
Убеди Меня Жить
– Нет! – обиженно поднялся пухляк. – Так не правильно!
– Что не так? – раскрыв руки, раздосадовано спросил Кирилл – Что опять не так?
– Будто бы ты не знаешь. – положив руку на руку, и упираясь глазами во взор своего брата, надулся Семен
– Не знаю!
– А вот зря!
Кирилл, отвернув голову, тяжело вздохнул.
– Ну и что?
– Ну, а то!
– Может ты перестанешь томить меня глупыми вопросами?
– Может!
– Мы тут не одни.
Услышав эти слова, Семен покраснел и взглянул на Владимира. Казалось бы, только когда он вспомнил о наличии наблюдателя, ему стало стыдно за развязку семейных разборок.
– Так нельзя!
– Как?!
– Так!
– Benedictus Dieu! – вскричал Кирилл, поднимая руки к небу – не заставляй тебя колотить!
– Нельзя просто так вмешиваться в чужую жизнь! – сквозь зубы, наконец, процедил Семен, – если он не хочет что-то рассказывать, так не наше дело о этом дознаваться!
Кирилл огорченно вздохнул. Расслабив собственное тело, и, уронив голову на грудь, он нервно рассмеялся, и, затем, вновь очертив свое лицо столь бесстрастной и загадочной улыбкой, направился к выходу, знаком приглашая Владимира последовать за ним. Тот, пожав плечами на немой упрек Семена, последовал прямо за ним.
Оказавшись в холле, в двух шагах от заветного выхода из образовательного учреждения, Кирилл поднял руку, знаком останавливая своего напарника.
– Слышишь? – обернувшись, и, вслушиваясь, спросил он, – этот шум.
И вправду, на улице, казалось бы, стоял всеобщий гомон, топот, иногда даже проскакивали восторженные крики.
– Если бы меня спросили, как звучала Ходынская площадь, – тревожно продолжал Кирилл, указывая пальцем по направлению к шуму, – я бы ответил, что именно так.
Владимир всматривался в его беспокойный взор. Он был безумным, по-настоящему бешеным. Казалось бы, что этот человек готов был с места рвануться, лишь бы убежать, спрятаться подальше. Но от чего? Совсем скоро его напарник переменился в лице, вновь вернув привычную ему улыбку, которую Владимир был уже готов называть маской.
Володя пожал плечами, и, никак не отреагировав на столь необычное проявление эмоциональности своего компаньона, первым продолжил путь к выходу.
Хотя на улице и вправду стоял неимоверный шум и гомон, никто из героев нашего произведения никогда не смог бы догадаться о истинном его катализаторе. Прежняя толпа, что так яростно обороняла кортеж предыдущего гостя, расступилась, как и, впрочем, сам конвой. Единственные следы бывшего действия остались лишь на подступи к университету: красный ковер с заграждениями остались. Но, как и любые вещи в этой жизни, долго без дела лежать они не остались. Одни черные машины заменились другими, одних охранников заменили другие, и сейчас, Антон, неторопливо, и, казалось бы, задумчиво покидая стены своего родного университета, был пойман уже совершенно другим кортежем. Моментально, как он выбрался из здания, его обступили, закрывая со всех сторон, и, казалось бы, направляя прямо к новому конвою. В это время холеричные журналисты, что не так быстро подоспели к месту действия, обступили со всех четырех сторон света в свою очередь уже вынужденный эскорт Антона. Хотя и журналисты, в своем роде люди торопливые и спешные, опоздали по времени, но определенно они были в выигрыше в числе. Безусловно, нельзя их сравнивать с прежней толпой, что окружала университет во время встречи арабского шейха, но по шкале громогласности они определенно занимали первое место среди всех аудиторий мира. Некоторые старались пробиться сквозь охрану с вопросами к Антону, но другие, коих было львиное большинство, отступили перед бесполезным трудом, и, выбрав фон получше, вели статичный репортаж перед знакомой им камерой телевидения. Когда Владимир и Кирилл выходили из здания, Антон уже находился внутри кортежа. Никто из журналистов не встретил их даже мимолетным взглядом.
Кирилл, осознавший, что цель его планов находится так близко и так далеко одновременно, зарычал. Он рванулся, будто бы с фальшстарта, быстрыми прыжками приблизился к толпе журналистов, что осаждали машину кортежа, и, внедряясь в толпу, старательно раскидывая всех подряд, попытался достучаться до окон автомобиля.
У него почти получилось. Но только журналисты, для которых подобные действия были в норме их профессионального дня, привыкшие к толкучке, быстро вытеснили новичка со своей арены.
Кирилл, ревущий, побледневший, возвращался обратно к Владимиру.
Но выйти было изрядно сложнее, чем войти. Теперь уже его давили, и, под огромной массой человеческих тел, он, казалось бы, был в настоящей ловушке.
Но, по какому-то чуду, выбраться он все-же смог.
Морально истерзанный, с потускневшим взглядом и изрядно потрепанной рубашкой, он вернулся к Володе.
– Как же нам теперь, – покаянно бормотал он, – как же.
– Не волнуйся, – с дружеской улыбкой, нежным взором отвечал ему его компаньон, указывая куда-то вдаль рукой, – видишь автомобильные номера? АМР. Это администрация президента.
Глава восьмая, или предфинальное действие, в котором показывается, что иногда простой путь – не самый правильный.
Город был в буйстве.
Люди сонмами и массивными кипами собирались на площадях, медленно, но верно собираясь вместе и скандируя лозунги близь администрации. Люди, что недавно находились в ней, сами ее покинули, и, присоединившись к выступающей толпе, скандировали различные лозунги.
Можно было сказать, что именно сегодня и сейчас город был живее, чем когда-либо.
Те, кто был по умнее, или как раз таки те, кто действительно хотел добиться каких-то результатов, а не просто поучавствовать в массовом столпотворении, выставить себя как лидера сообщества, собирались у автовокзала, что, по совместности, подразделялся и на вокзал железной дороги, и, покупая первый попавшийся билет в Москву, ждали свои рейсы.
Администраторы вокзалов смотрели на такую бурю с горящими глазами, казалось бы, предвещая свое скорое и резкое повышение по службе.
Автору стоит приметить, что люди были не простыми митингующими, или персонажами, объявляющими забастовку. Наоборот, если можно было бы представить себе что-нибудь более организованного, чем это, любой прямой наблюдатель этих событий назвал бы только какую-либо из административных структур. Люди были в специальной атрибутике, масках, некоторые, как будто бы заранее предвидев всю ситуацию, выходили с плакатами, обрисованными различными иероглифами, из которых наш читатель мог бы проглядеть лишь одно внятное для восприятия неподготовленным взором слово: «Мессер».
Люди толпами заходили внутрь приезжающих электричек, и, не обращая внимания, в каком направлении она едет, занимали места, а, если мест не было, присаживались прямо на пол.
В одной из такой электричек, в которой столпотворение превысило все возможные границы, и, с полным, забитым тамбуром, выезжая в сторону Москвы, сидели три знакомых нам лица.
Одно, худощавое и длинное, распостерлось, выдвигая свои массивные в неимоверной длине ноги. Второе, более пухлое, и, можно сказать, – стеснительное, сидело неловко поджав ноги, казалось бы, побаиваясь всех стоящих вокруг него людей, будто бы попав в совершенно уникальную и ненормальную для него обстановку, которая, соразмерно с количеством людей, находившимися в тамбуре, давило на него.
Герои нашего рассказа смотрели друг на друга в немом вопрошании. Казалось бы, они хотели перемолвиться друг с другом хоть одним словом, сказать друг другу хоть одну появшившуюся у них мысль, но каждый раз, как кто-либо из наших действующих персонажей пытался было молвить хоть один отклик, так сразу тамбур, можно подумать, назло, восполнялся неисполнимым гомоном, каждый пытался поговорить со своими знакомыми, и, создавая такой вселенский, можно себе представить, довольно массивный грохот, тамбур, будто бы обладая единым разумом, быстро утихал, и каждый, казалось бы, ощущал на себе алые краски стеснения, которые так резко выступали на лицах невинных и молодых душ, когда они попадали в неловкую для их достоинства ситуацию.
В таком положении они ехали два часа.
Каждый раз, как электричка останавливалась, внутрь тамбура пытались пробраться большие активисты, можно подумать, что даже более резвые, чем из города их отправления. Но, как только те, ощутив давление со стороны других тел, проваливались в своей задаче, отступали, солидарно кивая, как будто бы условным знаком, понимающе прощались.
Как только поезд ступил своим сутулым носом на станцию «Окружная», герои нашего рассказа, внегласно скоординировавшись, и, можно подумать, проводя ментальную и когнитивную регруппировку, пробивались к выходу из вагона.
– Это возмутимо! – взрычал Семен, и, по праву самого массивного, и, самого сильного, что внутри толпотворения служил своего рода кнутом, двумя руками которого разгонялись стоящие люди, первопроходцем ступал на платформу, и, приземлившись на обе ноги, обернувшись к своим компаньонам, продолжил – Что происходит?! Это не нормально!
– Либо нас преследуют несчастные совпадения, – вздыхая, присоединялся к Семену Кирилл, – либо мы огромные везунчики.
– Скорее всего и то, – кончил за всех троих Владимир, – и то.
Затем, уже физически, гласно перегрупировавшись на платформе, что, на удивление всех троих, была пустынна, они спустились к метро.
Совсем скоро они оказались на Китай-Городе.
Хотя, автору стоит подметить, что это «скоро» не может корректно вписаться в привычные для читателя рамки. Отнюдь, в условиях, в которых находились персонажи нашего рассказа, совсем скоро, как привыкли бы наши читатели, добраться туда было бы невозможно. В метро была ужасная давка. Ряд станций, казалось бы. устроит себе ценз на проход вглубь, отсекая от прохода внутрь людей в масках или с плакатами, скандирующих лозунги. А в самих вестибюлях, и, на удивление наших героев, которые как раз таки и подметили столь удивительный факт, количество патрулей было удвоено, и, можно было подумать, что в определенные вагоны, будто бы специально, заглядывают сотрудники правопорядка.
В общем, как бы люди не пытались в себе это скрыть, была настоящая паника.
Чем ближе они приближались к обетованной станции, тем больше у них оказывалось попутчиков. Совсем скоро у них почти не было возможности даже оказаться внутри вагона.
В один момент, когда они наконец дождались на «Ботанических Садах» тот самый вагон, в который, казалось бы, можно пропихнуться, их подвел Семен. Тот, в силу своей природной пухлости и скромности, совсем не желал входить внутрь уже переполненного вагона. Только после нескольких минут споров, двух пропущенных поездов, и трех поджопников от Кирилла, он все-таки согласился, что в их ситуации, когда на кону стоит что-то более великое, что-то, к чему они приближены одновременно больше и так далеко от всех учавствующих в непонятной для них организованной деятельности, задумываться о приличиях – дело последнее.
Каким-то непонятным чудом они выбились на станцию Китай Город. Толкаясь, и, заранее взявшись за руки, ибо в таком столпотворении немудрено было потеряться, или, что еще хуже, упасть, и уже никогда не подняться, они протискивались вглубь.
Совсем вдруг они услышали близкий и к ним визг. Визг был необычный: было очевидно, что издает его мужская гортань, но для любого неопытного слушателя, не находящегося в положении подобному каждому, кто был в том столпотворении, он бы показался настолько женским, настолько визгливым, что тот, в силу своего благородства, – а автор уверен, что его читатель уж точно благороден, – ринулся бы его, или, правильно в данном случае сказать, ее спасать. Неожиданно Семен накренился в сторону Кирилла. Обернувшись, Володя заметил, как он подскользнулся, и, смертельно побледнев, как уже имел честь автор описать, визжал.
Но было в его визге что-то необычное. Казалось бы, что Кирилл чувствовал себя не просто в шаге от смерти. В его визге, визге столь тонким для такого тонкого существа, как он, резким, для такого резкого человека, как он, и протяжным, для такого непротяжного мужчины, как он, было нечто звериное. Нет, это было нечто худшее, чем смерть. Это был страх.
Семен, казалось бы, отреагировал совершенно спокойно, и, с чудовищной силой, которую Владимир никак не мог ожидать в таком тонком теле, поднял своего брата, и, поставив его на ноги, выслушивал странный лепет, тонкое блеяние, похожее на бормотание, которое он говорил скорее себе под нос, чем своему брату.
– Потом сочтемся, – угадав его мысли, заявил Семен, – на то мы и братья.
Дальнейших происшествий на их пути не было.
– Можете не доставать карту, – мечтательно, совсем не всматриваясь в своих компаньонов, но, наоборот, стоя спиной к ним на элеваторе, но высказывая достаточно громко, чтобы они могли слышать, заявил Владимир, – Мне кажется, что вся эта толпа идет как раз туда, куда нужно нам.
Ребята одобрительно кивнули.
Оставим наших героев подниматься по элеватору метро и вознесемся на крыльях, которые автор с радостью дарует своему читателю, и перенесемся на Старую Площадь, прямо к зданию Администрации президента, в толпу, которая, сначала ставшая осаждающими, но, как только из здания начали показываться силуэты служителей правоохранительных структур, мгновенно стали осажденными.
В центре этих действиях, прямо в небольшой пространстве, которое бравые служители закона смогли отвоевать в тяжелой битве, стояло два избранных человека. Один, держащий на своем плече камеру, устремлял взор на другого – женщину, которая, придерживая в руках микрофон, что так удачно подсоединен прямо к великому оружию двадцать первого века, говорила:
– Сегодня наша съемочная группа стала свидетелями оху… – она остановилась, и, опустив голову вниз, так, чтобы оператор не мог видеть ни ее улыбки, ни ее корящего себя огорчения, продолжила, – Стоп! Прости! Да, я понимаю, это не профессионально, но, правда, такого опыта у меня в жизни не было! Ну вырвалось и вырвалось, не вини меня!
Оператору, казалось бы, было совершенно все равно на то, что говорила его напарница. Та оправдывалась перед статуей, и, можно было подумать, что ее слова были в первую очередь направлены самой себе, чем безмолвной темной линзе камеры.
– Сегодня мы стали очевидцами удивительного события! Посмотрите на происходящее, – она немного отошла, позволив оператору заснять группы протестующий, сдерживаемыми бравыми солдатами правоохранительных органов, – Сегодня, близь Китай Города, на улице Старая Площадь около Аппарата Президента собралась толпа, численность которую белый счетчик предоставить пока не смог, но все они скандируют одно и то же. Спасите нашего Мессера! Напоминаем, что до этого Владимир Путин в рамках рабочего визита совершил инспекцию в одно из образовательных учреждений подмосковья. Кто такой Мессер? Что ему угрожает? Смотрите в дальнейших экстренных репортажей на телеканале Руссия двадцать пять!
Не позволив дослушать репортаж нашего необычного корреспондента, мы увлекаем читателя в передние ряды протестующих, где уже давно показались три знакомые нам головы.
– Это невозможно! – стараясь перекричать весь гомон, заявлял Семен
– Это невозможно… – задумчиво, утвердительно высказывал Кирилл, втыкая руки в карманы и опуская взгляд на землю
Владимир промолчал. Он, подставив кулак под челюсть, стоял, раздумывая. На его лице, что озарилось необычайным проблеском мышления, все еще виднелось чувство азарта. Казалось бы, сейчас он представлял себе, как пробегает сквозь эту толпу, размахивая ОМОНовцами, и, продвигаясь прямо в резиденцию президента, и, судя по его забавной ухмылке, ему казалось, что те, восхищенные им, уже были готовы рукоплескать ему за смелость и усердие, наградить великие звания, и все в подобном роде. В общем – Володя продолжал быть в своем вкусе.
Кирилл смотрел прямо на него. Казалось бы, что в его блестящих, пламенных глазах он находил вдохновение, силы. Он будто бы видел в этом юношеском, азартном пламене смысл жизни. Это пламя, вскоре, прямо как в самом начале нашего произведения, когда этим необычайным когнитивным, идеологическим вирусом заразился Владимир, перешло в сердце, нет, можно сказать, что прямо в его болезненную душу. Кирилл, в своей импульсивности, можно сказать, горел. Он дрожал, он хотел действовать.
В один момент, будто бы по зову провидения, протестующие расступились. Из концов рядов выходила маленькая группа. Казалось бы, что в ней нет ничего примечательного, пока наблюдатель не подверг бы их силуэты тщательной инспекции. В их руках были мутные бутылки, с в чем-то обмоченной торчащей изнутри тряпкой. В их руках были Коктейли Молотова.
Совсем скоро их подожгли. Первая рука, первая и самая близкая, которая была не только рядом с Кириллом, но и со строем ОМОНа, была самой твердой из всех. Именно она начала пожар.
Кирилл, находящийся в экстазе, побежал прямо на строй ОМОНа. Двумя прыжками он уже оказался под щитами правоохранительных органов, и, хватаясь за них, пытался подставить служителей правопорядка прямо под объятые праведным пламенем коктейли.
И у него это получалось.
Семен, наблюдающий эту картину, и отреагировавший на происходящее только тогда, когда, как обычно, было уже поздно, закричал:
– И-Д-И-О-Т!
На его глазах проступили слезы. Он подбежал к группе ОМОНовцев, которые избивали бедного Кирилла. Тот, если мы позволим читателю взглянуть сквозь подпорки щитов, казалось бы, не чувствовал боли. Его лицо, казалось бы, начало гореть ровно так же, как горит его пламя. Его алые, пламенные краски, проступающие на лице, которых, возможно, создал именно резкий всплеск идеализма, а, возможно, именно норадреналин, оказались под затмением дубинок и щитов солдат.
Семен, орудуя своими толстыми кулаками, начал откидывать от своего брата бравых служителей закона. Но безуспешно. Совсем скоро, он, просто закричав, закричав от глубокой душевной боли, от того, что въелось прямо к нему в душу, от того, от чего он уже не избавится в своей жизни, загорелся, загорелся, оказавшись в объятиях ОМОНовца, в тело которого попал прямой удар Коктейля Молотова.
Владимир смотрел на это действие, будто бы на сон. На его глазах сгорали два его друга, самых верных компаньонов, которых он мог бы только представить. Но он уже не верил в реальность происходящего. Подсознательно он до сих пор оставался в своих мальчишечьих мечтаниях, в своем азарте. Поэтому, хотя где-то в глубине души его сердце переживало эти моменты самым худшим для человека горем, он, не обращая внимания на крики своих друзей, выбежал во внезапно открывшуюся выемку в сонме ОМОНа.
Он пробегал прямо мимо корреспондентши. Та, что-то мямля в свой микрофон, наблюдая за происходящим, уже не могла что-то говорить, когда Владимир бежал ко входу в Аппарат Президента. Оператор, который был более хладнокровен, ловил момент. Он, орудуя своим чернозеркальным оружием, снимал происходящее.
Владимир бежал. Время для него замедлилось, он, казалось бы, бежал так медленно, как бежать может только хромой инвалид. Но, по сравнению с другими людьми, которые, совсем медленно шевеля челюстью, совсем медленно оборачиваясь в его сторону, и, совсем медленно орудуя своими ногами, устремлялись в его сторону, он был настоящей молнией. Вот он уже преодолел половину пути к зданию, когда из-за его стеклянных дверей показался темный силуэт.
Он мог видеть, как силуэт поднимал странный предмет, очертаниями похожий на пистолет. Он мог видеть, своим необычайно навостренным в этот момент, как у орла, зрением, как необычайная тень спускает курок. Он мог видеть, как пуля, летящая в разы быстрее ОМОНовцев, пытавшихся его догнать, летящая в разы быстрее, чем он убегал от них в сторону входа, летела прямо на него.
Прямо в его сердце.
Через пару секунд он остановился.
Он вздрогнул, чувствуя, как инородное тело, пуля, проходила навылет, пробивая сердце, вытаскивая его огромное, но совсем детское сердце наружу.
Он недолго стоял, всматриваясь в силуэт. Собрав последние силы, он слегка приподнял руку, и, указав на тень, совсем ослабевшим голосом скорее провел губами, чем пробормотал:
– Он убил меня.
И, высказав свои последние слова, подкосил колени, и свалился наземь, позволяя своей благословенной юношеской, можно сказать, героической крови растекаться по грязи, которая оказалась совсем недостойна носить на своей земле нового Оддисея.
Глава девятая, или финал, в котором один дьявол говорит с другим
Долго Антону ждать своего приезда не пришлось.
Мигалки, особый кортеж, перекрытые улицы, – все было сделано для того, чтобы уже через полчаса, если не раньше, наш герой оказался в Ново-Огарево.
Учтиво поклонившись своим конвоирам, которые были скорее похитителями, чем охранниками, безмолвно поблагодарив их за учтивость, оказанную во время его транспортировки, он, последовав за слугами, вскоре оказался во дворце.
Выпровожденный на второй этаж, совсем скоро он оказался в одной комнате с президентом Российской Федерации.
– Присаживайся, – жестом указывая Антону на кресло напротив себя, властным голосом заявил Путин.
Дважды ему повторять не приходилось. Антон, твердой походкой, которой, можно подумать, идут либо на плаху, либо за орденатом, приблизился к своему похитителю, и, заняв обетованное место, вопросительно поднял бровь.
– Мне жаль, что все так произойдет, – вздохнул Путин.
– Простите?
– Ты наломал много дров.
– Конечно, я наломал. Мне это еще вспоминали до того, как я был удостоен честью прокатиться в вашем кортеже.
– Только я не вспоминаю. Я предсказываю
– Простите? – выпятив глаза, казалось бы, в абсолютном удивлении спросил Антон, – Что?
– Думаешь, что человек твоего масштаба, тот, кто был своего рода народным героем, лидером, может пропасть бесследно? – откидываясь в своем кресле, начал Путин, – Нет! Как сказал бы Генрих Третий – великие скорбят всегда. Ты сделал много. Слишком много. И теперь народ хочет, чтобы ты повторил свои подвиги. Но теперь уже не твоим полигоном станут не страны Азии или Запада. Ты будешь разламывать мой питомник.
Антон, переменившись в лице, побледнев, хотел было соскачить с места, что-то яростно высказать, когда президент жестом его предупредил.
– За Добро нужно платить, – продолжал Владимир, – В особенности, когда живешь в мире Зла.
– Что же… – дрожащим голосом начал Антон, – что же будет дальше?
– Дальше? – улыбнувшись, и, казалось бы, слегка усмехнувшись, сказал Путин, – а дальше – ты умрешь.
Антон побледнел так, как будто бы уже умер. Прямо на месте, прямо от слов президента, которые, можно подумать, попали прямо в его сердце, пробивая его насквозь.
– Как же… Как же это так? За что же… Как же… Что же я сделал…
– Оставь сопли! Ты работал языком, и работал хорошо. Теперь же, как ты сам любил цитировать, живи, когда должно жить, и умри, когда должно умереть. У тебя будет день отсрочки.
– Да? – с проблеском надежды в глазах проговорил он.
– Не подумай, что цитата "Перед казнью попроси стакан воды" сработает в твоем случае. Все продумано. Ты умрешь тогда, когда захочу именно я. Но не подумай, что я сделаю это с особым удовольствием. Из-за тебя погибают ни в чем неповинные люди.
Они замолчали. Антон, сложив голову на грудь, казалось, проворачивал в своей голове все, что произойдет с ним дальше. Смирившись, и, собрал все свои силы, он вновь посмотрел в лицо своего палача.
– Тебе выдадут одежду. Под именем знакомого тебе Владимира, – высказав имя своего тезки, Путин усмехнулся, – ты зайдешь в комнату 205 своего общежития, и, как ни в чем не бывало, устроишься на ночь. Утром в твоей комнате начнется пожар. И никто не найдет никаких улик.
Антон сглотнул, выслушав свой приговор. Затем, устремив свой взор, полный ненависти в лицо президента, он гордо кивнул.
– Уведите его! – громогласно объявил Путин.
Антон не отводил своего взора, вплоть до момента, когда охрана его выталкивала силой. Как только двери закрылись, Путин, наконец отведя свой взгляд, облегченно вздохнул.
Меньше чем через получаса в кортеж президента сел уже знакомый нам по второй главе Владимир, в берцах и плаще.
========== Эпилог, или Exodus ==========
– Новое дело, – с выработанной безразличностью, подкидывая шитую папку на стол Оливера проговорил начальник департамента.
Оливер, стоявший прямо напротив офисного стола своего начальника, присел на стул напротив него. Взяв в руки папку, и, медленно ее перелистывая, он слушал: