Лихоморье. Viva Umbra

– Актерского грима у меня нет! Кто бы мог подумать, что он может понадобиться.

Выбросив испачканные спонжи и пустые тюбики в мусорное ведро, она извлекла из сумочки телефон и набрала номер.

– Козельский, сходите в подсобку, взгляните, не осталось ли после ремонта белой акриловой краски. Кажется, там было несколько банок. Нет, валик не надо, это не для стен.

Вскоре появился запыхавшийся нотариус с огромным, литров на двадцать, пластиковым ведром в руках.

– Краски нет, только жидкая штукатурка! – сообщил он, с громким стуком поставив ведро на пол.

– Открывайте! – велела она.

Как только крышка со щелчком приподнялась, Божена обмакнула спонж в густую белую массу, мазнула им по щеке Марка и, удовлетворенно кивнув, принялась покрывать краской его лицо.

– Сойдет! – оценив результат своих стараний, Божена обернулась к Козельскому, с любопытством наблюдавшему за происходящим. – А вы как считаете?

– Э-э-э… Может быть, ему еще скулы подрумянить? – неуверенно протянул тот.

– Подрумяним, и губы накрасим! – весело ответила Божена, вооружаясь огромной пуховкой.

– Вы что, собираетесь клоуна из меня сделать? – буркнул Марк, отпрянув от облака пудровой пыли, полетевшей ему в глаза, и заслоняясь от Божены руками. – Хватит с меня и побелки!

– Как хочешь. Я и так утомилась с тобой возиться. Смотри, мимикой на сцене не увлекайся, лучше воздержись от широких улыбок, не то штукатурка отвалится. Еще перепугаешь наших детишек.

Божена направилась к выходу. Козельский последовал за ней, прихватив ведро с штукатуркой. Время открытия театра почти наступило.

«Наших детишек», – мысленно повторил Марк с содроганием, провожая неприязненным взглядом свою спасительницу, но тотчас отогнал подбирающуюся к сердцу тоску. Не хватало еще расчувствоваться в самый ответственный момент. Ведь он сам выбрал такую судьбу – за год жизни должен отдать чью-то жизнь целиком. Сегодня ему представился второй шанс, чтобы заплатить долг подземельному князю. Если все пройдет успешно, у него появится в запасе не один год жизни, а гораздо больше. Года будут прибавляться с каждым спектаклем, и когда их наберется пара-другая сотен, можно будет надолго завязать с этим черным делом и пожить в свое удовольствие.

А ведь если бы не Божена Блаватская, он так и умер бы на тротуаре, и сейчас его останки догнивали бы под двухметровой толщей сырой земли. Но кто знает, может быть, само зло послало Марку эту демоническую женщину, чтобы та подсказала ему другой способ уплаты долга, ведь зло жаждало жертв, и одна лишь жалкая душонка Марка не могла удовлетворить его зверские аппетиты. В последнюю минуту до равноденствия, с наступлением которого Марк должен был умереть согласно условиям договора, Божена дала ему вдохнуть чудодейственный порошок, который называла «недожитком».

В тот момент Марку было все равно, что вдыхать, но позже он поинтересовался у нее природой этого вещества. Удивляя словоохотливостью, Божена пустилась в объяснения, будто ей нравилось говорить на эту тему:

– Недожи?ток – это время, недожитое людьми из-за внезапной смерти. Оно оседает в виде мельчайших пылинок в местах катастроф, убийств или там, где обитают любители экстрима, которые, возомнив себя неуязвимыми, играют со смертью в «кошки-мышки» и рано или поздно всегда проигрывают. Я нахожу такие места и собираю недожи?ток, но, должна заметить, что это адски кропотливый труд. Так что ты теперь задолжал не только подземельному князю, но и мне, Божене Блаватской, последовательнице международного теософского движения Елены Блаватской, бывшей супруги моего троюродного брата. Отсутствие кровного родства у нас с Еленой не стало препятствием для зарождения родства духовного, возникшего между нами еще в юности и продлившегося много лет, до самой смерти моей великой наставницы. К сожалению, тогда я еще не знала о существовании недожитка и не смогла продлить ее жизненный срок. Лишь в последние годы наши с Еленой взгляды на устройство мира сильно разошлись. Мне так и не удалось заручиться ее поддержкой, поэтому пришлось самой доносить до членов общества новые идеи. Те, кто вдохновился ими, отделились от основного движения и последовали за мной. К сожалению, Елена возненавидела меня за это. Она так и не поняла ничего!

– Чего именно она не поняла? – полюбопытствовал Марк, но на этот раз Божена оставила его без ответа, грубо отрезав:

– Не задавай глупых вопросов, тебе и подавно этого не понять! Да и времени на болтовню больше нет. Пора начинать заседание.

Этот разговор случился в первый день их знакомства, вернее – в ночь, когда они – Марк, Божена и Козельский – только прибыли в старинный дом на Чернавинском проспекте. К приезду Божены там приготовили трехкомнатные апартаменты, состоявшие из спальни, кабинета и просторной столовой, где гостей поджидал накрытый стол. Марк тогда был страшно голоден и поначалу видел лишь дымящиеся поджаристые стейки, исходившие кровавым соком на плоских белоснежных тарелках, но, наевшись, начал осматриваться. Судя по роскошному убранству, Блаватскую тут почитали важной гостьей. А сам путь, которым их привел сюда смотритель здания Грабарь, говорил о том, что место пребывания гостьи было тщательно засекречено: Марк ни за что не нашел бы эти апартаменты в одиночку и вряд ли смог бы выбраться наружу без провожатого.

Проследовав за Грабарем потайным ходом сквозь чучело медведя, они очутились в широком коридоре, далеко протянувшемся по обе стороны, с множеством высоких массивных дверей, поблескивавших золочеными ручками и замочными скважинами. Пол устилала пурпурного цвета ковровая дорожка с черным орнаментом; под потолком громоздились необъятные многоярусные люстры, сверкавшие хрустальными гранями в дрожащем пламени сотен свечей, заменявших лампы; с портретов, висевших на стенах, строго смотрели бледные лица, отливавшие масляным блеском.

Все двери выглядели так, будто за ними скрывались помещения масштабом не меньше дворцового зала, поэтому, когда Грабарь распахнул одну из них, Марк почти не удивился открывшемуся перед ним простору. Удивился он другому – как этот простор уместился в доме, пусть и очень длинном, но шириной от силы в три десятка метров? Ведь даже прихожая, или как там это называется во дворцах, выглядела для этого дома огромной, а из нее сквозь дверные проемы просматривались другие комнаты, еще большего размера. Заметив в одной из них стол, уставленный едой, Марк так и прирос взглядом к тарелкам. Божена велела ему разместить чемодан на подставке для багажа и снять грязную куртку, а сама, скинув плащ на услужливо протянутые руки Грабаря, скрылась за одной из дверей: судя по раздавшемуся шуму воды, там находилась ванная. Вернулась она оттуда еще прекраснее, чем была: тщательно расчесанные волосы засияли глянцем под свечными люстрами, на влажном, только что умытом лице разгорелся румянец, а лишенная плаща фигура, обтянутая кроваво-красным бархатом, заставила Марка забыть даже о голоде. Правда, любовался он недолго: взглянув на часы, висевшие над входной дверью, Божена воскликнула:

– Времени мало! Час до заседания. Ужинаем и выдвигаемся. Жду вас в столовой, поторопитесь.

Марк готов был броситься в столовую немедленно, но Грабарь остановил его и взглядом показал на дверь ванной, а Козельский напомнил, будто такое можно было забыть:

– Простите, вы ведь только что валялись на тротуаре.

Спустя две минуты, наспех умывшись и оросив белоснежно-зеркальную ванную грязными брызгами, Марк дорвался-таки до мяса и прочих угощений – сыров, овощных салатов, фруктов и пирожных, даже растерялся от такого изобилия и жадно хватал все подряд.

– Мясоруб и Сэр Эклер остались бы довольны твоим аппетитом, – заметила Божена с насмешкой. – Вижу, ты окончательно пришел в себя благодаря недожитку.

– А что, собственно, за недожиток такой? – спросил Марк, откусывая от куска мяса, нанизанного на вилку.

Тогда он и узнал, откуда берется целительный порошок. Как только его желудок наполнился, а голод утих, в голове начали рождаться новые вопросы, но Божена заявила, что им пора в зал заседаний. Грабарь в мгновение ока собрал остатки еды и грязную посуду со стола, сгрузил на тележку и куда-то увез, а вернулся, нарядившись в красный плащ. Еще три таких же плаща он принес с собой, два подал Марку и Козельскому со словами:

– Надевайте, всем посвященным так положено.

Затем он помог Божене облачиться в новый плащ, такой же красный, но с черным подбоем. Та с явной неохотой стянула края горловины узлом из золотистых шнуров и раздраженно процедила:

– Ох, уж эти церемонии!

Следом за Боженой они направились в коридор с портретами, повернули вправо и довольно долго шагали по прямой. Расстояние от апартаментов Божены до дверей зала заседаний показалось Марку больше, чем протяженность всего Чернавинского проспекта, но, возможно, так вышло из-за того, что он объелся и теперь хотел спать.

Грабарь вошел в зал и провозгласил сиплым голосом во всю силу своих легких:

– Ее темнейшее высочество Божена Блаватская!

Отступив в сторону, он пропустил Божену вперед. Она стремительно вошла, полы плаща взметнулись за ее спиной, заслоняя видимость, а когда опали, Марк потрясенно замер: зал заседаний выглядел совсем не так, как он себе представлял.

То, что внутри полумрак, он заметил сразу: люстр на потолке не было, и свет исходил откуда-то снизу, из углов. После освещенного коридора разглядеть внутреннее убранство было трудно, но по мере того, как глаза привыкали к сумраку, стало ясно, что никакого убранства… нет. Зал был пуст! Ничего похожего на стол, за которым положено совещаться, никаких кресел, ни даже кафедры для выступлений! Зато какое-то белесое полотнище свисало с потолка до самого пола почти по всей ширине зала. Божена с Козельским остановились перед этой завесой, нотариус поставил чемодан на пол и защелкал замками. Марк почувствовал толчок в спину.

– Проходите уже, не стойте на пороге, мне двери запереть надо! – сказал Грабарь шепотом – наверное, сорвал голос от чрезмерных усилий. Марку показалось, что смотритель побледнел и напрягся, как будто боялся чего-то.

– А где заседатели-то? – спросил Марк, тоже понизив голос.

– Скоро увидите. Все давно уже в сборе.

Марк скептически вскинул брови, обводя удивленным взглядом пустое пространство, в центре которого Божена с Козельским возились над чемоданом. Внутри что-то звякало, хрустело и поскрипывало, а потом оттуда хлынул поток зеленоватого света, направленный на полотно, и на его светлом фоне проступили силуэты людей, смирно сидящих на стульях с обратной стороны.

– Интересное кино, – пробормотал Марк себе под нос, приближаясь к полотну. – Чего это они там сидят, как приклеенные, и никто не встречает ваше темнейшество? – с ехидцей поинтересовался он, нависая над Боженой.

Она вскинула голову, поднялась и прошипела ему в лицо:

– Не заставляй меня жалеть о моем решении взять тебя в число посвященных. Не нарушай порядок. Иди, сядь на свое место и жди начала сеанса.

– Ух, ты! Правда, что ли, кино покажете? Все, молчу, молчу. Но… а где мое место?

– Ах, да, я не успела сказать, чтобы сменили таблички. На твоем месте написано «Арт-студия Зарубина». Но Виктора не будет, теперь это твой стул. – Помедлив, она добавила: – Наверное.

– Понял, это будет мой стул, если буду себя хорошо вести. Стул – это важно, постараюсь ради него.

– На твоем месте я бы так не веселилась. – Ее лисьи глаза отливали фосфорной зеленью в странном свете, исходившем из чемодана.

Марк краем глаза заглянул внутрь обшарпанного короба – ничего интересного, лишь моток проводов, какие-трубки и большая лампа, похожая на обычную лампу накаливания, разве что излучала не желтый, а зеленый свет.

– А что такого? Я, как-никак, сегодня воскрес, не каждый день такое бывает, почему бы мне и не повеселиться? – ответил Марк, пожав плечами.