люди, так что – считай, Соломон, ты один из них. Для своего возраста ты отлично образован.

– Этим я обязан хозяину, – сказал я, вспомнив Мафусаила.

– Не скромничай, юноша. Не обладай ты врождённой смекалкой и определёнными способностями, никогда бы не осилил столько языков.

– А где ты получил образование? – поинтересовался я.

В глазах Мецна мелькнула грусть.

– В Парфии, – ответил он.