Однажды, в северном Неаполе…

Все эти сообщения шли друг за другом, их могли только прочитать и понять, что, чтобы психологически помочь мне, нужно было достаточно смелости и чутья, как именно мне можно было помочь.

В итоге всё решалось тишиной и моими внутренними перевёртышами без причины. То я была в подавленности и отчаянии, то в невероятном возбуждении от фантазий, то в негодовании, то в ликовании, что про меня вспоминали, то в тихой радости при воспоминаниях и написании стихов и музыки…

На следующий день, предпоследний день моего пребывания, мне захотелось пойти на обзорную экскурсию по Европарламенту – в то крыло, в котором проходили заседания и которое было открыто для посетителей, проходивших с аудиогидом. «Вот где доводилось быть Франко», – думала я б одном…

Мне наконец ответили:

– Ключи я не нашёл и сегодня уезжаю из Брюсселя на мероприятие, которое начнется завтра с утра. И, честно говоря, сейчас у меня сложный период, и мне не до любви. Прошу меня извинить, надеюсь, поймёшь… Не хочу, чтобы ты строила насчёт меня иллюзий и чтобы я позволял себе с тобой поиграться. Ты интересная, достойная девушка, это не для тебя.

Что и добавить к этому! Когда прошло полтора месяца. Я была окутана дымкой разных лишних мыслей, переживаний, ссорилась всё свободное время со своим уже бывшим. И ради этого стоило выслушать признание только тогда, когда я уезжала!.. Мне хотелось выругаться и одновременно выхватить последнюю возможность на то, чтобы увидеться. Хоть на вокзале… Одним эмоциональным рывком выразить в объятиях и поцелуе всё, что накопилось. О чем он не мог подозревать. И чего так сильно боялся, поэтому и старался мне не показываться на глаза…

Я помню вечер, пусть снаружи и было светло и почти по-летнему согрето, а внутри меня клубилась сплошная тьма с метелью… когда я бродила по Брюссельскому парку и чуть спонтанно не зашла на спектакль, который и приметила на афише, когда ехала с Ботаник, тем утром, в полном смятении… Кассы были, увы, закрыты. Это был понедельник. «Ничего, – сказала себе я. – Но я так буду скучать по тебе, Брюссель… Не то что ты стал моим полноценным домом – что мне заменит гигантскую Москву с многообразием мест, куда можно сходить? – но пока я здесь была, столько всего произошло за эти три месяца…

Я пела озеру в парке о своей беспомощности и опустошённости, потери цели, импульса, дыхания… Вокруг меня почти неслышно и незаметно проходили люди-призраки, а я, словно путник, который забрёл в Сонную лощину, смотрела на застывшую природу вокруг себя и не готова была поверить, что мир остановился, спектакль закончился, а я, единственное живое – и главное, чувствительное! – создание, брожу по необъятной и шаткой сцене и не могу убить свою стихию, выключить в себе внутренний гул.

Я помню, мой загадочный человек по-английски «уезжал из Бельгии», снова намеренно не ответив мне своевременно; а я была готова поехать куда угодно, из любой точки города, и подождать… Спускалась по лестнице в сторону Гранд-Плас, вокруг меня – знакомые Музей изобразительных искусств, Музей инструментов, Мост искусств, памятник Леопольду II, Королевская библиотека, в которую решила всё-таки не записываться и пойти в центральную университетскую, ничем не хуже…

«Arts-Loi, Kunst-Wet»,21 – на обоих языках подряд передавали остановку в метро. Я больше не посещу многие местные мероприятия: музыкальные, театральные, выставочные, – расклеенные повсюду на афишах. Как ни странно, здесь на каждом углу можно увидеть практически одну и ту же комбинацию, в то время как в Москве либо не найдёшь нужное тебе (если не искать в Интернете), либо не выберешь что-то одно на ближайшее время.

И вот точно так же я, не проводя никаких отборов, не разыская взглядом на улице в толпе что-то подходящее, случайно встретилась со своим человеком. Единомышленником. Который просто подошёл ко мне в баре на языковом тандеме и сделал мой вечер лучшим. И нашёл с первых минут настолько общий язык, что можно было подумать, что мы знакомы как минимум месяц, чтобы пойти на какое-то доверительное сближение…

Я в целом прочувствовала, насколько маленькая и дружная Европа не только на политическом и экономическом, но и на общекультурном и общесоциальном уровне помогает каждый раз продвинуть тебя на шаг вперёд и в учёбе, и в работе, и в путешествиях, и в дружбе, и в отношениях…

Когда я вернулась домой, на свою улицу генерала Фиве, было чуть ли не около одиннадцати вечера. Ребята радостно что-то обсуждали, пока готовили на кухне, кто-то собирался ложиться спать… Я проникла на кухню, как главный актёр, взошедший на сцену и внезапно прервавший массовое беззаботное торжество своими философскими переживаниями. В этот раз я просто вслух воскликнула, как я буду по всем скучать, что действительно было правдой. Мне не хотелось возвращаться в Москву, к покою и рутине. Они, разумеется, не могли на это отреагировать равнодушно и махнуть рукой: «Да ладно тебе, отдохнёшь от нас наконец, как и мы от тебя»; даже если это и было так, я помню, что за эти непростые месяцы я успела изменить свои привычки, повзрослеть, научиться ответственности и получить навыки согласованных действий. И всё же, ребята: с вами было весело и интересно. Вы тоже по-своему потрясающие люди и хорошие наставники.

Мне так не хотелось напоминать кому-то о Франко, сложной истории с ним и, тем более, о том, что произошло с ним в этой квартире. Как и объяснять уже из Москвы, почему я собирала багаж за три часа до самолёта, а несколько десятков килограммов неуместившихся вещей, купленных здесь, мне помогли отправить автобусом позже…

***

Однажды вечером, когда мероприятие Х – действие происходит теперь в Москве – давно закончилось, а вокруг ключевой фигуры то и дело собирались гости, коллеги, журналисты… я, скромно разыскивая глазами тех, кто не занят и с кем можно было бы обменяться парой реплик, сама же в итоге отказывалась от этой бессмысленной идеи и стала терпеливо ждать, когда освободится Он. Глаза мои уже не раз останавливались на Нём, словно лучи прожектора – на выбранной им скульптуре, стоявшей в затенённом саду возле летней усадьбы. И Он это чувствовал, не ошибусь и не обману себя. Его проницательный взгляд то и дело ловил на себе смущённый восторг в глазах молодой гостьи; издалека было видно, как Его губы постоянно артикулировали, воспроизводя речь, возможно, мало интересующую Его самого: была она давно известного Ему содержания, которое Он, дабы не быть предсказуемым для самого же себя, всё в новых и новых вариациях выдавал людям, окружавшим Его, прямо как любопытные и непослушные дети – ослепительное праздничное угощение на столе…

Наконец Он остался один, и я рискнула и подошла к Нему. Будь что будет, я скажу – а там посмотрим.

– Вы точно не писали диссертацию по этому человеку и его творчеству? – спросила я у Него (да будет этот Он таким же загадочным и так и не открывшимся никому человеком – а ведь так оно и есть, – как герой Леонида Андреева). – В зале все восхищались вашей работой…

Он, отнимая бокал красного вина от губ, улыбнулся, будущи польщён такими предположениями в свой адрес:

– Нет, я писал диссертацию только по своей сфере – в которой и работаю все эти годы, – но я искренне люблю литературу и занимаюсь ею самостоятельно. Регулярно, само собой. Уж столько времени посвятил тому, чтобы люди поняли, какое послание в будущее, на несколько веков вперёд, хотел сделать этот писатель… Как и философию. Часто мои домашние вечера – это чтение Гегеля или Ницше…

– Честно, я в восторге. От того, что вы делаете. Я сама пишу…

– Правда? – выразил Он неподдельное удивление, начиная понимать, что е нему подошла отнюдь не самая обычная поклонница.

– Да… Стихи на русском и на французском.

– Я знаю французский. Желаешь поговорить на нём?

– Это было бы очень мило с вашей стороны. По крайней мере, так будет проще, итальянский только в стадии изучения.

Мы так и общались долгое время, на французском, о серьёзном и абстрактном. Я была не один раз вместе с Ним на разных культурных встречах, в послерабочее время, знакомилась с коллегами – Он представлял меня, как свою единомышленницу, готовую помочь Его проекту. То и дело смущалась, когда такие же не менее состоявшиеся и серьёзные люди, с какими-то своими додумками, оценивающе смотрели на меня и продолжали дискутировать с Моим духовным покровителем о том, какие новые креативные проекты стояли у них на повестке дня и сколько времени ушло бы на съёмки и сотрудничество с теми или иными фондами.

Я помню, как, ещё после первого вечера, выходя с Ним из здания, вместе с Его дочерьми – стоило догадаться, что это Его дочери, так сильно они Его обнимали (я старалась держаться в стороне и не смотреть, чтобы меньше ощущать обжигающее чувство ревности), – чуть не попала под дождь. Он же шёл уверенно, не боясь ничего, а девочки, подхватив Его за руки с обеих сторон, бежали рядом, и все вместе что-то весело обсуждали, из своего семейного. Стояла почти полночь, из ещё работавших ресторанов доносился звон бокалов и шум от тарелок с приборами, но на веранду, всю в плюще и в огоньках, никто уже не осмеливался выходить. Меня то и дело заполняло какое-то странное восторженное чувство, с которым я оборачивалась назад и смотрела на Него. Наконец Он усадил их в машину, которую только что вызвал – и, обернувшись ко мне, спросил:

– Ты с нами?

– Нет, спасибо… – тут же отмахнулась я, а у самой в глазах блестела безумная радость. – Метро тут рядом… Знаете, если я и встречу в своей жизни мужчину, то он будет, как вы. Вы потрясающий.

– Ну, что ты, – рассмеялся он и поцеловал меня в щёки, стоя под дождём. Я резко завершила наше прощание и, глупо улыбаясь, побежала к метро…

В моей голове отдавалась эхом его реплика: «Напиши мне завтра на почту».

***

Далеко не всегда нам удавалось обменяться личными репликами: нас постоянно окружали другие люди, поэтому мы делали вид, что общаемся только с ними, а друг с другом – ничуть не больше, словно и не знаем друг друга. Но я помню, как вместе с ним ехала с его места работы, на второй день. Я не ожидала такого сильного приглашения, но для меня это было одним счастливым сигналом: Он не был абсолютно равнодушен ко мне. Ехали мы не одни, поэтому всю дорогу я молчала и слушала общающихся рядом со мной людей, знающих своё место; сидевшая слева от меня дама бросила такую реплику своему коллеге: «Тут нет кондиционера, а раньше он и не был нужен – потому что нас здесь сидело меньше…». Может, всё-таки, потому что погода июльская?..

Посадивший меня с ними никак не реагировал: он совсем не знал русского. Я любила иностранцев. Я понимала, что, уехав из Европы, я потеряла это необъяснимое взаимопонимание, лёгкость, уважение нас, женственных русских девушек, которые так отличаются от местных, более независимых и строгих… Я скучала по ним. Даже по обычным работникам разных заведений, где я за две минуты решала все нужные мне вопросы, а потом мы с улыбкой прощались и оставались довольными этим контактом.

Вопрос одной, ставшей теперь особенной для меня национальности, обострился вдвойне. Я ищу и открытые, и закрытые редкие сообщества итальянцев в Москве – на самом деле, существовавшие только виртуально, на деле же все жили разрозненно, не как в Брюсселе, «диаспорами» (порой, мне казалось, они так как минимум досуг проводили, а то и работали). И найди их… Отправляю в группу запрос участника, без результатов. В Москве также встретила старых знакомых, собиравших массовые франкофонные вечера, и годы спустя вновь присоединилась к ним, чтобы посмотреть на то же самое уже совсем свежим взглядом. То и дело ищущим своего счастья. Или, как минимум, интересных бесед, которые могут длиться часами…

Теперь же в этом не было необходимости. Казалось, счастье пришло в руки само… Я могла с Ним общаться на обоих языках – и на итальянском, и на французском, где второй был для нас языком конфиденциальности, в особенности же от чужих ушей. Я была уже не такой уязвимой…

Однажды я добилась своего. Позвал Он меня под предлогом почитать мои стихи, которые я подарила Ему и подписала своими пожеланиями; как Он говорил не раз, эти пожелания тронули его до глубины души.

Я ждала каждый день, когда Он найдёт время и отправит мне хоть несколько реплик. Боясь оторвать Его от работы и показать себя слишком навязчивой – что было мне, мягко скажем, свойственно, когда я действительно не контролировала свои чувства рамками разума, – я в полузабвении ждала… И однажды это случилось. Я боялась его суровой философии, к которой Он заранее подготовил меня, чтобы я не была разочарована. Суровой правды жизни, по крайней мере, к той, которой Он привык.

***

На самом деле, не только в современном мире женщины решили показать себя сильными существами. Мы же помним литературных героинь нескольких предыдущих веков, не падших духом при любом, даже самом масштабном, несчастье?

Другое дело – каких Реттов Батлеров им уготовит судьба…

«Писательство – единственная моя постоянная черта. Я постоянен в своём непостоянстве», – в этой фразе весь Франко. Я хотела бы сказать то же самое о себе. Но кто говорил, что слишком похожим людям суждено быть вместе?

Мы похожи, и я тебя понимаю. Но прости: я хочу найти твою противоположность и стать похожей на него. С полной гарантией, что мы будем вместе всегда, а не изредка, в особые моменты твоего непостоянства. Потому что непостоянство – тоже моя болезнь.

***

И знаешь – я хочу, чтобы мне передали эстафету и я тоже выступила на холме Искусств со своими стихами, на французском и итальянском, посвящёнными тебе. Чтобы весь город узнал, почему он не отпустит меня никогда. Ты сделал мне последние полтора месяца токсичными, но теперь, когда я немного отошла, много времени спустя после реальной встречи, и сделала тебя своей музой, своим воображаемым героем, я снова болею – но немного другой болезнью. Если раньше мне было плохо, я писала тебе из электрички в Версаль, что не могу физически жить без твоего присутствия; сейчас же кажется, что ты словно не существовал никогда, и я тебя лишь выдумала, а источник твоего образа так и не был найден, потому я и страдаю… Это были томительные попытки развеселить себя каждый вечер с новыми знакомыми, в которых я не видела и частички тебя; я помню, как я встретила в том же разговорном клубе итальянца, который – бывают же такие совпадения – встречался с русской по имени Элина, она училась и жила в его городе, но со временем их пару разбили разногласия, и они разъехались по разным странам, на новое место работы; человек, несмотря на всё своё дружелюбие, интеллект и особый интерес ко мне, оказался, пожалуй, полной противоположностью Франко. Такого я больше не встречу. Единственное, что точно помогло мне не потерять рассудок: пара поездок в Нидерланды и в Германию, те самые две страны, о которых я грезила с детства; а также экзамены по любимым предметам, к которым я начала готовиться слишком поздно, сидя круглосуточно в библиотеках за компьютером днём и дома за книгами и конспектами ночью. Когда я всё наконец успешно сдала, я поняла, что взяла от этой поездки максимум, причём никаких обязанностей мне не выдвигали, я просто сделала это в своё же удовольствие и в надежде, что это повлияет на моё же призвание: так я стала как минимум к нему профессионально ближе…

Затем подхожу к Американской улице 150 (спасибо, что как-то спонтанно дал адрес, пусть и сорвал тут же эту встречу, когда я в полночь рвалась на последних трамваях) и… не кладу в ящик конверт с тёплым письмом от руки… как же все-таки хорошо, что там подписывают фамилии, а не присваивают квартирам номера… А именно позвоню, представившись почтальоном, местным, бельгийским: “Un colis pour Monsieur Franco Chiaravello” 22. Ты всё равно не помнишь моего голоса… к моему же счастью… иначе бы не открыл мне дверь, а запереть прямо перед носом и не успел бы – я представляю, что ты обалдевал бы так же долго от моего вида, как и я от твоего. И прошла бы вперёд, вместе с «посылкой» и бутылкой вина…

***

Приглашая на очередную дискуссию, мужчина, чьё имя так и останется читателю неизвестным, повёл меня на балкон, куда перенёс нашу бутылку шампанского.

– Я тоже, как ты знаешь, пишу, н у меня это в основном для выступлений, для фестивалей, моих лекториев – по всему, что меня интересует и чем я готов поделиться с умными, способными рассуждать людьми… Однажды ты поймёшь, что твоя самодостаточность, твой ум и остальные твои данные – этим больше никто не сможет грубо пользоваться и злоупотреблять каждый день в твоей жизни. Я слишком люблю свою свободу; даже если я скажу всем, что занят работой – а они могут думать, что я действительно работаю или встречаюсь с какой-то новой девицей, или и то, и другое – я тем временем просто сижу дома и читаю. Потому что книги всегда были мне большими друзьями, чем люди… Однажды ты поймёшь, что одиночество в твоём случае – подарок судьбы, – говорил Он, наливая мне новый бокал шампанского, пока мы сидели на балконе и смотрели на шумно проезжавший поздно вечером трамвай… – Я не люблю кому-то объяснять, почему я так захотел и выбрал себе что-то альтернативное, нежели, например, семья. Я не могу сказать себе хоть в чём-то «нет», когда знаю, что хотел бы обратного. Я не отказываю себе ни в чём, я перепробовал всё в своей жизни – и вот ты видишь меня таким, какой я сейчас, после всех этих экспериментов, – при этом выглядел Он прекрасно, и я продолжала Им слепо восхищаться.

Я скромно молчала, внимая его монологам, изредка вставляла какие-то ремарки и что-то переспрашивала и потихоньку пила шампанское.

– Знаешь, почему я сейчас с тобой?

Он пригласил меня сесть к нему на колени; я, обмирая, аккуратно устроилась, обнимая его за плечи и ощущая себя маленькой, хрупкой наследницей короля. У меня в голове крутился один ответ на Его вопрос, но я предпочла выразиться так:

– Я могу ошибиться, смотря на вещи сугубо в своей плоскости. Чужая душа – потёмки…

Он выпустил струю дыма:

– Я с тобой из-за твоего энтузиазма. – Значит, правильно угадала. – Ты слышишь? Из-за твоего энтузиазма, стремления… Не у всех это вижу.

У меня пересохло горло, но воды рядом не было, и я всё-таки взяла слово:

– Вы бы хотели чего-то конкретного от меня?

– Только общения… Если ты имела в виду что-то большее, я был бы не против, но это не самое главное в тебе.

Моя голова была обращена к окну, словно в ночном небе была поддержка; наш балкон возвышался с седьмого этажа; мои губы полуслышно проронили:

– А если я сама готова…

Мне хотелось обнажить перед Ним свою душу и уже вслух, лицом к лицу, произнести всё то, что я не стала бы писать в двух словах сухим текстом; но Он остановил меня жестом.

– Не надо, в таких случаях я сразу скажу любой женщине: забудь это слово. Любви не бывает, только в поэзии (с чем я сразу вынуждена была согласиться, к сожалению). Этот термин был выдуман кем-то для объяснения определённых зависимостей; а когда я был зависимым хоть от чего-либо?.. Если кому-то не нравится моя философия, я сразу скажу «до свидания», мне не нужно лишних проблем, как и им – лишних разочарований… Но ты, по-видимому, как раз понимаешь, о чём я. И не забывай: одиночество – лучшее, что у нас есть. Это твой подарок свыше.

– А другие женщины мне говорили об обратном, иначе без любви многое теряешь в жизни…

– Скорее, это они многое теряют в жизни, – рассмеялся Он.

***

Одиночество – и как же вы похожи? Я не верю. Вы разные возрастом, у вас разный опыт, но у вас похожие интересы – и вы видите мир так одинаково. Вы умеете быть общественными людьми – а потом сетуеете на поверхностность такого образа жизни. Тысячи сомнительных знакомств и сомнительных познаний… Самоцельность. Непрекращающееся изучение мира. Своя стихия. Безрассудства по жизни и серьёзность в карьере. Неуязвимость. Женщины на одну ночь. И вечная внутренняя боль, заставившая вас надеть броню и нарисовать на вашей маске улыбку, чтобы люди шли к вам навстречу и натыкались на эту самую броню, которую никогда не пробить… Вы мой яд. Но теперь я поняла, что такое мужчины и как они видят своих женщин.

Если однажды мужчина согласится потерять свою свободу, то эта женщина, наверное, должна быть и вправду с Венеры. Или же самой обыкновенной, поэтому он никогда никому не захочет объяснять, списком и по пунктам, что же он в ней нашёл, что захотел быть с ней, одной и навсегда…

И мне Он сказал всё четко. «Я не хочу никому лгать и ни от кого прятаться. Мне проще уйти, чем постоянно знать, что я под чьим-то пристальным вниманием. Я не хочу испытывать угрызений совести. Мне проще сказать всё сразу, а не потом, успев отстрадать. Я лучше отдам женщине деньги, а сам буду свободен». Вот что отличает сильных мужчин от тех, кто пока что на пути к этой силе. Вот что значит – молчание, доставившее мне столько боли, как и кое-кому… Кто не дошёл до этой стадии, лет через десять-двадцать будет делать то же самое… Боже, Раскольников и Свидригайлов.

***

Я лежала на диване. Мир вокруг не существовал для меня, как и время. Он, сидя над моей головой, перебирал мои волосы и, склонившись, поцеловал в зеркальной позиции: глаза к подбородку, подбородок к глазам, где соприкасались только губы. «Спасибо тебе за доверие», – услышала я смягчившийся голос. В нём он выдал свою слабость, после перформанса, не знавшего пощады и якобы не верившего в существование тонкой душевной организации. Мне казалось, он сам был теперь в эту организацию отчасти обращён. Благодаря мне… Я не раскрывала глаз, как раз Ему мне хотелось сказать спасибо. Если и смотрела, то только на Него. Я никогда не задавала себе по жизни вопросов, сколько лет моему текущему возлюбленному, а сколько мне. Это не работало. Признаюсь, зачастую меня тянуло к людям старше. Даже безумно старше. Они всегда были проводниками по жизненному пути, по лабиринтам разных чувств и эротических ощущений, по царству Аида, по тлетворным сторонам личности. Изнутри я слышала одно: не думай и наслаждайся моментом.

Я помню его – уже просто его – полузадумчиво-полувосхищённое настроение с утра, которое пытались испортить его дочери, словно с недовольством ожидавшие такого развития событий. Их отец мог себе такое позволить, потому что это он, его природа. «Не суди книгу по обложке» – идеальное подтверждение тому. Не все хотят быть теми, кем они остаются с самими собой наедине, потому что не готовы подставить своё благородное лицо толпе для плевка – если мыслить в одном направлении. А в остальном…

Один вечер можно забыть. Он на то и был уникальным. Последующие дни, как и предыдущие, до этого вечера, казались мне невыносимыми; одни – от предчувствия желанного, другие – от горечи, что я это никогда не получу. Я чувствовала себя Русалочкой, ходившей по суше, как по лезвиям ножа, когда мои мысли были с ним, а он тут же пресекал подобное, даже если признавался, что иногда и сам думал обо мне… Мне страшно было представить, что говорили ему женщины, которые слушали его философские дискуссии. А может, и не слушали: он не считал нужным им что-либо рассказывать. А лишь приступал к самому главному, без всяких предисловий. Увы, мы, женщины, склонны к тому, чтобы тут же поверить в любовь и представить несколько последующих лет счастья с ним, с детьми от него, где-то на корсиканском берегу, где ветер и волны уносят с нас всё, предоставляя лишь нас самим себе и нашим эмоциям… Мужчины, может, одобрят последнее. На время. Если найдут женщину привлекательной и даже захотят её известно как отблагодарить. Всё…

Да, я помню, что он не видел во мне один лишь объект, поэтому и искал хорошего собеседника для себя. Тем более, того, кто окажется его единомышленником, с кем ему можно спокойно быть самим собой. Я знала его совсем немного – но вот он стоял передо мной открытой книгой и предупреждал, что боится ранить меня изнутри.

Я никогда не забуду этого ужасного и восхитительного в одном флаконе человека, пусть даже совсем недавно чуть не оказалась одной из многих, допустивших ту же самую ошибку (или попросту ищущих в этом свою выгоду, чего я, кстати, никогда не пойму: потому что я выше подобного). Я благодарна ему за то, что он сказал мне правду, даже если эта правда не помешала мне решиться… Не думая о том, насколько эта встреча окажется последней (как ни странно, то было мои́м решением), я сделала ему подарок, зная его ещё молодые и неизменные пристрастия. Я знаю его культурные интересы и всегда советую что-то в Москве или обмениваюсь с ним впечатлениями. Но он сказал мне правду… Месяц, если не больше, на расстоянии, пока он был в отпуске, помог отойти от всех грёз. И внезапно вспомнить о Франко…

– А вы знаете, почему я учу итальянский? – смеясь, полупьянной говорила я, гуляя с ним в ночи. – Потому что однажды встретила я в Брюсселе итальянца и влюбилась… Ничего у нас не получилось, но оттуда растут все корни. Мне нравятся итальянцы, хоть убейся. И я хочу научиться жить, как они… И, может, туда и поеду отдыхать, пока вас не будет в Москве.