Байки негевского бабайки. Том 2

3.11 К празднику 8 мая. Орлеанская Дева

ЖЕНЩИНАМ ПАВШИМ ЗА РОДИНУ

На угля́х костра зола, будто иней

И останки в Сену ушли.

Ты свободна, Жанна! Ты – героиня.

А еще – больная совесть земли.

В небесах теперь твой сад и обитель,

Восхваления Богу – как всхлип:

Карл предатель стал – "Победитель"

торговал тобою "Добрый Филипп".

Но тебе сейчас, наверно, неплохо

там, где мир, и благость и тишь.

Кстати, Карла, ловкого жоха,

ты его за подлость простишь?

Ты простишь Филиппа, Кошона,

Англичан, Бургундцев, Париж?

И народ страны потрошенной,

ты, конечно, тоже простишь?

Верой для богатых и бедных

в блеске лат, мечей и одежд

Как ты шла красиво, победно,

вопреки неверью невежд.

Побеждала непобедимых

и тому примеров не счесть,

Потому что необходимо,

Потому что Вера и Честь.

С Верой шла на смерть, на страданья

и с тобою – Знамя и меч.

Знатоки Святого писанья

твердо знали, что таких нужно жечь.

"Франции спасенной быть девой"

прорекли в надежде пустой.

Ты могла бы стать королевой.

Но сожгли – и стала святой.

И тебе поётся "Осанна!"

Ты уже почти божество.

Так скажи теперь, Дева Жанна:

Стоила ли Вера того?

Солнце, утопив полушарье

Пялится багровым бельмом.

А Руан опять пахнет гарью,

потом, кровью, ржавью, дерьмом,

безнадегой, конским навозом.

Вонь от войн, предательства, лжи.

Ты идешь по облачкам, да по розам…

Жанна, ты довольна? Скажи!

Жизнь твоя могла ли быть серой?

Стоит жизнь – свободы земли?

Ты болела правдой и верой.

Вот за то тебя и сожгли.

Ты могла б любить, целоваться,

выйти замуж, – только живи!

Каково сгорать в девятнадцать,

не познав восторги любви?

Как принять без желчи, без гнева?

Верить как, когда без стыда

предана и продана Дева,

а народ молчал, как всегда.

Май идет, звенящий и терпкий.

Ночь надвинет синий тюрбан,

возожжет тебе фейерверки

помнящий тебя Орлеан.

Людям надо зрелищ и хлеба.

Ты ж простила род наш худой?

И слезинка скатится с неба

падающей в Вечность звездой.

8 мая – День освобождения Орлеана Жанной д’Арк (Jeanne d’Arc) в 1429 г. Переломный момент в Столетней войне, благодаря которому Франция не стала Английской провинцией.

В Орлеане это праздник (день Жанны д’Арк), когда по всему городу устраивают парады, запускают фейерверки и открывается

средневековая ярмарка.

Но история Жанны д’Арк – не одна эта победа. Это история чудес,

удивительных побед, высокого духа и невежества, подвигов и

предательства, злобных интриг и светлого ума.

Я склоняю голову перед величием подвига и высокой душой

героини Франции.

3.12 В эпоху Ивана Грозного

Ещё в средневековом антураже,

монгольских "иг" пересидев века,

Россия обрела себя на страже

моральных ценностей, неясных ей пока.

Народ пока не сознавал бесправность,

крестились мужики на пушек гром.

В Москве, в Кремле, СОБОРНОСТЬ и ДЕРЖАВНОСТЬ

тихонько зрели в тишине хором.

Мираж ромейский, на весь мир простёртый,

блазнил, манил в неведомую даль.

Великий князь и царь Иван четвёртый

Решил построить власти вертикаль.

В войне с пяти сторон завязло царство,

холопили славян, и чудь, и людь,

и резали опричники боярство,

самодержавью расчищая путь.

А Русь росла и вдоль и вширь все боле,

народ терпел нужду и батоги,

и твёрдо верил, что по Божьей воле

и Грозный царь, и злобные враги.

Что праведных не уведут татары,

а праведники кротки и тихи.

Что рабство и пожары – Божья кара

за дерзость, слабость веры и грехи.

Гремели ружья, пушки. Степь дымилась.

И на царя молилась вся страна.

Но ждали Русь не благодать и милость

а Смутные глухие времена.

3.13 Галантный век

Галантный век – дразнящий и опасный

держащий мир монархов дланью властной,

и бьющий в стену предрассудков лбом…

И были кардиналы в чем-то красном

а мушкетеры – в чем-то голубом.

Там шпаги звон, фата-моргана чести,

опасный, как алмазов крошки в тесте

феодализма пряничный конец.

Там жили вместе "Преданный без лести"

и предавший без всякой чести льстец.

Блистали двор, вельможи, королева

над безымянной массою людской.

Полз дух гнилой из каменного чрева.

А в черни созревали гроздья гнева

чтоб хлынуть в мир кровавою рекой

Последние костры еще горели

Иезуиты сеть свою плели

Но старые ветшали цитадели,

буржуазия вышла из купели

и банки щедро множили ноли.

Читать об этом грустно отчего-то.

Галантный век последним был оплотом

иллюзий, украшавших жизнь пестрО.

Вальс гнобил менуэты и гавоты

и подгоняли доски эшафота

Вольтер, Руссо, де Сад, Буше, Перро.

3.14 Правда Шекспира

О Шекспир! Гениально-упрямо

для студентов, купцов и вельмож

он творил величайшие драмы

без сомнений: "Где правда, где ложь?"

Он давил на обычные чувства,

всё смешалось в фантазий дыму…

Правда значила меньше искусства.

Зритель плакал, внимая ему.

Почему нам злодей ненавистен?

Что висит на нём, словно клеймо?

Яго верит важнейшей из истин:

сам он в белом, а мавр – дерьмо,

недостойное чина и дамы.

И, вонзаясь в сердца словно нож,

строят ковы зачинщики драмы,

перепутав и правду и ложь.

Не в платочке, конечно же, дело!

Глядя честно в глаза, визави,

замочил Дездемону Отелло,

ибо Правда превыше любви.

И, желая супругам лишь блага,

под окошком, с сплетеньи теней,

молча плакал расстроенный Яго:

"Жалко глупых, но Правда – важней!"

Правду-матку мы режем открыто,

Нам её сообщил Интернет.

Прем сквозь драмы работы и быта

Страха нет и сомнения нет.

Ах Шекспир! Ты ведь был пустобаем!

Что ты впаривал старым друзьям?

Мы-то Правду конечно же знаем!

Как Отелло… Ведь правда, Вильям?

3.15 Джонатан Свифт

Джонатан Свифт совсем не старик,

Он надевает белый парик,

под мышки рубашки сашЕ и

бант белого шелка на шею

Ну может позволить себе джентельмен

в обыденной жизни чуть-чуть перемен?

Заложена в сэрах программой

потребность в свидании с дамой.

Пр:

Уже царь Пётр прорубал окно в Европу,

Мальбрук гонял французов, как лисица кур

Памфлеты Свифта, как бациллы микроскопу

являли миру всё гнильё людских натур

Джонатан Свифт в обличениях рьян

есть даже слушок,– он опасный смутьян

А лорды и пикнуть не смеют -

их жалят пампфлеты как змеи.

Как этого циника носит земля?

Он даже не ставит ни в что короля

Терпеть его злобу доколе?!

Сослать ли в провинцию, что-ли?

Пр:

Уже Георг сменил на троне душку Анну

Не знал английский и по бабам тратил пыл,

А в древнем Дублине Свифт занял пост декана

Оставшись тем же остроумцем, что и был

Джонатан Свифт серьёзен и строг

Знает он с кем скоротать вечерок.

Ванесса, а может быть Стэлла

допустят, конечно, до тела.

А чтобы избегнуть скандальной молвы

обязан быть чуть эксцентричен, увы!

В провинции даже священник

своей репутации пленник.

Пр:

Еще Британия не правила морями,

но герцог Мальборо уже спустил пары,

а настоятель Свифт в провинциальном храме

творил добро и создавал миры.

Джонатан Свифт конечно же бритт,

но каждый ирландец его боготворит

Никто вам не выдаст секретов

кто автор опасных памфлетов.

И врач Гулливер всенародный герой

Над еху смеются и плачут порой

Романы читает Европа

А критик зовёт мизантропом.

Пр:

Еще Луи, который с номером пятнадцать,

маркизу Помпадур не бросил на диван

а по другим мирам уже ушел скитаться

творец миров, почтенный Свифт, декан.

3.16 Век железа и пара

песенка

В век, когда понятия "слово" и "честь"

не утратили вес

шлялся по Земле, а зачем – бог весть,

беспокойный бес.

Сеял лебеду меж колосьев ржи,

соблазнял правителей призраком славы,

обещая новые рубежи,

честь средь королей.

Ветром рвал и путал снасти ветрил,

ссорил и дурил мировые державы.

Может сам не ведал он, что творил,

по натуре своей.

А царил над миром газетный лист

задавая тон.

И писал статьи скромный журналист

Пьер-Жозѐф Прудóн.

Он ниспровергал королей и закон,

и тряслись фундаменты и колонны

от горячих выдохов в унисон

паровых машин.

Пароходы вспенили воды рек,

встали горы угольных терриконов

и ручьями тек посеревший снег

с Альпийских вершин.

Может в шестеренках часов мировых

накопилась грязь

многим горечь слов чудаков двоих

по душе пришлась.

Комкались под жаром юных тел простынѝ,

души вверх взлетали от полночный поллюций,

жертвенный огонь в душах бунтарей

жег до сладких мук.

Абсолютной власти последние дни

корчились в предчувствиях революций

и балансы банков росли быстрей

чем китайский бамбук.

Возгорался мир как соломы снопы.

Видно неспароста

У основы веры подгнили столпы

вскрылась нагота.

Век двадцатый призраком крался из тьмы.

Распахнулось небо для дерзких полетов.

Звали звезды к счастью: "Приди и возьми

хоть простак, хоть мудрец!"

А на смену ужасам оспы-чумы

приходили газы и пулеметы.

Люди оставались все так же людьми.

Хохотал Творец.

Но все так же с тяжких осенних туч

тек прозрачный сок,

А с барханов тёк, легок и сыпучь,

на ветру песок.

Как все все десять тысяч растаявших лет

пас пастух овец и костры согревали,

и рождались дети в полуночный час

и был сладок мёд.

Обещал всем людям надежду рассвет

что конец сегодня натупит едва ли.

Новый Искупитель придет не сейчас

Мир еще поживёт.

3.17 Капричос

"Сон разума рождает чудовищ" (Франсиско Гойя)

Гнили у причалов каравеллы,

и имперский гонор был забыт.

Гордая Испания старела,

позолотой прикрывая стыд.

Промотав богатое наследство

и скупив запасы всех аптек

старая карга не без кокетства

ожидала в гости новый век.

Тараканы бегали в покоях

пахли пылью бархат, шелк, виссон.

Разум спал. И лишь Франсиско Гойя

видел чудищ через этот сон.

И зажав резец привычно в руку,

наплевав на стразы миражей,

обличал двуличье, лень и скуку

лицемерных и тупых ханжей.

Бесполезных, глупых, беззаботных

гибнущих из-за пустых страстей…

Он судил их, чудищ и животных,

скрытых под личинами людей.

Он еще наивно верил в разум

что способен исцелить калек…

Так "Капричос" стали парафразом,

эпитафией на уходящий век.

Век галантный стыл недвижным трупом.

Символом грядущих страшных бед

сталь и пар по желобам и трубам

мощною волной лились во след.

Забывалась ночь средневековья.

Призраки рассеялись к утру.

Третье молчаливое сословье

обретало голос не к добру.

Рвался Ад из алых домн утробищ

Пароходы выли в унисон…

Ум неспящий создавал чудовищ

в сотни раз страшней, чем всякий сон.

3.18 Napoléon Bonaparte

Не ведая сраму, не зная позору,

Не в сказке какой, не во сне, наяву,

Однажды, в студёную зимнюю пору,

Нельзя, император, ходить на Москву.

Тамбовские волки там бродят дозором,

Там лыжи Мороз с бодуна навострил,

И бабушка с дедушкой ложат с прибором

На всех Тараканищ, акул и горилл.

Там страшная VODKA течет как водичка

И в пушку вам Пушкин засунет фугас.

Там курочка Ряба снесет вам яичко,

А будете гавкать, так оба зараз.

В Европе вам скучно без нефти и газа

Но Drang, что nach Osten испортит вам фарт:

пристанет непруха (такая зараза).

Сидите в Париже, месье Бонапарт!

3.19 Королевский опыт

Жил король английский Карл Первый .

Добрый семьянин, и франкофил.

Католичкой и французской стервой

Карлову жену народ честил.

И хоть Карла признавали милым,

(чистых был кровей интеллигент)

Все же голову ему срубили

Очень подходящий был момент.

Были то ли смуты то ли войны,

Ошибиться в том немудрено

Хоронили корля достойно

И забыли б мы об этом, но…

Жил Луи под номером шестнадцать.

Тихий, добрый и не сибарит.

Мог такой замок с ключом забацать,-

Хрен хороший слесарь повторит.

А в душе Луи сама невинность,

хоть целуй, а хоть пиши романс.

На беду он исполнял повинность

короля игривой la belle France*

(Ля бэль Франс – прекрасная Франция)

Он любил жену,– Антуанетту

Австриячку, что совсем беда.

Не любил народ ее за это

Ведь народ несправедлив всегда.

Собирались кучки всякой швали,

пошепталсь тихо в темноте

И фанцузы вдруг забунтовали:

Дайте libertе – еgalitе*!

(либертэ, эгалитэ -свобода, равенство)

И Луи, как Карлу простофиле,

И Антуанетте заодно,

Тоже головенки отрубили.

А народ за то ругать грешно.

Но…

Жил-был Николай Второй Романов

Тоже был тетеря из тетерь.

И не бабник, а из женоманов

(что опасно, знаем мы теперь)

Александра, женка Николая,

немка-англичанка с юных лет,

и любима (вот судьбина злая!)

мужем. А народом вовсе нет.

Николай наш, душка и милашка

был романтик, добрый хлебосол.

В общем, к Карлу и Луи в компашку

очень точно третьим бы вошел.

Тут война, мятеж и невезуха,

интервенты проявляют прыть.

А в стране и голод и разруха.

Не до гуманизму, стало быть.

Как обычно, только в новом стиле,

(Вы же прочитали между строк?)

Николая с женкой застрелили.

И детишек. Видно вышел срок.

В мире все меняется некстати

Тем важней, чтоб было учтено:

Развелось по миру демократий,

Королей все меньше. Меньше, но…

Выводом своим могу быть гордым

(для чего еще нужны мозги?)

Сел на трон – жестоким будь и твердым,

И любить супругу не моги!

3.20 Память о Бабьем Яре

Жили в Киеве, в доме у желдорпутей

(Зализнычный тогда райсовет)

Папа с мамой и трое погодков детей

Яше, младшему, было пять лет.

Папа был одноног и протез на бедре

Вдруг война навалилась, как тать.

И уже в сорок первом году, в сентябре

стало поздно куда-то бежать.

И пришел вечно пьяный сосед их Грицай

"Мот, -сказал, – я мальца заберу.

Мне признался мой кум, он сейчас полицай,

что жидов всех прикончат в Яру"

Мама плача закутала Яшу в пальто,

папа тихо сказал "Адонай"

И обрезало память, как было и что

сколько после уж не вспоминай.

Украина горела и голод душил,

но был брошен спасательный круг.

Хуторянин, священник, лесник старожил,

много сел он прошел, добрых рук.

То в соломе на бричке дорожкой-змеёй

до Констанцы, не зная границ.

То в шаланде по морю с еврейской семьёй

по дорогам кочующих птиц.

Повезло и хватило и духу и сил,

Не попался он в руки врагу.

И молитву-хвалу он Творцу возносил

на еврейском уже берегу.

Нынче Яков, за восемь десятков, вполне

фору даст тем, кто младше его.

Воевал. Дважды ранен он был на войне

Внуков-правнуков двадцать всего.

Да, чуть руки дрожат и чуть сбивчива речь

Но в пекарне своей, трудолюб,

и поныне еще возжигает он печь.

Ценят в Негеве сдобу "Алюф".

Он улыбчив и лыс, в общем, "гарный козак".

Оптимист по любым временам.

Со смешинкою в черных еврейских глазах

он пример жизнелюбия нам.

Не пропали те годы совсем в забытьи:

Приезжая из дальней земли

"З Украины" гостят у него три семьи.

Те, что мальчика Яшу спасли.

Горе дымкой размыто в своем далеке.

Только память – божественный дар.

Надо боль словно камень сжимать в кулаке

чтобы вновь не пришел "Бабий Яр"

3.21 Октябрь 1941

Их призвала страна, их отправили в бой

Чтоб они города закрывали собой.

И они закрывали в открытой степи

Где окоп, где ячейки. Заройся, терпи!

Не медали нужны были, не ордена.

Даже день продержаться – удача нужна.

День в ячейке – почти как в рулетке зеро.

А еще бы патроны, патроны, патро…

Ночь не спать, а копать. Есть окоп, вашу мать?

Значит, нужно траншею еще прокопать.

Без траншей против танка – погибель, беда.

А еда? Да была бы хотя бы вода!

Третий день под обстрелом, в дыму и в пыли.

А фельдграу давили, фельдграу ползли.

Ночь. Горячая каша. И даже чаёк.

И в бумагу завернут на завтра паёк.

А потом, прорывая какой-то барьер,

двадцать верст по степи, то ползком, то в карьер.

Две ночные атаки немецких траншей.

– Ленька, глянь, а у фрицев немеряно вшей!

И на новых позициях снова копать.

Отступать? Был приказ, что нельзя отступать.

Степь горела, и каждый пригорок горел.

Был из пушек обстрел, минометный обстрел

Три четвертых младлеев навечно легли,

но не сдали ни пяди горящей земли.

Мой отец был младлеем. И делал, что мог.

Но от взрыва почти что остался без ног.

Много там, под Орлом, командиров, солдат

и поныне в земле безымянно лежат.

Кто-то выжил. И после, по госпиталям

выживал вперекор и назло всем болям.

Им, героям, ушедшим уже за межу,

Глубоко поклонюсь и «Спасибо!» скажу

3.22 Дед Григорий 17 августа 1941 года

За рекою, за закатом, где лягушки голосят

Гром рокочет тихим басом. Скоро немцы будут тут.

Дед Григорий режет с матом двух молочных поросят.

Пусть в дороге будет мясо. Шанс, что внуки доживут.

Эшелон уйдет с рассветом. Три теплушки на артель.

Дети, старики да бабы. Сто семнадцать душ всего.

Это хорошо, что лето. А когда б зима, метель…

Эх! Зато зимою б мясо не пропало у него.

Требуха и кровь собакам. Их прогнать бы со двора.

Если б было больше соли! Больше месяца пути.

Баба топит сало хряка. Жиру не страшна жара.

Гриня, внучек! Ты на волю голубей-то отпусти!

Мы уедем на чужбину, живность не оставим тут.

Не забыть чего на горе, но и лишнего не брать.

Немцы будут иль румыны, все рано же их сожрут.

На прощанье б выйти в море… Ведь вернемся ли -как знать?

Для воды два анкерочка. Жажда, – смерть, когда жара.

Сыновья, – два офицера. Береги их, Адонай!

Санитарный поезд с дочкой хорошо, ушел вчера.

Тучи. Утро будет серым. Ну, Херсон, пока прощай!

Мимо рек, равнин, лесов предгорий,

Выживая на азарте злом,

Ехал в Казахстан мой дед Григорий

Папа шел в атаку под Орлом.

3.23 Не ищите

19-летнего воина Евгения Родионова чеченские боевики обезглавили за отказ снять с себя православный крест. Это произошло 23 мая 1996 г. в Чечне в селе Бамут.

Не ищите правды на войне

там лишь горе, злоба, кровь и боль.

Слез не хватит ни тебе ни мне

Будет память – как на раны соль.

На руинах хижин и дворцов

никогда не прорастёт трава

У войны не женское лицо

и покрыта пеплом голова.

А над полем грает вороньё.

У войны не детское лицо.

Тени постаревших вмиг бойцов

вновь уйдут в бессмертие своё

и опустят плечи мать с отцом,

словно Землю тащат на спине.

У войны без возраста лицо.

Не ищите правды на войне.

3.24 СССР. К годовщине последнего вздоха

17 марта 1991 года состоялся Всесоюзный референдум о сохранении СССР, на котором 77,85 % граждан советских республик, принявших участие в референдуме,

высказались за сохранение союза как обновлённой Федерации равноправных социалистических суверенных республик

Под небеса вознёсся над землёю

стальной Колосс на глиняных ногах

И человек с высот казался тлёю

козявкой в бесконечных овсюгах.

Жрецы кадили, не жалея сил

хоть всем давно молитвы надоели.

А человек, он под жучка косил,

но Человеком был на самом деле.

И он, жучок, по горло сытый лжою,

в колоннах вечных и очередях,

он был высок, хотя и прост душою,

мечтал послать жрецов Колосса нах.

Его достала партократов масть,

заборы, славословья, протоколы.

Он жаждал права вслух ложить на власть,

свободы, колбасы и кока-колы.

И в час, когда менялись капитаны

был брошен клич, поддержанный рублём.

И пал Колосс, растащенный спонтанно

на маленьких колоссиков ворьём.

Когда козявок много – это сила.

Жрецы проспали этот поворот.

Жучка, наверно, муха заразила

наивной верой в миф иных широт.

Свобода! Гласность! Так чего же больше?

Коррупция, бандиты, плутовство.

Китай, базары Турции и Польши

Все это разве стоило того?

Свободы ветер был безумен, шал,

топил корабль и команду с грузом.

Не укоряю тех, кто разрушал

святой фетѝш подгнившего Союза.

Уже пришли иные времена.

История обычно судит криво.

Но там, где та еще была Страна,

Страны уж нет, но мы покуда живы.

И в памяти давно ушедших лет

неизгладим как шрам горячий след

3.25 О благородном муже

"Благородный муж",– алмаз бесценный.

Лишь Акунин и писал о нем.

Видно их сейчас во всей Вселенной

даже днем не отыскать с огнем.

Впрочем… Мальчик Вова. Лет – пятнадцать.

Папы нет. Есть мама и сестра.

Каратэк. А как сейчас не драться?

Стоит только выйти со двора.

Двор большой. Три стоквартирных дома.

Каждый за себя. А разве нет?

Мы соседи, потому знакомы.

Встретимся – "Ну, как дела, сосед?"

Вова грубоват, такое время:

Хаму "Извини!" не говорят.

Вот, растет такой мужик, как все мы,

хоть бери в разбивку, хоть подряд.

Учится… волынит, право-слово.

Говорит: со временем затык.

"Благородный муж" сказать про Вову, -

так не повернется и язык.

Он еще соседскую девчушку

часто забирает ночевать.

Хоть у них самих квартирка – двушка.

Но у той маманя – просто ****ь.

Вова, он спортсмен, но пива кружку

выпил с нами раз за Первомай.

Да, вчера у школы спас старушку:

та почти попала под трамвай.

Двадцать первый век. Живем не плохо,

хоть без благородства и во лжи.

Есть мужик. Фандорины – для лохов.

Чао, благородные мужи!

3.26 Моя школа

Были годы давние, советские, мохнатые.

Школа наша славная, пятидесятая.

Детство светлокудрое, локти подраны,

И Эльвира мудрая наша Федоровна.

Пусть не так упитанны, не с манерами

Были мы воспитаны пионерами.

Были флаги красные, речи выспренны

Но глаза-то ясные, вера искренна.

Вера что сквозь годы тьмы на хребте отечества

Коммунизм построим мы – счастье человечества.

Время неизбежное спешит до безобразия

Школа наша прежняя, но уже гимназия.

В интернете хайп и спор до остервенения

И в пороках грязных хор злого обвинения.

Потекли сквозь решето чувства преотвратные

Я, конечно, знаю что нет пути обратного.

Не моей же седине пня ветхозаветного

Доживать до вешних дней, до чего-то светлого.

Даст ли Бог хотя б сынам стать тому ли свидетелем,

Как искин построит нам царство добродетели.

3.27 Песенка о проблемах прогресса

Мир наш создан очень милым:

реки, горы и моря.

Но сначала трудно было,

откровенно говоря:

Слабый и нечистоплотный

("Царь природы"– просто смех)