
Верховье
Она пожевала, бросила на меня хитрый взгляд, будто проверяя мою реакцию, и продолжила:
– Пошла я купаться на реку. Не знала ишо тогда, что волосье надо лентой подвязывать, чтобы не волочились по воде. А были они у меня длинны, вон, как у тебя. Так этот чертик схватил меня за волосьё-то. Я еле выскочила, чуть не утащил. Другой раз ишо пошла на реку белье полоскать. Ужо последню тряпку полощу, как чертик тряпку-то потянул, я за ней – и в воду. Опеть еле выскочила, околела вся, чуть не утащил. Опасно мне на реке-то было. Но невдолге кончилось все.
Старуха, видимо насытившись, стала заворачивать оставшуюся еду. Я следила за тем, как она шелестела пакетами, как быстро и привычно работали ее пальцы.
– Вот с мужем ездили невод ставить, поможала я ему. На реке тихо было. Вдруг слышу всплеск за спиной. Муж говорит, что-то огромное, черное, все в тине выпрыгнуло, из самих из глубин поднялось, да обратно унырнуло. Мы сразу к берегу. Опосле идем домой, неспокойно на душе. Оказалось не зря. Подходим к избе и видим – свет горит. Помню точно, что тушили свечку-то, откуль свет-то. Припужались. Заглянули в окна. Все мерцат-мерцат, не видать ничего. Подошли к двери, она заперта, а изнутри звук будто прыгает хто, роняет что-то, колотит в стенку. Сели на крыльцо да перекрестились три раза. Воротца отворились, свет погас. Заходим в передызье, в избу – никого будто и не было. Через три дня муж слег, да и помер. Тепереча меня река не трогает. Увела, что нать ей.
Поезд плавно тормозил. Я посмотрела в окно: кругом лес – не видно, что за станция.
– Паленьга, – тихо сказала старушка, тоже глядя в окно. – К самой реке уж подъехали, девонька.
Пока мы были на станции, я решила выйти в тамбур и позвонить маме. Она сразу же взяла трубку.
– Ну как ты там? Два часа прошло, три осталось. Не скучаешь?
– Старуха в плацкарте скучать не дает.
– Все болтает?
– Да сказки какие-то рассказывает.
– Ну, привыкай, – засмеялась мама. – Таисья Степановна тоже любит вечером чаек заварить, свечи зажечь, сесть за стол и начать байки травить. Людям в селах делать нечего, особенно по вечерам. Выдумывают про домовых и русалок, пугают друг друга нечистью.
– А мне старуха про водяного чертика рассказала. Говорит, он чуть ее в реке не утопил.
Мама молчала, я решила, что пропал сигнал.
– Ало? Мам? Ты меня слышишь?
– Да-да, слышу. Ну да, говорю же, дорога длинная, как и сельские вечера.
– Ты права. Кстати, как там наша Иза?
– Сидит у себя, смотрит телевизор.
– Ничего не говорила?
– Нет, мы не обсуждали.
– Понятно. Ладно, мам. В тамбуре прохладно.
– Напиши, как встретишься с бабушкой Таей.
– Конечно.
– Хорошо. Тогда отключаюсь, – сказала она и положила трубку.
Я вернулась в плацкарт. Поезд набирал скорость, мы проехали мост через Пинегу. Моя соседка сидела и все так же смотрела в окно, но на столе перед ней уже стояли две кружки, из еды – только ириски. Я хотела снять обувь и забраться под одеяло, чтобы почитать, но старуха предложила мне чай:
– Хвалёнка, сядь да попей. Иван-чай у меня из наших сурских мест. Ты как, чай-то внакладку пьешь али вприглядку? С сахарком али без?
Отказываться было неудобно, поэтому я сказала, что пью чай без сахара, и, поблагодарив старуху, взяла протянутую кружку. Чай оказался холодным, с затхлым запахом, будто он несколько дней простоял в термосе.
– Как звать-то тебя? – спросила она.
– Аля.
– Алька? Как у Абрамова, что ль? Знашь писателя такого пинежского из Верколы?
– Знаю, его «Альку» в школе проходят.
– Хто имя-то тебе дал?
– Отец.
– Сам пинежский?
– Он – да. И бабушка. Мы с мамой из Архангельска.
Мы немного покивали друг другу и вернулись каждая к своей кружке. За окном стемнело, но не сильно, по-северному, над лесом зажглось розовое зарево, а внутри вагона – еле живая лампочка. Поезд прокладывал себе дорогу сквозь мощный лес. Пахло смрадными испарениями болотистой почвы, душок от чая смешивался с вонью из открытого в тамбуре окна. Я вдруг поняла, что не спросила, как зовут мою соседку.
– Простите. А как…
– Ну что, хвалёнка, ладно, посплю чутка. Некогды вылеживаться, пара часиков всего осталась. Душина кака, а? – сказала старуха и улеглась прямо на голую полку. Она отвернулась, почти сразу послышался храп.
Я тоже легла и закрыла глаза. Читать не хотелось. Я думала о внезапном мамином молчании посреди нашего разговора. Я поняла, что зря сказала ей про реку.
Вдруг резкий голос старухи царапнул слух.
– Знашь, хвалёнка. Недаль от Суры да Лавелы, рядом с Осаново, деревней мертвых, место есь одно. Туда люди не суются. Там таки пеньки, а на них – затесы, похожие на глаза, узки, что замочные скважины, и рты, широки, что печные устья. Там когда-то чудь своим богам жертву приносила. Место это народ нашел, только когда в наших краях деревья рубить стали. Около полувека назад. Слышь, что говорю тебе?
– Слышу.
– Смотрела я все на тебя, хвалёнка, а токма сейчас поняла – нос твой да глаза твои на чудские походют. А чудь – главные колдуны у нас. Бабка твоя, часом, не колдует? Икоту не садит?
– Заговоры читает. Про икоту не знаю.
Старушка недолго посмотрела на меня, хмыкнула и отвернулась. Снова раздался храп.
Глава 6
АляЯ проснулась от толчка – поезд остановился. Плацкарт пустой, ни старухи, ни женщины с ребенком на боковушке. Во всем вагоне тихо, шум шел с улицы, значит, мы прибыли на конечную. Моя книга валялась на полу, толком не начатая. На столе остались чайные круги. Вся эта поездка и разговор со старухой на секунду показались привидевшимися.
Я быстро переоделась и потащила свои вещи к выходу из вагона. На узкой платформе стоял гул, люди смеялись, болтали, стараясь перекричать остывающий поезд и друг друга. Я поискала глазами белый с голубыми цветами платок своей соседки и, не найдя, начала перебирать взглядом лица встречающих. Я не знала, как выглядит бабушка Тая, у нас дома не было ее фотографий, но мама сказала, что отправляла ей несколько моих снимков, поэтому бабушка Тая найдет меня сама.
Станция Карпогоры-Пассажирская – небольшое одноэтажное здание из когда-то белого, но уже потемневшего от старости кирпича. Оно сливалось с ночным северным небом того же мышиного цвета. Ярко горели фонари, бросая нам на головы свой седой отблеск. Вокруг вились и гудели комары. Пахло древесиной от груженного бревнами поезда на соседних путях. Через дорогу от станции начинался поселок, света не видно ни в одном доме. На дороге растянулся ряд машин. На остановке стояло два автобуса.
Я увидела, как в мою сторону бойко зашагала аккуратная круглая женщина. Через секунду она уже крепко меня обнимала, сжимала, хватала за руки, за плечи, трогала мои волосы, заплетенные в косу.
– Какое счастье! Аля, приветствую тебя, дорогая, приветствую, моя милая!
Большими сухими ладошками она сжала мое лицо и сказала, что я очень похожа на отца.
Выглядела бабушка Тая моложе, чем я ожидала, макушкой она едва доставала мне до груди. Ее короткие русые волосы еще не поседели, лицо ее разрумянилось, и из-за северного загара кожа казалась золотистой, как тесто, которое смазали маслом и долго выпекали. Одета она была в штаны и клетчатую рубаху, за которую цеплялись древесные занозы и ежики репейника.
Бабушка Тая быстро потопала в сторону автобусной остановки. Я потащилась следом за ней с чемоданом, внезапно ставшим огромным и тяжелым. Бабушка так ловко лавировала между людьми, катилась по пыльной вытоптанной тропинке, что я еле за ней поспевала. Мое тело отяжелело, стало вторым чемоданом.
Бабушка Тая заплатила водителю, мы устроились в самом начале автобуса.
– Рада, что ты приехала, ягодинка моя. Спасибо, что вспомнила обо мне.
Глаза бабушки намокли, она стала вытирать слезы короткими пальчиками. Я сказала, что тоже рада, и отвернулась к окну. Мне стало неловко от ее слез.
Автобус постепенно заполнялся людьми, проход забивался пакетами и сумками. Бабушка Тая все с кем-то здоровалась, разговаривала. Многие спрашивали ее, что за гостья такая с ней. Бабушка объясняла, что я дочь ее «молодицы». Те, кто постарше, говорили, что я похожа на отца, что у меня такие же светло-серые глаза и нос уточкой. Они смотрели на меня, улыбались, качали головами, поражаясь нашему с ним сходству. А я не находила, что сказать, поэтому натягивала ответную улыбку и кивала.
А потом мы затряслись по грунтовой дороге вверх по Пинеге до Лавелы. Я написала маме, что бабушка Тая встретила меня и что мы уже едем в автобусе. Мама тут же ответила, что очень рада и что ложится спать. «Удачи завтра в редакции», – прислала она еще одно сообщение. А я и забыла, зачем приехала.
Бабушка спросила, как я добралась, я рассказала ей про свою соседку по плацкарту и ее историю про чертика в реке. Бабушка Тая слушала с интересом и подтвердила, что слышала нечто похожее. Спрашивать про колдовство показалось как-то глупо. Весь оставшийся путь я всматривалась в густой лес, а бабушка беседовала с женщиной, которая сидела сзади нее. Мне показалось, я видела сову.
Автобус высадил нас на широкой проселочной дороге рядом с сараем для дров у подножия холма, на котором рассыпалась деревня – несколько похожих домов из влажно-серых бревен. Отличался от них только дом бабушки Таи: он был меньше и бревна другие, не такие широкие и окрашенные светло-зеленой краской. Бабушка Тая стремительно взбиралась на вершину холма, я поднималась осторожно, боком, как рак, обеими руками тянула свой нелепый чемодан. Видимо, недавно здесь прошел дождь, трава была еще мокрая, и я намочила лодыжки.
Когда мы поднялись к избе, показалась река. Деревня тянулась вдоль обрыва, почти с него срываясь, внизу по песчаному пляжу, точно пауки, расползлись кусты, лоснилась и подрагивала, словно желе, застывшая гладь воды, а на противоположном берегу темнел густой смешанный лес. Некоторые деревья росли прямо из крутого склона, будто шли к реке, а некоторые уже почти занырнули – нависли тяжелыми кронами над поверхностью, касаясь ее листвой.
Дверь бабушка Тая не запирала, уходя, только приставляла палку: красть, как она сказала, тут нечего да и некому. Чемодан она отнесла в комнату, пока я снимала ветровку и кроссовки в прихожей. Когда я вошла на жилую половину избы, меня обнял запах вареной картошки. Я поняла, что дико голодна, поэтому сразу бросила взгляд на стол с клеенчатой скатертью, почему-то накрытый на троих. От печки в центре комнаты шел жар, видимо, бабушка натопила ее перед уходом, а может быть, тепло держится с самого утра. Изба ведь была совсем небольшая. Я помыла руки в пластмассовом умывальнике и присела на деревянную лавочку, покрытую пледом из лоскутков. Бабушка включила электрический чайник, рядом с которым стоял самовар из тусклой, заляпанной меди.
– Ну, вот такие встретины я тебе устроила, – сказала она, указывая на стол.
– Для кого третья чашка? – спросила я.
– Для хозяина избы. Надо его задобрить, раз гостья приехала.
– А хозяин – это кто? Я думала, ты одна живешь.
– Одна да не одна. Домовой тут хозяйничает. Поэтому тебе разделить хлеб с ним надо. Целый месяц тебе туcт жить.
Старые крепкие руки разливали чай по оранжевым в белый крупный горох чашкам, бабушка Тая сняла кухонное полотенце с блюда на столе. Показалась гора картофельных калиток и шанег, стало теплее и уютнее. Я выбрала самый загорелый пирожок и откусила. Бабушка Тая налила себе чай в блюдце.
– А до редакции далеко ездить? – спросила я с полным ртом.
– А так же, как сейчас ехали. Ух, оголодала-то как! – засмеялась бабушка. – Будет Алексей тебя возить. Я уже договорилась. Это сосед мой. Друг папы твоего. Помогаю я ему иногда, мать у него, Антонина, совсем плоха.
– А что с ней?
– Икота у нее насажена.
– Икота? – Я вспомнила старуху из поезда. – Как это?
Но бабушка стала рассказывать про Алексея.
– Раньше Алексей жил с Натальей и Иришкой… Пил страшно, они уехали в Архангельск. Сейчас-то он завязал. Но не вернутся они. Девочка в институт поступила, на медицинский. Мать тоже работу нашла. Я ее тогда устроила вместо себя. В детском интернате полы мыть. Сейчас не знаю где.
– Ты мыла полы в детском интернате в Архангельске? Я думала, ты все это время здесь жила.
– Нет, какое-то время в Архангельске жила. Да не понравилось мне.
– А что за интернат? Не тот, что рядом с нами был? Теперь там кадетское училище.
– Да, тот.
– Почему ты к нам не заходила?
– Так обстоятельства сложились, – бабушка Тая пожала плечами и отхлебнула из глубокого блюдца.
Я не стала уточнять, что за обстоятельства, я ее совсем не знала. Мы молча пили чай, я доела первую калитку и взяла еще одну. Домовой к еде не притронулся, бабушка Тая тоже. Когда я наелась, то спросила, где буду спать.
– Под пологом твоя кровать – располагайся. Я пока посуду помою. Сегодня так, а завтра баню тебе покажу. Ночью туда лучше ни ногой.
– Хорошо. Спасибо. За пирожки, да и вообще. За то, что разрешила пожить у тебя.
– Да что ты, девонька моя, тебе, тебе спасибо, что приехала, – бабушка Тая опять начала крепко меня сжимать. – Так на отца похожа, хоть посмотреть на себя дала, – я стала отстраняться, и бабушка неохотливо расцепила руки.
– Перед тем как заснуть, скажи: сплю на новом месте, приснись жених невесте, – засмеялась она.
Я переоделась в пижаму и пошла в свою новую спальню под полог. Бабушка Тая недолго погремела посудой и тоже легла. Я услышала чей-то короткий вопль вдалеке, может быть, кричала птица. А потом на меня обрушилась внезапная и незнакомая мне прежде сельская тишина. Наступил самый темный час перед рассветом, если северную ночь вообще можно назвать темной – светало уже около двух. Тишину нарушило какое-то шуршание. Я отодвинула полог, оглядела комнату и, не увидев никакого шевеления внутри избы, хотела задвинуть шторку и лечь. Но боковым зрением заметила движение за окном, из которого открывался вид на обрыв. Я внимательно пригляделась. Там, у самого края, стояла женщина и размахивала руками. Может быть, кто-то был на другом берегу или внизу у воды? Пока я пыталась рассмотреть чащу леса, женщина развернулась и быстро направилась в сторону домов. Она шла прямо к нашей избе, все ближе и ближе, будто и правда собиралась к нам войти. Почему она никуда не сворачивает? Я подумала о том, что бабушка Тая не запирает дверь. Мое сердце быстро заколотилось, и я спряталась за полог. Я тихо дышала и прислушивалась. Успокоилась я, только когда неподалеку, скорее всего, прямо в соседней избе, хлопнула дверь. Только сейчас я поняла, что бабушка Тая так и не объяснила мне, что за икота у ее соседки. Но, видимо, эту же икоту имела в виду старушка из поезда.
Глава 7
ТинаВиктор Николаевич позвал Тину поработать секретарем на его секции во время двухдневной конференции в другом городе. Тина согласилась: составила программу, отредактировала тезисы участников, подтвердила их приезд. В феврале вдвоем с Виктором Николаевичем они отправились в Великий Новгород на его машине.
Встретиться договорились у метро «Московская», тогда он еще не знал, что Тина живет в противоположном конце города, сама же Тина не стала просить забрать ее из дома. Пришлось вставать в четыре утра.
Тина приехала раньше времени. День был мокрый и серый, никакой настоящей зимы. Ее пальто в клетку стало влажным и совсем не грело. К тому же оно было маловато Тине и уже начало терять форму.
– Тина, – сзади послышался знакомый голос научного руководителя.
Она обернулась. Виктор Николаевич в расстегнутом пиджаке, в выглаженной рубашке, которых еще не коснулось ни капли влаги, явно спешил, хотел вернуться в тепло своей машины.
– Здравствуйте.
– Пойдем?
Он положил ладонь на спину Тины, но сразу отдернул руку от мокрой ткани. Тина это заметила. В машине она сняла пальто, которое пахло мокрой собакой, и кинула его на заднее сиденье.
– Ехать два часа. Можешь пока поспать, – сказал Виктор Николаевич.
– Я в порядке, – ответила Тина.
– Тогда давай пока обсудим твою статью. Куда думаешь отправить?
– Пока не решила. Я плохо разбираюсь в научных журналах.
– А чего тогда молчишь? Могла бы уже давно отправить. Я пришлю тебе список.
Тина задумалась. Действительно, почему она не спросила? Ведь это именно то, чего она так долго искала, – предлог написать ему.
– Думаете, у меня есть шанс попасть в хороший журнал?
– Да, вполне. Статья сильная.
Виктор Николаевич стал хвалить Тину, говорил, что статья достойна быть опубликованной в настоящем журнале, в таком, где публикуется он сам. Говорил, надо сразу зарабатывать себе репутацию и тщательно выбирать площадку, чтобы заявить о себе. Словом, гладил ее по шерстке. Тина кивала, что-то мурлыкала в ответ, подставляла спинку. Она расслабилась, тепло в машине разморило, Тина закрыла глаза и стала дремать.
А потом он спросил:
– Ты не думала поехать на Пинегу этим летом?
От неожиданного вопроса Тина вздрогнула и резко привстала:
– Поехать на Пинегу?
– Ну да. Изучать то, о чем пишешь.
– Честно говоря, нет.
Тина посмотрела на профиль Виктора Николаевича – его лицо окаменело, словно статуя моаи. Ему не понравился ответ, поняла Тина. Надо было срочно исправляться.
– Нет, я хотела бы поехать, просто пока не думала об этом, не планировала. Может, следующим летом. Сейчас я не готова. Исследование совсем сырое, – быстро нанизывала она одно оправдание на другое.
– Следующим летом обязательно надо ехать. Как раз перед защитой.
Добравшись до Великого Новгорода, они позавтракали в кафе на набережной. Виктор Николаевич заплатил за ее омлет и кофе, Тина отказывалась, но недолго. Сначала ей было приятно, а потом она увидела себя в зеркале – точно бездомная кошка в этом своем пальто, с волосами, вставшими дыбом на затылке из-за того, что голова терлась о спинку сиденья в машине. Виктор Николаевич пожалел ее, решил, что у нее нет денег. И правильно решил, подумала Тина, но теперь было обидно, что он ее накормил.
В актовом зале филологического факультета Новгородского университета не было свободных мест. Сюда согнали студентов, и зачем-то приехало местное телевидение. Тина запереживала, но ей хотя бы не надо было выступать, только запускать с ноутбука презентации и листать слайды.
Конференция проходила нервно. Доклады читали студенты бакалавриата, кто-то явно только поступил на первый курс и почему-то решил, что пары месяцев исследования достаточно, чтобы представить тему на конференции, и очень зря. Виктор Николаевич не давал им спуску, задавал сложные вопросы, ловил на слове, вырывал из контекста фразы и жонглировал ими, в общем, развлекал себя и аудиторию, напрочь отбивая у студентов желание публично выступать. Тина никогда не была на их месте, но хорошо впитывала чужой страх. Одновременно с этим она думала, как ей повезло, что Виктор Николаевич – ее научник, которому понравилась ее статья.
Наступил перерыв. После него еще пять докладов. Журналисты уехали. Тина немного расслабилась. Она прогуливалась по коридору, когда Виктор Николаевич подошел к ней и сказал, что не хватает одного выступающего.
– В смысле, не хватает?
– Что непонятного я сказал? У нас не будет одного доклада, надо его срочно заменять.
– Но почему обязательно заменять? Пусть будет четыре доклада вместо пяти.
– Тина, ты что, не понимаешь? – Он шептал ей на ухо, и его шепот она ощущала как крик. – У нас регламент. Должно быть еще пять докладов. Это твоя ошибка. Ты должна была узнать у всех участников, точно ли они приедут на конференцию.
– Но я узнавала. Может быть, один разволновался и ушел?
– Это уже не важно. Тебе придется заменить его.
– В каком смысле мне придется заменить его? – Тина отшатнулась от его горячего дыхания.
– Выйти и рассказать о своем исследовании.
– Как это?
– Что «как это»? Просто выступи, ладно? Все должно пройти четко. Это моя первая конференция, и ты мне ее не завалишь.
– Может быть, лучше переставим кого-то с завтрашнего дня?
– Не пойдет, они не готовы выступать сегодня.
– Но я тоже не готова! У меня нет презентации, да и исследования как такового тоже нет! – Тина повысила голос.
Виктор Николаевич вздохнул и сказал:
– Не заставляй меня жалеть о том, что я на тебя положился. Просто расскажи им о том, что писала в статье. Скоро закончится перерыв. Иди перечитай текст, который мне отправляла. Будешь последняя.
Тина быстро зашагала в туалет. В глазах встали слезы. Она закрылась в кабинке и скачала на телефон статью из письма, которое отправила Виктору Николаевичу. Читала быстро, пропуская строки и теряя смысл. Запаниковала. Потом сделала пару медленных вдохов и стала читать заново. Ужасно не хотелось, чтобы ее научная карьера начиналась вот так – с выступления без подготовки, без презентации. Но разве Виктор Николаевич не назвал ее статью отличной? Разве не сказал, что она достойна лучших журналов? Разве он выпустил бы ее выступать, если бы думал, что она опозорится? Ведь это, в конце концов, их общая работа. Тина кое-как дочитала статью, кое-как успокоила себя, но руки тряслись, а сердце колотилось, застревая на каждом третьем ударе, будто хотело остановиться.
Лучше бы оно остановилось, думала позже Тина. Выступила она ужасно. Говорила путано, перескакивала с одной мысли на другую, разрушая всю логику своей речи. Она подглядывала в телефон, но не могла найти в тексте то, что нужно, поэтому делала большие паузы. А затем Виктор Николаевич стал задавать ей вопросы, на которые у нее не было ответов.
Тина собрала всю свою силу воли, чтобы не выбежать из зала. Она не ушла и после выступления, досидела до конца заключительного слова своего научного руководителя и продолжала сидеть, когда все начали расходиться. Она снова и снова проматывала в голове свою речь, старалась улыбаться, не показывать, что ей стыдно, но чувствовала, как то и дело краснеют щеки, стекленеют глаза от подступающих слез. Она наблюдала за Виктором Николаевичем, который стоял на сцене в синем свете проектора и с кем-то разговаривал. Это были не студенты, видимо, коллеги, большие ученые, может быть, поздравляли с тем, как он здесь всех уел, как он показал всем этим жалким студентикам, кто здесь главный, кто делает большую науку. Тина сидела и смотрела на него, сдерживая слезы, пока все наконец не разошлись, пока он не обратил на нее свое внимание.
Виктор Николаевич спустился со сцены, словно рок-звезда, и легкой походкой пошел к главной своей групи, которая сопровождала его во всех турах. Улыбаясь и сияя, он сел рядом с Тиной и спросил, как ей их первая конференция.
Тина почувствовала, что закипает, две большие круглые слезы тоже не выдержали и покатились по щекам. Она встала. Виктор Николаевич схватил ее за руку и сказал:
– Предлагаю отметить вечером в ресторане. После того как заселимся в отель.
Тина вспомнила, что еще ничего не закончилось, что завтра будет второй день конференции. Тина знала, что ее голос дрогнет, если она что-то скажет, поэтому просто кивнула, особо не думая, но, очевидно, соглашаясь пойти в ресторан.
В номере отеля Тина приняла душ и немного успокоилась. В конце концов, если Виктор Николаевич позвал ее отмечать, значит, все не так страшно, хоть от навязчивых воспоминаний о своем выступлении Тина то и дело морщилась, сжимала веки, прогоняя картинку. Она старалась сжать и эти мысли, превратить их в крошечный комок и замести его в угол, но они раздувались, как воздушный шарик, и заполняли собой всю ее голову. Пальто высохло, но Тина решила его еще и выгладить, водила утюгом по клетчатой поверхности, едва ее касаясь и пуская пар. Стало жарко, снова захотелось принять душ, но времени уже не было. С собой Тина взяла одно платье, которое собиралась надеть завтра, но решила пойти в нем и сегодня в ресторан. Платье она тоже отпарила и почувствовала себя лучше, почти хорошо.
Виктор Николаевич повел их в ресторан русской кухни, заказал обоим ягненка с картофелем и сет фирменных настоек. Тина дико проголодалась, хотела рыбу и набор бутербродов, но ее не спросили.
Ресторан был роскошный: белые скатерти, винтажные стулья, фортепиано, трюмо, даже обои, а все вместе – изысканная дореволюционная гостиная, где могли бы собираться поэты.
Порция еды оказалась крошечной, а сет с разноцветными настойками из клюквы, брусники, морошки, яблока, меда и какой-то травы занял почти весь стол.
– Поздравляю! – сказал Виктор Николаевич и залпом выпил шот.
– С чем? – спросила Тина и осторожно глотнула из рюмки, сладковато-горький ягодный вкус обволок рот. Она допила порцию, горло обожгло.
– С почином.
– Да уж, спасибо.
– Что-то не так? – спросил он, набивая рот ягненком.
– Не так? Виктор Николаевич, я же совершенно не готовилась, а вы выдернули меня на сцену. Это полный позор.