Рыжая 4. Тупиковое звено

Ой, не стоило так прямолинейно! Мать буквально взорвалась:

– Знаешь что, дорогая, не морочь мне голову! Для того чтобы подглядывать в замочные скважины, не нужно было заканчивать университет. Не хочешь работать – найди богатого мужа и сходи с ума как все.

В висках застучало.

– А я может быть хочу работать! А богатый муж у меня уже был, если ты помнишь. И ничем хорошим это не кончилось.

Упрек был справедлив. Мать немного сбавила обороты.

– Это не аргумент, раз на раз не приходится. Люди вон по пять раз замуж выходят и каждый раз удачно… Ты вообще-то детей собираешься заводить?

– Как, по-твоему, я их заведу? Это ж не тараканы…

В далекой Кении раздался сдержанный вздох.

– Все остришь?

– Даже не думаю. Просто пока не от кого их заводить. Я живу одна, а черенкованием люди размножаться еще не научились.

– Подожди, – голос матери стал вкрадчивым, – а как же твой знакомый, из… ну из той организации… Сергей Павлович, если не ошибаюсь?

– Все-таки Катька! – Даша снова обернулась к полке и еще более грозно взмахнула кулаком. – Доносчица.

Мать поспешила оправдать племянницу:

– Она твоя кузина и совершенно естественно беспокоится о тебе.

– Мама!

– Что «мама»? Я тридцать лет как мама. Он же делал тебе предложение?

– Ну делал.

– Так чего же ты раздумываешь? Очень интересный мужчина, я видела…

Даша медленно опустилась в кресло:

– Подожди, подожди, где это ты его видела?

– На фотографии, конечно. Тут мне Катя прислала пару снимков, – засмущалась мать. – Случайно попали.

Всплеснув свободной рукой, Даша возмутилась:

– Нет, вы посмотрите, какая деловая! А про себя она ничего тебе не рассказывала?

– Не уводи от темы. Чем он тебя не устраивает?

– Всем устраивает. Не знаю. Все не так просто.

Мать снова начала сердиться:

– А я знаю! И ты знаешь: Сергей Павлович не позволит тебе заниматься всякими глупостями. Дашка, – тут голос матери стал просящим, – ты ведь уже не девочка, подумай о будущем.

Даша смотрела на свое отражение в зеркале. Грустное конопатое лицо. И, увы, принадлежит оно действительно не девочке.

– Хорошо. Давай придем к компромиссу.

– К какому еще компромиссу?

– Я во Францию все-таки полечу. Пообщаюсь с мадам Вельбах, а потом заеду в Москву.

– Зачем?

– Встречусь с Сергеем Павловичем, – в голосе звучало ехидство. – Передам от тебя привет и расскажу об этом деле. Как он посоветует, так и сделаю. Если еще раз предложит замуж – соглашусь.

– Не нравится мне твоя идея, – в голосе матери слышалась тревога.

– Чем именно?

– Мне кажется, ты задумала что-то.

– Мама, – Даша многозначительно понизила голос, – я уже взрослая.

– Это-то и плохо. – Мать сдержанно вздохнула. – Ладно, с отцом я поговорю, но ты… Будь осторожнее.

– Обязательно. – Даша улыбнулась. – Тогда пока?

– Пока. Да, и Сергею Павловичу передавай привет.

– Всенепременно.

2

Повесив трубку, Даша некоторое время сидела неподвижно. Неужели и вправду судьба предлагает ей шанс изменить свою жизнь? Неужели теперь наконец-то удастся покончить с неопределенностью и бесконечным внутренним спором: что лучше – вернуться в Москву и работать по специальности искусствоведом или остаться в Праге и работать в соседнем продуктовом магазине помощником резчика колбасы? Или выйти замуж и нарожать кучу детей?

Нет, теперь все будет по-другому. Если она найдет наследников и получит обещанный гонорар, то тут же откроет собственное детективное агентство. Но наследников, скорее всего, не окажется и тогда… Тогда даже трудно вообразить, как она развернется. Слава Пинкертона померкнет по сравнению с ее собственным агентством. Если, конечно, родители выдадут ей на эти цели хотя бы полфранка.

Даша невольно посмотрела на фотографию улыбающихся родителей. Радужное мерцание растворялось в суровой действительности. Не дадут. Ни за что на свете не дадут. Если только в виде приданого.

Она принялась кусать согнутый палец. И откуда у двух образованных и продвинутых людей такие домостроевские взгляды? Дочь хочет работать, трудиться на благо всего человечества, а они ей палки в колеса.

Как бы то ни было: получается, выгоднее найти других потомков, чем содействовать обогащению собственных родителей. Даша шумно выдохнула. Вот к чему приводит нежелание понять собственного ребенка.

Итак, решено: завтра же она вылетает во Францию, получает всю необходимую информацию и прямиком в Россию. А там посмотрим, как судьба распорядится.

Глава 3

1

Нарядно одетые крестьяне с торжественными песнопениями во славу богатого урожая приближались к воротам замка. Женщины в белоснежных блузах, открывающих круглые смуглые плечи, держали в руках цветы и спелые колосья пшеницы. Пышные юбки плавно раскачивались в такт мелодии, кружевные подолы взметали теплую летнюю пыль. Мужчины шли чуть позади, сгибаясь под тяжестью огромных корзин, доверху наполненых виноградом, яблоками, яйцами и бутылями вина.

Стоя на балконе замка, Даша улыбалась пейзанам и махала им рукой. Ее неотступно терзала мысль: «Не подавят ли бутыли яйца?»

– Почти приехали, мадам.

Даша вздрогнула и открыла глаза.

Шоссейная дорога, плавно обогнув лес, превратилась в проселочную. Огромный, старомодный как бабушкин комод, «Роллс-ройс» перевалил с асфальта на проселочную тропку и легко заутюжил аккуратненькие кочки.

Даша сладко зевнула и сощурилась, подставляя лицо жаркому французскому солнышку. Золотистые лучи пробивались сквозь смолянистые иголки, озаряя округ янтарным светом. На полянах лежали ухоженные коровы и задумчиво разглядывали ромашки. Из-за леса вынырнула деревушка, и мерное покачивание лесной дороги сменило шуршание булыжной мостовой. Даша опустила окно. Деревенская улочка еще хранила умиротворяющую прохладу летнего утра, но в пряный аромат тяжелых бордовых роз все настойчивее вкрадывается холодный аромат осенней грусти.

Наслаждаясь мелькающими за окном пейзажами благословенной Оверни, Даша тем не менее неотступно думала о предстоящей встрече. Ей чудились сторожевые башни и мощный донжон фамильного замка. Замка, который при определенном стечении обстоятельств вполне может стать ее. При одной только мысли об этом в груди становилось тесно. Это, конечно, восхитительно, но что она будет делать со всеми этими акрами, дворцами и крестьянами?! Собирать оброк? Воевать с окрестными феодалами? Перед глазами, словно в недавнем сне, проносились ожившие картинки из учебника по истории. Стало смешно. Да, права мама, все это наследобесие следует выбросить из головы.

– Мы на месте, мадам, – торжественно произнес водитель.

Даша принялась удивленно крутить головой. Странно. Никакого замка в пределах видимости не наблюдалось. За высоченной чугунной оградой в окружении задумчивого английского сада стоял серый каменный дом. Ну не деревенская избушка, конечно, большой каменный домина этажа в три, десятью окнами вдоль фасада, но крайне лаконичной архитектуры, совсем не похожий на замок, пусть даже очень скромный.

– Мы приехали? – на всякий случай переспросила она водителя.

Может, это дом прислуги?

– Да, мадам. – И поскольку пассажирка начала шарить по дверце в поисках ручки, поспешно добавил: – Одну минуту, мадам, я сейчас помогу вам.

Выскочив из машины, он быстро обежал вокруг и открыл дверь:

– Прошу вас…

А из дома уже спешили люди. Они совсем не походили на крепостных крестьян и выглядели весьма дружелюбно. Хоть и без колосьев в руках. Все улыбались и говорили по-французски.

– Bonjour Mesdames, bonjour messieurs… Merci… Enchantée, – бормотала в ответ смущенная Даша и делала книксен.

Она понятия не имела, как выглядит ее двоюродная бабушка, и очень боялась ее не заметить. По счастью, среди встречающих была всего одна женщина и выглядела она лет на сорок. Вряд ли девяностолетняя старушка сумела так себя сохранить даже с помощью всей косметической индустрии Франции.

Когда стало ясно, что прибывшая изъясняется по-французски в пределах разговорника, на первый план выступил доселе безмолвный старичок. На вид старичку было лет двести.

– Барыня почивать изволит, – важно произнес он по-русски. – Велели не беспокоить. А вы пожалте в дом, молодой барин вас спозаранку поджидает, даже завтракать отказался. Говорит, вот приедет мамзель, тогда и кушать будем.

Даше мучительно захотелось себя ущипнуть – если бы не спутниковая антенна на крыше «замка», можно было поклясться, что только вчера объявили об отмене крепостного права. А еще захотелось сказать: «Благодарю вас, любезный».

– Благодарю вас… – она вовремя остановилась.

Черт бы побрал эту феодальную усадьбу! Барыня в полдень почивать изволит, а ей из-за этого придется принимать пищу из рук человека, которого она в ближайшем будущем собирается лишить состояния.

«Не буду есть, – твердо решила Даша. – Пусть хоть челюсти мне пассатижами разжимает».

– А может, мне подождать… барыню в саду? – на всякий случай спросила она. – Свежий воздух, цветы опять же. Я очень цветами интересуюсь.

– Тогда тем более вам к барину. – Старик радостно затряс белоснежной бородой. – Извольте за мной.

С виду древний, старичок шустрил, как молодой, Даша едва поспевала за ним. Правда, не оттого, что растеряла спортивную форму, как могла, она пыталась оттянуть миг встречи с человеком, которого, откровенно говоря, немного опасалась. Поди знай, что у того на уме. Скорее всего ничего хорошего. Наконец они остановились перед высокой массивной дверью.

– Сюда пожалуйте, – старичок перегнулся в доисторическом поклоне.

И не успела Даша и рта раскрыть, как он уже полировал полы в обратном направлении. Выдохнув, она перекрестилась и потянула на себя здоровенную деревянную створку.

2

Это был рай. Едва переступив порог, гостья, словно Герда, попавшая в волшебный сад, моментально забыла, откуда и зачем шла. Просторная полукруглая зала с распашными французскими окнами выходящими на террасу, утопала в цветах и зелени. Цветы были повсюду: срезанными букетами стояли они в фарфоровых вазах, изысканном розовом помпадуре из Севра; их живые ампельные собратья, с цветами или пестролистные, парили в воздухе, змеились по стенам, каскадами ниспадали с подвесных кашпо и изящных белоснежных подставок. Крупные растения, бурливо кустились в огромных горшках на террасе и весь воздух, все пространство было наполнено ароматом свежим и нежным, как вздох лесной феи. Жемчужно звучал Боккерини.

Даша сделала еще один шаг и дыхание перехватило. Сцепив похолодевшие пальцы, со священным благоговением вглядывалась она в легкомысленные пасторали Ватто и Буше. Видит Бог, никогда еще ей не приходилось видеть столько подлинников в частном доме. А то, что это подлинники, сомневаться не приходилось. Она перевела взгляд чуть правее, и земля под ней дрогнула.

«Это же…»

Струящийся не иначе как с самих небес менуэт внезапно стих, оборвавшийся аккорд плавно растворился в благоуханье орхидей. Даша обернулась и только сейчас заметила хрупкого человечка в широкой шелковой кофте цвета топленых сливок и мягких розовых брюках.

– Простите, я…

Мсье Кервель стоял, изящно облокотившись о край белоснежного рояля, и улыбался, как, наверное, улыбаются только эльфы – ласково и всепрощающе.

– Это вы меня простите, мадемуазель, я должен был первым вас приветствовать.

Но Даше было не до политесов. Она опять повернулась к стене и подняла руку.

– Я, наверное, задам глупый вопрос, но это Ренуар или…

– Это Ренуар. – Хозяин неожиданно строго посмотрел на картину, словно та сама, тайком, пробралась на эту стену, обитую плотным розовым шелком, и самовольно заняла место какой-нибудь кудрявой Долли. После чего улыбнулся снова: широко и чарующе. – Импрессионисты считали Ватто своим предшественником. Поэтому я не смог удержаться от желания перекинуть ниточку от рококо к импрессионизму. Наверное, выглядит несколько претенциозно и слишком откровенно, но… – он развел руками. – Человек слаб и тщеславен. Надеюсь вы простите мне этот небольшой … – на тонких губах вспыхнула извиняющаяся улыбка. – liberté?

– Вольность.

Слов не было. Даша впервые видела человека, который на полном серьезе полагал, что разместить Ренуара в музыкальной гостиной можно исключительно по причине внутренней слабости.

Воспитанник хозяйки замка тем временем продолжал:

– Искренне рад приветствовать вас в имении Вельбах, дорогая мадемуазель Быстров. Меня зовут Филипп. Филипп Кервель.

По-русски мсье Кервиль говорил безупречно, разве чуть грассируя и немного в нос. Гостья по-прежнему не могла вымолвить и слова. Со светской непринужденностью радушный хозяин поспешил заполнить паузу.

– Я знаю о чем вы думаете, – легкой походкой француз скользнул по драгоценному паркету. Вместе с ботинками он весил не больше пятидесяти килограммов. – И целиком с вами согласен.

Однако Даша готова была побиться об заклад, что белокурый человечек даже приблизительно не подозревает направление ее мыслей.

– Конечно, Ренуару здесь не место, – мсье Кервель встал рядом и сосредоточенно уставился на картину. – Но, повторю, я не смог уступить соблазну, – здесь он сделал паузу и покивал, – Все мы немно-о-о-жечко… – он максимально близко свел большой и указательный пальцы, показывая насколько немножечко, – снобы.

Гостье ничего не оставалось, как кивнуть в ответ. Спорить с человеком, у которого Ренуар не подходит к Ватто, казалось глупым. Хотя, лично она ради этого небольшого портрета согласилась бы расположить у себя даже соседскую мебель, которую те уже лет пять не знают кому продать.

Мсье Кервель повернулся к гостье и сделал маленький шаг назад, желая получше ее рассмотреть.

– Ах, моя дорогая, я вас совершенно такой и представлял. Вы так похожи на maman в молодости! – Он сложил изящные ладошки и поднес их к губам. – Вы душечка. Пышненькая душечка.

Вот так, так!

Даша автоматически втянула живот. Последние три месяца она практически ничего не ела и с невероятным трудом восстановила, ну или почти восстановила, утраченный девичий стан. Не удивительно, что после такого «комплимента» ей захотелось пнуть хозяина по тонкой ножке, затянутой в сливочную фланель.

Однако вряд ли стоило начинать знакомство таким образом, поэтому она вымучила из себя подобие улыбки и промялила:

– Вообще-то я на диете…

Мсье Кервель серебристо рассмеялся:

– Ах, бросьте, душечка, полнота вам очень идет. Vous êtes belle!

Поклявшись при случае отомстить бабкиному воспитаннику, Даша сделала вид, что ничего особенного не произошло.

– Вы очень добры, Филипп. И прекрасно говорите по-русски. Признаться, мне бы и в голову не пришло, что вы француз. – Она бросила быстрый взгляд на прическу хозяина. Белоснежные пряди несомненно имели искусственное происхождение. – Встреть я вас где-нибудь возле фонтана Большого театра, приняла бы за завсегдатая.

– Правда? О, благодарю вас! – простодушный мсье Кервель принял комплимент за чистую монету и прямо-таки воссиял розовым светом. – А я, представьте, никогда не был в России.

– Что вы говорите!

– Да-да! Не представляете, сколь корю себя за это. Увы, подчас в суете мы упускаем главное. – Он выдержал печальную паузу. – Возможно, по происхождению я и француз, но если бы вы знали, мой друг, как порой мне хочется полной грудью вдохнуть морозный дух России, страны далекой, неведомой, но столь желанной!

И опять Даша не нашла, что ответить. Но одно она знала точно: воспитанник баронессы определенно не походил на тот образ, который все это время она рисовала в своем воображении. Зато становилось понятным, что имел в виду метр Дюпри, говоря, что есть особенные люди, чуждые всему мирскому. Возможно, Филипп Кервель даже не подозревает о существовании материальных благ. Интересно, как же он будет жить, когда его отсюда выселят?

И тут же устыдилась своим мыслям. Если замок перейдет к ним, ей придется о нем заботиться вместо бабушки.

– Жаль, что вы никогда не были в России. – Чтобы не смотреть в одухотворенно-возвышенные глаза хозяина, она снова перевела взгляд на Ренуара, – Там есть на что посмотреть, в плане живописи.

– Думаю, теперь у меня такая возможность появится. – Филипп доверительно склонился к Дашиному плечу и многозначительно подмигнул.

– Приятно слышать.

Интересно, что могли означать эти слова? Простую констатацию факта или…

– Вы планируете в ближайшее время посетить Россию?

– Да. – Несмотря на то, что в комнате они были одни, Филипп продолжал говорить громким шепотом. – Все дело в самочувствии maman. С тех пор как я обнаружил фото Николая Андреевича, ее как будто подменили. Она просто сама не своя.

– Да, девяносто лет не шутка, – невпопад согласилась Даша.

– Что вы, что вы! – замахал розовыми лапками Кервель. – Я совсем не то имел в виду. Maman прекрасно себя чувствует. Она все так же поет в хоре и продолжает ходить на танцы…

Даша оторвалась от Ренуара и вопросительно глянула на Кервеля. Хорошенькие дела творятся в этом предальпийском регионе, если и девяностолетние старушки отплясывают здесь кадриль.

Заметив недоумение на конопатом лице, Филипп поспешил разъяснить:

– Нет, сама она, конечно, не танцует, ну если только изредка вальсирует. Мария Андреевна обожает посмотреть, как танцуют другие, выпить бокал-другой вина…

Еще лучше!

– А последнее время она так разнервничалась, что даже прихворала. Посему я готов бросить все, лишь бы вернуть ей утраченную некогда семью, а, главное, покой. Вы понимаете меня?

Даша не понимала его абсолютно. Только сумасшедший решится ради стабилизации давления ровесницы века лишиться дома, состояния и Бог его знает чего еще. Включая Ренуара. Пусть даже не подходящего к обоям.

– Ну как вам сказать… – без особого энтузиазма пробормотала она.

Она не знала, о чем говорить дальше, она даже не знала, стоит ли (а если стоит, то как) обсуждать тему, которая привела ее сюда. Бабуля спит, а ее крашеный пасынок кажется не от мира сего. Единственное, в чем теперь она была совершенно уверена, что мсье Кервель точно ее не отравит.

– Простите, с моей стороны не будет слишком… Через чур некуртуазно… – Она не могла подобрать подходящий оборот, – Понимаете, я со вчерашнего вечера ничего не ела.

– Какой кошмар! – непритворно ужаснулся Кервель. – Как я сам не догадался. Бедняжечка, идемте скорее, могу представить, с какой неприязнью вы слушали мои пространные рассуждения…

3

Даша и впрямь ощущала себя не лучшим образом. У нее разболелась голова, к тому же она никак не могла понять, какой стиль поведения ей выбрать в общении с новоявленным родственником. Она даже не могла определить, сколько ему лет. Тридцать? Сорок? Пятьдесят? Нет, пятьдесят вряд ли. Где-то около сорока. Хотя с расстояния десяти шагов его можно было принять и за двадцатилетнего юношу.

Ожидая, пока принесут еду, она осматривала интерьер трапезной. Столовой этот помпезный зал язык не поворачивался назвать. Как ни странно, но стены украшали полотна британской школы живописи. В основном охотничьи сцены: лошади, собаки и прочие атрибуты кровавой забавы. Из стройного ряда старинных полотен, выбивался портрет пожилого мужчины в окружении пышного сада. Никаких собак, коней и английских рожков. Да и сама картина выглядела современной.

– Это ваш родственник? – спросила Даша, обращаясь к хозяину.

К обеду Филипп Кервель сменил сливочную фланель на легкий бежевый лен. Костюм был сшит таким образом, что в нем не было ни грамма официальности, но в то же время присутствовала необходимая дневной трапезе подтянутость.

Услышав вопрос, он рассмеялся:

– Нет, нет, что вы! Это старинный знакомый нашей семьи. Но почему вы спросили?

– Мне показалось, что картина несколько не вписываются в общую концепцию.

– О! Вы такой тонкий знаток живописи? – восхитился француз. – Как я счастлив буду беседовать с вами на эти темы! Вы окажете мне большую честь, если найдете время немножко рассказать о русском искусстве.

Даша смутилась. Не такой уж она и подвиг совершила: отличить двадцатый век от девятнадцатого смог бы даже школьник.

– Вы мне льстите. Эта картина очень отличается по стилю и по времени написания.

Теперь настал черед француза смущаться.

– Видите ли… дело не в самой картине. А в том, что на ней изображено.

Даша вгляделась. Лицо мужчины ей никого не напоминало и ни о чем не говорило.

– Это какой-то известный человек?

– Нет, нет, мсье Белов вряд ли известен широкой публике. – Француз вдохнул поглубже. – Признаюсь честно, я упросил maman повесить ее здесь из-за сада, изображенного на ней, – после чего покраснел.

– Из-за сада? – удивилась Даша. – Но при чем тут сад?

– Я его создатель.

Фраза прозвучала так неожиданно и высокопарно, что на секунду возникло ощущение, будто мсье Кервель кроме вышеупомянутого сада создал еще небо и землю.

– Вы создали сад?

– Да. Я флорист. Создаю композиции из цветов, украшаю интерьеры, но ни разу меня не приглашали для создания целого сада! – мсье Кервель выглядел взволнованным, он явно гордился этим опытом. – Признаться, до последнего не верил, что смогу, и вот! – Нежные щечки зарделись румянцем. – В журналах писали, что некоторые дамы даже плакали от восхищения. Наверное, это литературное преувеличение, – голубые глаза смущенно опустились, – но все же когда мсье Белов подарил мне эту картину, я упросил maman повесить ее здесь. Вы, наверное, в душе смеетесь надо мной?

– Боже упаси! – искренне запротестовала Даша. – Вы поступили абсолютно верно. Вы заслужили это. Я видела ваш кабинет, он меня просто восхитил. А сад, судя по картине и отзывам в прессе, еще великолепнее. Безусловно, его стоило увековечить.

Мсье Кервель обрадовался, как ребенок.

– Как я счастлив слышать эти слова! Maman очень долго не соглашалась оставить картину здесь. Она считает, что искусству, как и хорошему вину, требуется выдержка. Только старинная живопись имеет право услаждать наш взор. Она не признает современных художников. Не потому, что их работы плохи, а просто потому, что они еще не прошли испытание временем.

– Резонно. – Даша улыбнулась. – Расскажите мне о Марии Андреевне. Я ведь о ней совершенно ничего не знаю. Как давно вы вместе?

– С рожденья. Моего, разумеется. – Каждый раз при упоминании о приемной матери, Филипп оживал, кроткие глаза лучились теплотой. – Вы не представляете, какая необыкновенная душа у этой женщины! Она святая. Она взяла меня из приюта. Ведь я круглый сирота…

– Ваши родители умерли?

Француз легко оперся гладким подбородком о согнутый указательный палец.

– Трудно сказать. Возможно, моя родная мать оказалась в затруднительном положении, раз уж решилась подложить корзину к двери приюта. Хотя… – тут он изобразил на лице грустную задумчивость. – Родная матушка могла оказаться немного легкомысленной женщиной. Все детство, лет до десяти, мне снился один и тот же сон: женщина во всем белом кладет люльку возле закрытой двери и идет дальше. Шаг ее становится все медленнее, она начинает поворачиваться, и вот кажется сейчас я увижу ее лицо и… просыпаюсь.

По мере того как мсье Кервель делился душевными переживаниями, Даша проникалась к нему все большей симпатией. Сама она была человеком эмоциональным, и потому о личном либо не говорила совсем, либо делала это самым душераздирающим образом, вгоняя окружающих в депрессию и ужас. Француз же повествовал о нелегкой судьбе с ненавязчивой легкостью, в духе пленительных мелодрам Лелуша. Над каждым сюжетом можно было обливаться очищающей слезой и жалеть, что это произошло не с тобой.

– …Мне кажется, что тогда, в детстве, я знал, кто моя мать и почему она оставила меня. И я уверен, что она была очень молода и сказочно прекрасна.

«Сказочно прекрасна…»

Даша молчала. Что тут еще добавить!

– Maman вспоминала, что сердце ее едва не разорвалось, когда она увидела в колыбельке крошечную белокурую малютку, которая не пила, не ела, а только плакала. Она первоначально даже приняла меня за девочку, так я был тогда слаб и беззащитен. – Филипп застенчиво улыбнулся, — Сейчас, разумеется, в это верится с трудом.

Даша впилась ногтями в ладонь. Несмотря на лирический настрой, ее неожиданно разобрал смех: мсье Кервель и сейчас выглядел не намного крепче грудного младенца.

– Своих детей у баронессы не было, поэтому, не раздумывая, она решила меня усыновить.

– Она была замужем?

– Нет. – мсье Кервель пригубил вино. – Всю свою жизнь maman любила только одного мужчину, но так и не решилась выйти за него замуж. Речь шла о мезальянсе – тот человек, к сожалению, не имел положения в обществе.

– И что? – рассеяно переспросила Даша.

– Мария Андреевна заведовала лучшей женской школой, и такой брак мог вызвать нежелательный резонанс. – Голубые глаза смотрели с искренней печалью. – Согласитесь, иногда судьба бывает так жестока.