Образ врага

А почему застрелился Мустафа – это уже вопрос чисто психологический. Кто его разберет, сумасшедшего фанатика-террориста?

Карл потянулся с хрустом, зевнул, выключил телевизор. Только сейчас он понял, почему ему так хорошо. Он нашел наконец то, что для него интересней, забавней всего на свете. То, чем ему нравится заниматься в этой жизни. Мустафа-Левша был настоящим кровавым монстром, как из страшной детской сказки. Он думал, что бессмертен. За каждого убитого «неверного» Аллах скидывал ему с небес очередную пригоршню вечности. Левша был лучшим снайпером «Эль-ислами». Оружие в его левой руке обретало магическую силу, всегда стреляло раньше, чем оружие противника, и всегда точно в цель, с любой, самой невероятной позиции.

Убить вооруженного Мустафу считалось делом совершенно безнадежным. Никто не верил в успех операции, хотя в ее целесообразности сомнений не возникало.

Именно Карлу пришла в голову идея – оставить на месте преступления труп убийцы. Он просек сложность ситуации, продумал все до мелочей. Умные люди из штази, завербовавшие болтуна-студента чуть больше года назад, выслушали его оригинальное предложение, сначала удивились, потом засомневались:

– Все это остроумно, Карл, однако где ты найдешь исполнителя? Ведь это самоубийство, формальный человек не согласится ни за какие деньги, а сумасшедший не справится.

– Я сам попробую, – скромно предложил Карл.

– Ну валяй, может, и получится, – ответили ему.

Он попробовал, и все получилось. Теперь он точно знал, чем будет заниматься в ближайшие лет десять–пятнадцать, и уснул крепким, здоровым сном человека, который нашел свое место в жизни.

Эйлат, январь 1998 года

– Алиса Воротынцева, тридцать пять лет. Родилась и живет в Москве. По специальности архитектор. Последние два года работает в российско-австрийской строительной компании «Сатурн». Не замужем. Сын Максим Воротынцев десяти лет. Пока все.

– Спасибо, сэр. Это я уже и так знаю.

– Я мог узнать значительно больше, если бы обратился за помощью к моим людям в МОССАД. Слушай, а может, нам сочинить какую-нибудь легенду про эту твою Алису? Было бы разумней сначала выяснить о ней как можно больше, а потом уж…

– Нет, сэр. Ни в коем случае.

– Почему? Мне кажется, это неплохая идея. Ты не хочешь, чтобы МОССАД заинтересовался ею в связи с Майнхоффом. Ты нащупал эту связь и не хочешь, чтобы кто-то перехватил инициативу. О’кей, я могу сочинить нечто совсем невинное.

– Нет.

– Это твое дурацкое упрямство? Или есть конкретные причины?

– Она знакома с Бренером.

– Что?!

– Я узнал об этом два часа назад. В ресторане. Там работал телевизор, по новостям Си-эн-эн показали фотографию, назвали имя. Она прямо подпрыгнула на стуле. Потом сказала, что знала его в детстве. Они были соседями.

– Ну, ты опять все усложняешь. Это может оказаться простым совпадением. Бренер уехал из России в семьдесят восьмом. Ей было тогда пятнадцать лет. Хотя, конечно, если сейчас об этом узнают израильтяне, они могут ухватиться. Они, разумеется, сразу выяснят, что ты живешь в соседнем номере, играешь в мячик с ее сыном, и такая заварится каша… Не дай Бог. Уж они-то не поверят в совпадение и станут копать.

– Я тоже не верю в такие совпадения. Здесь что-то другое.

– Просто ты боишься, что рассыплется вся твоя версия с русской.

– Почему рассыплется?

– Да потому что, если бы ее знакомство с Бренером было каким-то косвенным образом связано с похищением, она бы не стала болтать об этом.

– А может, она придумала такой ход, чтобы проверить меня? Посмотреть реакцию?

– Если она все-таки агент, то ход слишком прямой, глупый и опасный. По-моему, она вообще ни при чем, эта Алиса, поверь мне на слово. Ты идешь по ложному следу. Я живу на свете уже шестьдесят восемь лет и сорок пять из них работаю в разведке. На моем веку было столько невероятных, многозначительных совпадений, которые на поверку оказывались нелепой случайностью… Мой первый шеф, легенда ЦРУ Грегори Нэт, говорил: «В нашей игре блефуют все, в том числе и господин Случай. Но, в отличие от прочих игроков, его невозможно поймать за руку».

– Сегодня днем она преспокойно отдает проявить пленку, на которой заснят Майнхофф, в первый попавшийся ларек «Кодак». Потом по дороге с пляжа заходит за снимками. Заметьте, со мной вместе. И тут оказывается, что готовые снимки уже кто-то забрал.

– То есть?

– Некий мужчина потерял квитанцию, стал искать среди конвертов и по ошибке забрал именно ее конверт. Алиса, узнав об этом, бледнеет, пугается, начинает расспрашивать, как он выглядел.

– И как он выглядел?

– Это был Майнхофф. Я потом подошел к ларьку с его фотографией. Что, тоже совпадение? Блеф господина Случая?

– Нет… вот это уже не похоже на блеф. Подожди, ты сказал, она опять испугалась, как тогда, в кафе?

– Да, это было не удивление, не огорчение, а именно испуг. Паника в глазах.

– Она боится Майнхоффа… Ты прощупывал ее потом насчет фотографий?

– Разумеется. Я спросил, когда мы сидели в ресторане, почему она так расстроилась. Она ответила, что уже забыла о них, и мягко переменила тему. Мы говорили о чем угодно – о феминизме, о «новых русских». Ну а потом по телевизору показали сюжет про теракт в Беэр-Шеве, и она сильно разволновалась, сказала, что Бренеры были их соседями. Честно говоря, у меня голова идет кругом. Не верю в простое совпадение.

– Пожалуй, я сегодня же свяжусь с нашим сотрудником в Москве. Адрес, по которому жил Бренер, можно выяснить через голландское посольство. Бренер уехал в семьдесят восьмом, тогда все выездные визы в Израиль оформлялись через голландское посольство. У них в архивах должен быть его московский адрес. А вот про твою красавицу будет сложней получить информацию. Попробуй сам осторожно расспросить ее, пусть скажет, хотя бы приблизительно, где она жила в детстве.

– Район проспекта Мира, Трифоновская улица. Разумеется, почтовый адрес я не спросил. Она сказала, дом давно снесли.

– Ну что ж, это уже немало.

* * *

Алиса погасила бра над Максимкиной кроватью, поправила одеяло и вдруг застыла, вслушиваясь в мягкую ночную тишину. Совсем близко, у стеклянной двери, что-то сухо, быстро прошуршало. Потом – легкий глухой щелчок.

Можно сойти сума, если вздрагивать от каждого звука. Это пальмы шуршат. И чайник выключился. Алиса налила себе чаю, достала банку вишневого джема и шоколадное печенье. Хорошо выпить горячего чайку ночью, на улице, под раскидистой пальмой. А потом выкурить сигаретку, почистить зубы, лечь спать, свернуться калачиком под теплым гостиничным одеялом и вообще ни о чем не думать…

Да, теперь уж ясно, Карл Майнхофф жив и находится здесь, в Израиле. Он сидел в забегаловке у рыночной площади. Он взял фотографии. Господи, ну почему ей пришла в голову эта идиотская идея – заснять его? Теперь он точно ее узнал и понял, что она его узнала. «Здравствуй, Карлуша. Давно не виделись».

Алиса поежилась, накинула куртку, тихонько приоткрыла стеклянную дверь. Внутренний двор гостиницы освещали яркие фонари, отлично просматривался каждый уголок, только под широкими пальмовыми ветками оставались куски глухой черноты.

«Ну что ты дергаешься? Зачем ты ему нужна?» Алиса усмехнулась, сунула руки в рукава куртки, вынесла во двор чашку, джем, вазочку с печеньем, сигареты, уселась в пластиковое кресло.

«То, что произошло в Беэр-Шеве, скорее всего, его работа. – Она съела ложку джема, отхлебнула чаю. – Ему сейчас не до тебя. У него очередной теракт. Он занят по горло».

Она изо всех сил старалась успокоиться, она заставляла себя думать о чем угодно, только не о Карле Майнхоффе.

Чай был крепкий, с привкусом ежевики. Джем густой и прозрачный. Отличный джем. Жаль, что Максимке не нравится. Он вообще из всех сладостей любит только шоколад и мороженое. Алиса тоже в детстве не любила всякие джемы и варенья, зато мороженого могла съесть полкило сразу, не переводя дыхания…

Она пыталась самой себе заговорить зубы. Довольно глупое занятие. Но очень уж было страшно. Она думала о Натане Ефимовиче Бренере и вспоминала детство, коммуналку на Трифоновке.

Алиса знала это свое идиотское свойство – когда происходило что-то плохое, она начинала мысленно путешествовать по крошечному миру трифоновской коммуналки. Лучшим лекарством от всяких депрессий, обид, неприятностей были теплые мелочи из прошлой, почти инопланетной жизни.

Это был ее личный, тайный маленький рай, пахнущий жареным луком, кипяченым бельем, наполненный звуками бравых радиопесен. Черный пластмассовый динамик висел высоко над дверью, его забывали выключать, и многие годы каждое утро сквозь сладкий, густой туман детского сна прорывались одни и те же слова: «Доброе утро, товарищи. Начинаем утреннюю гимнастику. Встаньте прямо. Руки в стороны. Ноги на ширину плеч…»