Роковое наследство

Разумеется, слово «роскошь» относится к убранству дворца Малетруа; от этого великолепия в монастыре Святого Креста ничего не сохранилось.

Здесь всегда и во всем царила суровая простота. Исключение составляли лишь редкие праздничные дни, когда от букетов, гирлянд и драпировок даже у самых строгих наставниц голова шла кругом.

Один из таких дней приближался: завтра должно было состояться вручение наград. Во дворе уже высились амфитеатром скамьи, над которыми натягивался тент; столбы одевались белым ситчиком, чтобы потом увиться зелеными бумажными Гирляндами.

Пробило час пополудни. Только что закончился обед, из части сада, отведенной для прогулок, доносился гомон девочек, оживленных более обычного в связи с приближающимися каникулами.

Из окон, выходящих во двор, выглядывали любопытные, и все в один голос выражали неподдельное восхищение подготовкой к празднику.

На расходы пансион не поскупился. Модный в то время архитектор, он же отец самой талантливой воспитанницы, соблаговолил дать кое-какие советы, и импровизированный зал под открытым небом выглядел теперь просто прелестно.

Архитектор и сам был лицом заинтересованным, поскольку его дочери предстояло завтра получить немало наград...

Талантливую ученицу звали Ирен, а модным архитектором был Винсент Карпантье; судя по всему, он шесть лет вел себя крайне осмотрительно, и оттого с ним не приключилось никаких таинственных бед, которые омрачили бы его счастливое существование.

Напротив, Карпантье все удавалось, как по волшебству.

Увидев господина, подъехавшего в карете английского образца и вошедшего в приемную обители, где две монахичи атаковали его вопросами об орнаментах, пилястрах, зеленых арках и транспарантах, мы бы с трудом узнали в нем Винсента.

Издали, с расстояния шагов в пятнадцать, он выглядел даже моложе, чем в былые времена.

В Париже всегда водились ловкачи, умеющие ополоснуть сюртук в источнике вечной молодости.

К тому же иной социальный статус пригибает человеку спину, как тяжкое бремя, в то время как другой воздействует на манер корсета из китового уса и распрямляет осанку.

Винсент обрел уверенность в себе и элегантность, элегантность в духе «промышленного искусства», сравнимую с блеском, который приобретает монета с повышением курса.

Такой элегантности у нас пруд пруди, ее образчиками забиты все улицы. Она – плод успеха независимо от его природы.

Ее можно выиграть в рулетку.

С расстояния же в три шага Винсент Карпантье, наоборот, казался заметно постаревшим. Нищета удручает, богатство, когда оно не нажито праведным трудом, вызывает раздражительность и утомление. «Физиология морщин» – прелюбопытная, скажу вам, штука.

На лице Винсента, достигшего предела своих желаний и обласканного модой, лежала печать беспокойной нервозной усталости.

Он был постоянно рассеян, всегда думал о чем-то своем; взгляд его вечно казался отсутствующим.

Такой тип весьма распространен в Париже. Держу пари, что, пройдя от старой Оперы до новой, вы встретите на своем пути полсотни людей с блуждающей улыбкой, чьи мысли витают в каких-то неведомых далях.

– Где моя дочь? – спросил Винсент, довольно грубо оборвав жаждущих консультации дам. – Я заехал на одну минуту.

– Вы такой занятой человек! – воскликнула сестра Сен-Шарль. – И такой знаменитый!

– Вы просто нарасхват! – перебила сестра Сен-Поль. – Какой неслыханный успех!

– Наша дорогая Ирен слишком мало играет, вот единственное, в чем ее можно упрекнуть, – добавила сестра Сен-Шарль. – Она использует перемены, чтобы совершенствоваться в итальянском языке, беседуя с нашей дорогой матерью Марией Благодатной. Мать Мария прибыла к нам из Рима, она дирижирует в нашей капелле. Смотрите, вон они в том конце большой аллеи. Мы вас проводим.

– Благодарю, я сам, – торопливо ответил Карпантье. Он поспешил откланяться.

Монахини не посмели настаивать. – Наша Ирен получит все награды, – в два голоса восторженно щебетали они ему вслед. – Какой прекрасный день для нее и для вас! Какие у нее будут счастливые каникулы!

Длинная аллея была обсажена старыми липами, кроны которых, сплетаясь над дорожкой, образовывали зеленый свод. Поначалу Карпантье шагал быстро. В конце аллеи он видел Ирен и рядом с ней женщину очень высокого роста в черном платье со строгими складками – весьма необычном одеянии для здешних монахинь.

Затем Ирен и итальянка свернули за угол, а Карпантье невольно замедлил шаг.

– Странная история, – пробормотал Винсент себе под нос, – лицо человека с улицы Муано как две капли воды похоже на то, что изображено у Ренье на картине.

Как видите, мысли Винсента устремлялись не к завтрашнему торжеству и даже не к тем двум фигурам, за которыми он шел по пустынной аллее.

Позднее мы еще познакомимся с полотном, на котором Ренье написал то бледное лицо, и с человеком с улицы Муано.

Высокая дама в непривычном одеянии и Ирен сели на затененную кронами лип гранитную скамью шагах в ста впереди Винсента.

Но он еще не увидел вновь эту пару; ее скрывал от его глаз поворот аллеи.

Мать Мария Благодатная, как ее здесь называли, достигла того возраста, который принято считать серединой жизни. Лицо этой женщины отличалось благородной, но холодной правильностью. Лоб и щеки покрывала ровная матовая белизна. Среди итальянок весьма распространен такой тип скульптурной красоты; единственное, что можно вменить ему в недостаток, это слишком крупные черты. Волосы монахини, густые и черные, как смоль, были довольно коротко острижены.

Ирен вскоре должно исполниться шестнадцать лет. Ее покровительница, графиня Франческа Корона, шутя, называла девушку дурнушкой. В самом деле, в десять лет Ирен была намного красивее; теперь же сказывался переходный возраст. Она уже перестала быть ребенком, но еще не превратилась в женщину.

И тем не менее Ирен была прелестным созданием. И хотя она еще полностью не сформировалась, будущая красота без труда угадывалась в ее чертах.

Франческа говорила:

– Года через два малышка будет ослепительна!

Ирен была одета в монастырскую форму: нечто узкое, длинное, плохо скроенное, словно бы призванное подчеркнуть нескладность фигуры отроческого возраста. Вот только утренний ветерок сжалился над ней и, растрепав на висках девочки непокорные, светлые с перламутровым отливом локоны, весело поигрывал ими.

Присев на скамью, мать Мария подняла вуаль. Большие черные глаза женщины смотрели на девочку строго и нежно.

– Вы теперь уедете на каникулы, – сказала мать Мария по-итальянски, – и не вспомните обо мне.

Ирен ответила:

– Я вас никогда не забуду.

Этот разговор был уроком итальянского языка, мать Мария поправила ударение в слове «никогда», и Ирен повторила все, как нужно.

И все-таки это был не просто урок. Ирен продолжала:

– Я люблю отца всей душой, но знали бы вы, как мало я его вижу в дни каникул! Работа совсем не оставляет ему времени для отдыха.

– Вы давеча говорили, – прошептала монахиня, – что отец ваш часто бывает рассеян, будто какая-то мысль неотступно преследует его.

– Да, верно, – кивнула девочка. – И я не знаю, о чем он так напряженно думает...

Мать Мария вздохнула.

– Здесь ударение на предпоследнем слоге, – сказала она, вспоминая, что она все-таки учительница. – Увы! У каждого из нас свои заботы, вы и во мне порой подмечали рассеянность.