За любовь
– Нет! – твердо ответила она. Прокурор улыбнулся хищной улыбкой и продолжил:
– Но ведь вы не будете отрицать, что мистер Беркет очень жесток?
– А причем тут оценка его личных качеств?
– Отвечайте на поставленный вопрос!
– Протестую!
– Протест отклонен!
Маркус снова усмехнулся. Цирк! Анна взглянула на него, теперь ее взгляд был другой, он о чем-то говорил, но Маркус не понимал. Аня закусила губу, а потом сказала:
– Нет.
– То есть, вы отрицаете, что ваш бывший муж избил вас так, что вы даже попали в больницу?
Маркус понимал, что ее загнали в угол. Внутри все замерло, было так тяжело смотреть, как она содрогнулась от этого вопроса, как побледнела и снова на какой-то миг превратилась в ту девочку: испуганную, затравленную и отчаянную. Хотелось придушить гада, но, в первую очередь, себя за все то дерьмо, которое теперь с упоением мусолили всякие мрази. Маркус закрыл глаза, было горько. Правда была слишком уродской.
– Нет, не отрицаю, – ответила меж тем Анна.
– О каких еще доказательствах может идти речь? – драматически вопрошал Харди перед тем, как перейти к финальной части своей обвинительной речи. – Вы сами слышали показания десятков свидетелей, многие из которых были друзьями обвиняемого. А главное, вы слышали показание бывшей жены подсудимого! Она утверждает, что ее ныне покойный муж был убит в целях самообороны. Пусть так! Но она не может отрицать, что подсудимый способен на насилие над человеком. Она не отрицает, что Маркус Беркет ворвался в их дом без приглашения. Естественно, что мистеру Райли ничего не оставалось кроме, как защищать свою жену. Ни для кого не секрет, что миссис Райли была жестоко избита мистером Беркетом.
Харди сделал паузу, не переставая при этом гипнотизировать присяжных своим взглядом, а после, для пущего эффекта, подошел вплотную к ним и заговорил пронзительным голосом:
– Мисс Мейсон – потрясающая певица и актриса! Она умерла от передозировки наркотиков, но вы так же, как и я, как и сотни других людей, знаете, кто причастен к ее смерти. Страшен даже не столько факт самого преступления, сколько то, как, именно, это отвратительное и гнусное убийство было совершено. Чтобы придумать такое, нужно быть абсолютно хладнокровным и бездушным зверем. Господа присяжные, я не делаю голословных утверждений и не занимаюсь домыслами, вы сами слышали показания свидетелей, которые подтверждают каждое мое слово.
Прокурор обернулся к залу и уже более громко и пафосно провозгласил:
– Маркус Беркет – это человек, которого деньги и слава развратили настолько, что он посчитал себя выше тех законов, которые применимы к нам, простым смертным. Он был убежден в том, что ему все сойдет с рук! Взгляните на этого человека!
Голос прокурора возымел свое действие, и лица всех людей, присутствовавших в зале суда, как по команде повернулись к подсудимому.
Маркус ответил ничего не выражающим взглядом, он понимал, что это конец. А Харди делал заключительный аккорд в своей речи:
– Посмотрите и вы увидите, кто сидит перед вами. Перед вами сидит человек, виновный в убийстве первой степени! И как справедливые и законопослушные граждане, уверен, вы вынесите такой же вердикт.
Присяжные удалились на совещание. Через час все снова были на своих местах, и судья объявил приговор, повергая Маркуса в какое-то оцепенение. Слова доносились откуда-то издалека, но все равно оглушали. Видимо, он на что-то еще в глубине души надеялся.
– Виновен в убийстве второй степени! Маркус Беркет, вы приговариваетесь к десяти годам тюремного заключения! Вы не можете быть отпущены под залог! Осужденный заключается под стражу непосредственно в зале суда!
Когда раздался удар молотка, ни один мускул не дрогнул на лице Маркуса, только обернувшись и увидев слезы матери и Анны, выдержка дала сбой, но он стиснул покрепче зубы, чтобы самому не разрыдаться, как мальчишке. В голове набатом било – десять лет. Десять, чертовых, лет!
***
4 года спустя
– Эй, футболист! Тебе письмо, – раздался хриплый голос и эхом отозвался в стенах камеры. Маркус оторвался от книги и быстро подошел к двери. Руки тряслись от волнения и радости. Внутри все скручивалось в жгут.
Забрав письмо, он сел на койку и долго всматривался в аккуратные, мелкие буковки, выведенные на конверте. Перед глазами все расплывалось, но ему не было стыдно за эти слезы. В этом месте все было по-другому, письмо приравнивалось к невероятной ценности, а учитывая все обстоятельства, для Маркуса эти письма были дороже всего на свете. Он каждый раз ждал их с нетерпением и страхом, потому что уже не представлял, что бы делал без них. Они поддерживали его, не давали сломаться, вселяли жизнь и надежду.
Четыре года назад, когда он только попал в тюрьму, то не видел ни смысла в дальнейшем существовании, ни каких бы то ни было перспектив в будущем. В одно мгновение он лишился всего. Но главное, он потерял ее и, непременно, потерял бы сына. Все его мечты о том, что он будет поддерживать Мэтта, наставлять и помогать, были уничтожены.
Он не мог не думать о том, что за десять лет станет для Мэтти чужим человеком, о том, что сын забудет о нем или еще хуже – будет стыдиться отца, сидевшего в тюрьме. О том, что самые важные и сложные десять лет его сын проведет рядом с кем-то другим.
Эта мысль, ежедневно, разрывала его истерзанную душу и уставший мозг, но окружающая обстановка не позволяла дать волю депрессии. Его социальный статус многим был не по душе. Все эти маргиналы считали, что неплохо бы восстановить справедливость и отомстить за все неудачи. Пришлось мобилизировать все силы, чтобы выжить. Народ здесь ничем не отличался от него самого – такое же зверье. Все было поставлено на силе. Маркус это знал, поэтому, когда его начали ломать, держал удар.
Свое место в тюремной иерархии Маркус быстро выбил кулаками и подковерной грызней. Первый месяц срока было тяжело, он даже спать не решался, ибо постоянно был начеку, но после того, как изуродовал одного до неузнаваемости бритвой, все поняли, что к нему лучше не соваться. Его стали обходить стороной, называя, психопатом. Маркус был, более чем, удовлетворен. В друзьях он не нуждался, в авторитеты не метил, пусть лучше боятся его. Страх – прекрасный способ управлять людьми. Именно страх заставлял ублюдков держать язык за зубами и до начальника тюрьмы эта история не дошла.
Однако, Маркус не ожидал, что все так быстро закончится, поэтому ждал «ответку», он был готов бороться до конца. Ему терять было нечего. Так он считал, пока однажды его не вызвали в административную часть. Поскольку вызывали обычно нарушителей порядка, Маркус первым делом подумал, что кто-то настучал, а значит его ждет изолятор. Пока его вели, он пережил гамму эмоций от досады до ярости. Но каково же было его удивление, когда конвоир завел его в зал переговоров. Маркус застыл на месте, за что тут же получил тычок в спину и раздраженный окрик:
– Че встал, давай, иди уже, а то время тикает! Шестая будка!
Маркус кивнул и словно сомнамбула двинулся по коридору, отыскивая среди стеклянных дверей нужную. Когда нашел, то не поверил собственным глазам. Маркуса бросило в жар, а внутри все оборвалось. Такой радости: отчаянной, пробирающей до слез, он не чувствовал никогда.
Анна тоже смотрела на него со слезами на глазах. Дрожащие губы растянулись в улыбке, она махнула ему, и он зашел в переговорную кабинку, будто сам не свой.
Он бы, наверное, так и сидел и смотрел на нее, боясь шевельнуться и понять, что это сон, но Анна взяла трубку телефона, и он последовал ее примеру.
Пару секунд они просто дышали и сверлили друг друга взглядами. А потом, словно что-то взорвалось у него внутри, он и сам не понял, как спросил тупость, сорвавшуюся с его языка. Наверное, за месяц пребывания здесь, он разучился нормально говорить, но это не было оправданием его грубости.
– Зачем пришла? – его голос был хриплым и низким. Анна никак не отреагировала на его вопрос, разве что вздохнула глубже, а потом тихо отозвалась:
– И тебе, привет.
Маркусу стало стыдно, он сглотнул и так же тихо ответил:
– Извини!
– Не надо. Я… боже! – она усмехнулась, а потом, посмотрев на него, заплакала. – Прости меня! – тяжело дыша и поминутно всхлипывая, произнесла она сдавленным голосом. – Знаю, тебе и так непросто, а тут еще я… черт!
Она уткнулась в руку, глуша всхлипы, Маркус покрепче сжал труюку, пока пластмасса не затрещала под его пальцами. Горечь и в тоже время волна безумной нежности и любви к этой женщине, затопила его.
– Малыш, пожалуйста, не плачь, я тебя очень прошу. Я этого не стою, ты же знаешь, – попросил он дрожащим голосом.
Она посмотрела на него в упор, закусила губу и прошептала:
– Тебя били?
Это не было вопросом, она просто смотрела и все-все понимала, а слезы продолжали катиться по ее щекам. Маркус постарался улыбнуться и, как можно, беспечнее ответил:
– Нет, конечно. Не верь киношным глупостям. Здесь все…
– Не ври! Я же вижу!
Она снова разразилась слезами, лихорадочно шепча:
– Прости меня, я… мне так жаль! Я очень хотела прийти, но не могла. Я боялась, я… прости меня! Я – такая слабачка!
– Эни, послушай меня! – резко оборвал он поток ее слов. Ему было невыносимо это слушать. Волна гнева окатила от осознания того, что ему – развращенному, эгоистичному придурку была дана в жены невероятная женщина, а он не ценил, принимал, как должное, не понимал и не видел. И она еще за что-то просит прощения у него?! Боже, да есть ли предел ее милосердию?! Оно заставляло Маркуса чувствовать себя полным ничтожеством. Поэтому, собрав всю свою волю в кулак и затолкав свое самолюбие поглубже, он со всем гневом произнес:
– Никогда не смей просить у меня прощения! Ты ничего не должна ни мне, ни кому бы то ни было еще. Живи, Анна! Для себя живи, для нашего сына. Посылай к черту всех и меня в первую очередь. Забудь, хватит! Черт возьми, почему же ты никак не поймешь? Не учит тебя жизнь, что ли ничему?
– Наверное, нет, – тяжело сглотнув, выдавила она из себя и тут же добавила. – Знаю, я – дура. Но… ничего не могу с собой поделать. Не могу оставить тебя и забыть! Не могу!
– Мне твоя жалость и твое гипертрофированное чувство долга, не нужны! – оборвал он, сгорая от стыда и унижения.
– Я не жалею тебя, Маркус и никогда не буду. Я просто люблю и хочу поддержать в трудную минуту. Разве это преступление?
Он не верил, сидел, смотрел на нее и чувствовал благоговение перед этой женщиной за этот подвиг. Откуда она такая? За что она ему? Чем он ее заслужил?
– Я хочу, чтобы ты была счастлива, Анна, – только и мог он сказать.
– А я хочу, чтобы были счастливы все мы. В нашей совместной жизни были не только слезы, Маркус. Пусть я все еще не простила тебя, но ты мне очень дорог, и я хочу, чтобы наш сын знал своего отца, хочу, чтобы вы общались. Пусть ты – чудовище, которое испоганило мне жизнь и ни во что меня не ставило, но ты был хорошим отцом. Ты многого достиг, сын может тобой гордиться.
Она замолчала, Маркус тоже молчал, глаза щипало, а дыхание перехватывало от боли и от безграничной благодарности.
– Спасибо, Анна! Я ничем не заслужил тебя.
Слезы вновь потекли из ее глаз. В это же время раздался голос надсмотрщика:
– Время!
– Я напишу… – далее ее голос оборвался, телефон отключили. Анна продолжала плакать, а потом приложила ладонь к стеклу, Маркус и сам готов был разрыдаться от безысходности, он медленно коснулся холодного стекла, прикладывая свою руку к ее, представляя какая она нежная наощупь и теплая. Они встали со своих мест, не отрывая рук. Конвоир что-то говорил, но Маркус не слышал, пока его не дернули за плечо. Анна побледнела, а он, чувствуя, что через секунду ее уже не увидит, прошептал одними губами: «Люблю тебя!»
Она кивнула и, вытерев слезы, вышла.
Эта встреча перевернула все в его душе. Маркус еще долго не мог прийти в себя. Каждое утро, едва открыв глаза, он благодарил судьбу за то, что у него появился смысл жить дальше, появилась цель. Он хотел быть достойным своей женщины, хотел, чтобы она не боялась его, хотел быть для нее мужчиной в лучшем его проявлении.
В голове было миллион вопросов, хотелось знать все: как устроен человек, что такое Бог, в которого так верит Анна.
Он читал книги, глотал их пачками. Философия, психология, классика, религиозная литература. Он искал себя, искал то, что приемлемо для него. Читая Библию, он хотел понять Анну, хотел быть ближе к ней. Многое приводило его в недоумение, но он не смущался, писал ей о своих впечатлениях, о своих сомнениях. У них складывались странные отношения: они стали читать одинаковые книги, обсуждать их, часто их взгляды не сходились, они спорили и ругались. У них было миллион разногласий относительно сына, но они научились находить компромисс. Прежде, чем ответить на то или иное письмо, Маркус мог неделю думать, рассматривая ситуацию то с одной, то с другой стороны.
Переписка с Анной была для него бесценной. Благодаря письмам, они, словно заново узнавали друг друга, учились слушать и понимать. Маркус восхищался Анной, в его душе зарождалось что-то особенное, сродни благоговению. Это чувство не кипело и не рвало на части, затмевая разум, оно дарило только счастье и безграничный покой. Теперь Маркус четко понимал, что раньше была страсть, а не любовь.
За эти годы многое в нем изменилось. Он не знал, что именно на него подействовало, но Маркус на себе испробовал разные способы так называемого самосовершенствования. Он практически не ел, так как в каждой книги говорилось, что нужно подавлять плоть, он ни с кем не общался, дабы не создавать конфликтов и выйти досрочно. Хотя некоторые даже его молчание расценивали, как повод докопаться. Маркус часто слышал от начальника что-то типа: «Беркет, ты наверное, считаешь себя лучше многих, поэтому не общаешься ни с кем?! На самом деле ты такое же дерьмо, как и все эти ублюдки!»
Он ничего не отвечал на подобные провокации. Наступал себе на горло, душил гнев. Но не потому, что боялся или пресмыкался. Нет, он делал это только ради того, что выйти по УДО и поскорее увидеть сына, увидеть Анну. Они стоили его гордости, они стоили того, чтобы валяться в грязи и улыбаться при этом. Валяться приходилось довольно часто, тюрьма не была раем, но она была лучшим учителем.
Размышляя об этом, Маркус, наконец, аккуратно надорвал конверт и вытащил письмо. Сердце гулко забилось, почувствовав пальцами глянец. Это была фотография. Маркус с замиранием сердца взглянул на сына.
Мэтти казался серьезным, он задумчиво смотрел куда-то вдаль своими черными, отцовскими глазами. Сын был теперь похож не только на Маркуса, но в нем угадывались и черты Анны. Такой маленький, всего лишь семь лет и в тоже время такой, будто повзрослевший, его малыш. Тоска снова сковала сердце, сожаление и боль накрывали с головой. Маркусу было невыносимо осознавать, что его сын растет, взрослеет, а он может лишь косвенно принимать в этом участие. Хоть он и писал ему письма, и часто получал пару слов от сына через Анну, а все же это несравнимо с непосредственным общением.
Маркус дрожащими руками развернул письмо и начал читать.
«Привет Марусь! Как ты там? У нас все хорошо, Мэтти не перестает радовать своими успехами, но Алек не дает ему расслабляться. Порой, мне его ужасно жаль, но, это мои материнские заморочки. Я, конечно, стараюсь подавлять их, но это так сложно. Если бы ты только был рядом… мне тебя ужасно не хватает, Марусь. А сыну особенно. Я порой, сижу и плачу, когда вижу, как он по сотому кругу просматривает твои игры и интервью. Он ужасно скучает, ему безумно не хватает отца. Он у нас ведь такой сдержанный, но я все равно вижу, как ему тоскливо. Я ужасно пережваю, хочется, чтобы он был повеселее и не так замкнут, но тут уж ничего не могу поделать, как бы ни старалась.
Знаешь, я много думаю в последнее время о нашем будущем. Мы с тобой никогда его не обсуждали, но теперь, когда до твоего освобождения осталось всего пару месяцев, я думаю, самое время.
Если честно, все эти годы я сомневаась, что есть надежда на что-то, но с каждым днем я все сильнее понимала, что не могу без тебя. Я никогда тебе не говорила, но все эти годы я жила тобой. Как только увидела тебя на той дороге с царственным видом и дурацкими очками, так и пропала. Я полюбила тебя так, что готова была все отдать тебе. Я знала, что ты не веришь в искренность моих чувств. Ты был слишком изуродован роскошью и вседозволенностью, а я, как и всякая наивная дурочка верила, что смогу изменить тебя, и горько поплатилась за свои иллюзии. Все мои мечты… ни одна не сбылась. Однако, в нашей жизни было не только плохое, хотя мы – люди помним только его. Но я вспомнила, что у меня есть еще три года. Три года, где я была счастлива. Три года, где рядом со мной был мужчина, который подарил мне все, что у него было. Мужчина, который переступил через свои принципы и который любил меня, как мог, как умел. Мужчина, который разделил весь свой мир с простой девчонкой, превратив ее в королеву. Мужчина, ставший отцом моего ребенка. Я вспоминала нашу совместную жизнь до того рокового дня, и знаешь, если бы мне довелось выбирать, я бы выбрала снова этот путь и тебя. Все четыре года я видела, как ты стремишься стать лучше. Знаю, тебе было очень тяжело, но ты смог: выстоял, вытерпел и снова подарил мне веру в нас. Спасибо тебе за это! Хочу, чтобы ты знал: моё «люблю» тебе – лучший из мужчин. Нет. Единственный мужчина. Других просто нет, и не было никогда для меня.
Возразщайся ко мне. Я жду.
Твоя Анна.»
Эпилог
Аня смотрела на море и тихо засыпала под шум прибоя. Запах свежести, легкий ветер и осенняя прохлада успокаивали.
– Еще не спишь? Я принес глинтвейн! – услышала она довольный голос Алека. Все четыре года он был верным другом их семье. Алек всегда был рядом и поддерживал Аню, словом и делом, а Мэтт и вовсе души в нем не чаял, считая его дедушкой. Каждые выходные мужчина посвящал мальчику. Анна была безмерно благодарна ему за эту помощь и внимание. Но Алек всегда отмахивался от нее со словами:
– Нашла за что благодарить. Тебе спасибо за такого мальчугана.
Ане ничего не оставалось, как согласиться, потому что сын действительно был прекрасным ребенком. Несмотря на славу отца, он не был заносчивым, старался не огорчать мать, понимая, как той тяжело. Нет, не в материальном плане. Что-что, а денег Маркус оставил на несколько жизней вперед. Но Аня не шиковала, не умела она так. Купила лишь новый дом недалеко от Лондона – вот и все ее приобретения за четыре года. Она, конечно, старалась обеспечить достойную жизнь сыну, но без излишеств, не хотела она его баловать.
А тяжело ей было психологически. Она постоянно переживала за Маркуса, ибо знала, даже, если ему будет невыносимо, он никогда не скажет об этом. Будет подыхать, но улыбаться. На свидании она всегда, словно рентген, сканировала каждую его черту, каждую морщинку, пытаясь ничего не пропустить. Но либо он слишком хорошо маскировал проблемы, либо их просто не было, на что она так надеялась и о чем молилась ежедневно. Аня понимала, что в тюрьме Маркуса ждет не слишком радушный прием. Люди озлобленны, они ненавидят успех и богатство.
В этом она убедилась в первую же встречу. Она слишком хорошо знала своего мужчину, она знала каждый изгиб, каждый выступ на его лице, а потому не могла не заметить горбинку на носу, свидетельствующую о том, что тот сломан.
Боже, она думала, что умрет от страха за него. Хоть Маркус и уверял, что решил все свои проблемы, но Аня не могла быть спокойной, пока он там. Единственное, что спасало – это работа и сын, которым Аня посвящала все свое время.
Три года назад она восстановилась после академического отпуска, окончила Медицинский университет, прошла специализацию в Лондоне. Теперь работала хирургом – ортопедом в Листер Хоспитал. Работа отвлекала и приносила удовольствие. Воспитывать ребенка одной было очень тяжело, особенно, мальчика. А теперь, когда сына приняли в Брадфилд-Колледж – футбольную школу Манчестер Юнайтед, Аня с ума сходила от переживаний за своего малыша.
Не видеть его по пять дней было для нее ужасной пыткой. Она старалась не слишком надоедать Мэтти со своими тревогами, но иногда было так плохо, что хотелось на стенку лезть. Она ужасно волновалась, что его будут обижать, что он что-нибудь повредит себе, ведь футбол такой травмоопасный вид спорта. Она бы с удовольствием отправила его в обычную школу, но сын горел футболом. И Ане ничего не оставалось, как дать свое согласие. Упокаивало только то, что за Мэтти присматривал Алек. Впрочем, он присматривал и за ней.
На прошлой неделе они получили от него приглашение погостить в его поместье в Баттле на юго-востоке Англии. Аня сначала хотела отказаться, но Алек был очень настойчив. И теперь она была ему за это крайне признательна. Укутавшись в плед, она с благодарностью смотрела на него, чувствуя себя впервые за долгое время спокойно.
– Что-то случилось? – как и всегда, читая ее будто открытую книгу, спросил он. Анна тяжело вздохнула.
– Я уже второй месяц не получаю писем от Маркуса, – поделилась она тем, что так беспокоило ее в последнее время.
– Ну, он скоро вернется и обо всем расскажет, – попытался успокоить ее мужчина.
– В последнем письме я написала о важных для нас обоих вещах и хотела бы получить ответ, – объяснила Аня.
–Ты боишься? – его взгляд был таким пронизывающим и все понимающим, что у Ани защипало в глазах. Она сама не понимала, что чувствовала.
– Не знаю. И да, и нет. Последнее, что я помню о совместной жизни, было каким-то кошмаром. Знаю, это прошлое. Знаю, он очень сильно изменился, но мне все равно страшно. Я уже привыкла быть одна и не знаю, что нас ждет. Вдруг у нас ничего не получится?
– Не терзай себя, Анна. Ты – сильная женщина, ты многое выстрадала по его вине. И он это знает. И каждый день жрет себя, потому что главное и единственное, что у него есть в жизни – это ты и ваш сын. Он борец, всегда был, он сделает все, чтобы вы были счастливы. Знаешь, счастье лишь иногда спускается к нам с небес, чаще всего это жестокая борьба. Будь уверена, теперь он выиграет эту битву, просто помоги ему. Просто люби его, как всегда, любила.
Сказав это, Алек похлопал Аню по руке и ушел, а она еще долго смотрела на море, глотая слезы. Она чувствовала, как ее понемногу отпускает.
Неделя пролетела, как сон. Прекрасный, безмятежный сон. Тихие разговоры у камина, прогулки по пляжу, шахматы и любимые книги. Суматоху в этот размеренный отдых вносил только Мэтти. За семь дней Анна действительно отдохнула, набралась сил и теперь чувствовала, что готова вернуться к привычному для нее укладу жизни. Поблагодарив Алека за гостеприимство, Аня повезла сына в Лондон, в школу, а после поехала домой. Новый дом, был уютным и не слишком большим, Ане он очень нравился.
Подъехав, она довольно улыбнулась и поспешила войти, решив, что остаток дня посвятит сну. Но ее планам не суждено было сбыться. Ее ждала почта. Чуть ли не визжа от радости и нетерпения, Аня схватила долгожданное письмо и кинулась в спальню. Разорвав конверт, она поцеловала заветный листок, исписанный размашистым подчерком и с колотящимся сердцем начала читать.
«Здравствуй, Анна! Прости, что так долго не отвечал. Твое письмо было слишком большим потрясением, любимая. Не знаю сколько раз, но готов повторять каждую секунду – ты невероятная женщина. Жаль, что я понял это только здесь. Жаль, что в мужья тебе досталась последняя сволочь. Хотя кому я вру?! Ни хрена мне не жаль. Я благодарен судьбе за тебя. Если бы мне предложили выбор – быть с тобой и очутиться здесь или же быть на свободе, но без тебя. Я выбрал бы тебя, Эни. Потому что готов еще сто лет отсидеть за каждую минуту, проведенную с тобой. И я эту каждую минуту помню. Помню тебя на той дороге, такую смешную, дерзкую и милую. Помню, считал тебя глупой девчонкой, а глупцом я сам. Ты с самого начала всем сердцем, всей душой ко мне, а я думал, что это несерьезно. Как только ты появилась в моей жизни, в ней не осталось ни одной спокойной минуты. Я безумно хотел тебя, а ты хотела любви. Я мог предложить тебе все, что угодно, кроме этого. Я смеялся над твоей наивностью и идеализмом, но смешон был я в своих попытках бороться против собственного сердца. Ты – мое единственное поражение. Сколько бы я ни бежал от тебя и какой дорогой, все они всегда приводили меня к тебе. Я не ищу себе оправданий и никогда не искал, потому что их нет. С тобой я постоянно оступался, совершал грубые ошибки. Ты будила во мне самые лучшие чувства, и ты же смогла разбудить во мне зверя. Я думал, что сойду с ума. Знаешь, я отпустил тебя только потому, что боялся. Боялся, что убью однажды. А без тебя… Что я без тебя?!
Я знаю, почему я здесь. Не из-за этих ублюдков и не потому, что я не сделал ничего в своей жизни достойного. Я здесь потому, что стал палачом для любимой женщины. Знаю, что не подарил тебе ничего кроме горя и слез, что виноват во всем только я один. Во всем виноват, любимая.
