Остафьевский архив. Том 5. Часть 1

58.

Князь П. А. Вяземский своей жене.

[С.-Петербург. 4-го сентября 1825 г.].

Спасибо за письмо от 31-го. Стало, я немного быль шпионят вчера, жалуясь на твое молчание, хотя и не совсем, потому что ты все-таки редко пишет. А дети, видно, все еще порядочно кашляют! Ради Бога, береги их и не забывай, что теперь осень и что на воздух много надеяться нечего. С чего ты ждешь меня к 6-му, когда в каждом письме говорю тебе, чтобы ты не ожидала меня прежде 17-го. Карамзины не отпускают меня прежде спектакля, а спектакль будет не прежде 12-го. Это меня очень расстроивает, но что же делать? Я здесь скучаю и, как волк, все в лес гляжу, то-есть к вам. Боже мой! что за перья в этом Петербурге и у этих государственных людей! Зачем ты ждешь отъезда Муханова или Нащокина для отправления денег к к[нязю] Василию? Отправь просто по почте! Разумеется, к[нязь] Василий более дорожит временем, чем весовыми деньгами, которые издержатся по почте. Деньги давно уже были бы у него. Что за алтынный расчет, когда человеку до зареза нужны деньги и что (sic) он верно втрое истратит на проценты. Если можешь отправить деньги прямо не позже 8-го числа, то отправь их прямо на мое имя в Царское Село, а если позже, то и мои и к[нязь] Василиевы в Петербург к Северину, с письмом, где его попросишь переслать 2.000 в Париж, а из моих денег заплатить себе то, что я ему должен, а 500 руб. отдать Жуковскому. Не забудь также, что он женат, и скажи слово об жене. Я вчера был в спектакле и на бале у Татищевой. Давали «Le Roman d'une heure» и «La Princesse de Tarera», забавную фарсу, где хорошо играли. Хорошую сцену и я там сыграл Ченерентоловскую. Черт дернул граф[иню] Choisenil-Голицыну выбрать меня для вальса и башмаку моему слететь с ноги. Каков дебют пред сливками петер[бургскаго] общества! – Я видел там Потемкину и подумал о дружбе здешнего мира, вспомнив смерть Hélène.

Обнимаю и благословляю нас всех, моих милых, от души. Ради Бога, частых и хороших вестей о детях. После 10-го вышли мне письмецо в Тверь, чтобы спокойнее въехать мне в Москву. – Я заказал S-t Priest для тебя карикатуру мою на босу ногу.

Петербурга. 4-го.

59.

Князь П. А. Вяземский своей жене.

[С.-Петербург. 8-го сентября 1825 г.].

Вот опять я несколько дней сижу без письма; ты, верно, ждала меня к 6-му, но с чего, когда я тебе с самого приезда говорил, что поеду не прежде 8-го, а после уже говорил о 12-м. Погода портится, дорога также: буду ли к 17, т.-е. поспею ли? Ночи теперь темные, с Павлушею надобно мне будет ехать осторожно. Все это меня беспокоит: мне хочется скорее вырваться отсюда и ворваться к вам. Увидим, что будет! Где Четвертинскому управлять фабрикою? Я совсем на это не согласен, потому что никакой пользы ни себе, ни ему от того не ожидаю. Лодомирский – другое дело. Сонюшка все эти дни была нездорова от цветов своих, поднесенных Царю; она беспрестанно брала в рот кисть с красками и напиталась ядом. Теперь ей лучше. Завтра думаю в последний раз съездить в Петербург, повидаться с Кноррингом, который должен был приехать. Повидаюсь и с Шульгиным, чтобы поговорить о Четверт[инском].

Что бедные дети? Каков их кашель? В Остафьеве ли вы и тепло ли их держите? Теперь воздух не летний, нечего надеяться на него. Прежде шести недель не своди их с Наденькою и Петрушею. Дай Бог съехаться нам на радость! Все мое ревельское здоровье телесное и умственное, кажется, издержалось в Петербурге. Я совсем не тот. На всякий случай попроси Булгакова, чтобы он попросил Рушковского выслать обо мне приказ на станциях (sic) для скорейшего проезда моего, а здесь от Булгакова возьму другой.

Мы пили здесь 6-го за твое здоровие и детей, Мне очень грустно было, что я не с вами. Авось, буду 17-го. 12-го в ночь или 13-го утром отправлюсь непременно. Не забудь выслать мне строчку в Тверь о вашем здоровий.

Обнимаю и благословляю вас, моих милых, от души. Что же деньги?

8-го.

На обороте 2-го листа. её Сиятельству Княгине Вере Федоровне Вяземской, в собственном доме, в Чернышевском переулке, в Москве.

60.

Князь П. А. Вяземский своей жене.

[С.-Петербург]. 11-го [сентября 1825 г.].

Жаль мне, что я не тебе посвятил свою сказку: «Дар все делать невпопад»! Ты пишешь, что деньги отправляешь с Мухановым, а его еще нет, и у генерала его сказывали, что он будет не прежде 10-ти дней, а я сижу без гроша, а мне после завтра нужно ехать. Очень весело ходить сбирать милостыню! Как ты жестоко умеешь бесить меня за одно с проклятым небом, которое висит над нами, как мокрая тряпка, которую изо всей мочи выжимают невидимые силы. Что за погода? Что за ты? Не знаю, на кого мне досаднее! Как поедем мы? Тысячу (sic) кошек скребут мои нервы, и они никогда в таком разладе не бывали. Хотя и тысячу купаний принял бы в Ревеле, и нервы мои окрепли бы, как бычачьи, то и тут в один час этой погоды все пошло бы, к черту! Павлуша здесь со мною; вчера возил я его к Кнорринговым, которым он очень понравился. Кнорринг все тот же. Доселе Павлуша здоров, но смерть боюсь за дорогу. К 17-му не жди меня; верно, не попаду. Мне нужно будет дней пять проехать, и то – слава Ногу, если без беды. Что за дорога должны быть под Москвою! тут только сутки проедешь! А к Остафьеву что за дорога! Веселая перспектива! Я думаю, что возвращусь плешивым как потому что выдеру себе все волоса на голове. Зачем было не прислать денег с Волконским? Зачем не по почте? Что тут за алтынные расчеты, когда деньги нужны. Особливо же к[нязю] Василию сделала ты большую разницу: здесь стоял необыкновенно хороший курс на Париж, при себе отправил бы я тотчас; ты все…….. с своими Мухановыми! Что за русская и бабья манера все писать но сей верной оказии, которые совсем не верны. Одна почта верна: у диких народов её нет, но она есть плод образованности государственной, плод просвещения; вот отчего ты ее и переварить не можешь, а все ждешь оказий, когда почта шесть раз в неделю ходит. Неимоверное дело, как ты все делаешь на перекор рассудку. Какие тут оказии! Черт ли в них! Муханов может сто раз…….. деньги на станциях, сто раз переоколеть на дороге, а почта не……. и не околевает, потому что она застрахована. Кто тебе за Муханова отвечает, если его обкрадуть на дороге, или пронесет его до смерти! Меня бешенство на тебя и на небо давит! – Сегодня возвращаюсь в Царское. Что там за холод, что за сырость! Какая тряпка небо, это затасканные и……… портки, которые выжимают над нами.

Вот, надеюсь, последнее мое письмо к тебе. Вчера дрались здесь на пистолетах молодой Новосильцов, сын Орловой, и брат его бывшей невесты – Черневский, Черневич что ли? Оба тяжело и опасно ранены: Новосиль[цов] в бок, а тот в голову. У Новосиль[цова] секундантами были Герман и Реад, и, следовательно, все происходило в порядке.

Обнимаю и благословляю вас от всей души, которая сморщилась, как старый сморчок, или Масальского…… Увидимся ли, хотя и в дождь, но здоровыми! А тебе первый мой поцалуй будет кисель….. за Муханова. Что за почта Муханов? разве мы живем на диком острове! Неимоверное дело! Ну, уж ты дала мне себя знать.

61.

Князь П. А. Вяземский своей жене.

Царское Село. Среда. [Сентябрь 1826 r.j.

Многого из последнего письма твоего от 5-го сент[тября] не понимаю, но по всему вижу, что и ты меня не понимала. Неужели ты полагала, что я приписываю твой неприезд сюда твоим московским веселиям? Не зная ничего о болезни детей и видя, что ты не едешь, я расчел, что тебя удерживает или неохота ехать или издержать тысячи две рублей на пустую прогулку. Я звал тебя для тебя, думая, что тебе приятно будет проехаться и повидаться с Кнорринго[во]ю. Узнав о болезни детей, я не только одобрил, что ты не едешь, но всячески умолял тебя не ехать. О знакомстве с Нащокиными не мог я тебе не сказать моего мнения, потому что по приезде моем не мог бы я поддерживать его, и в этом отношении должен был тебя предуведомить. Вот все, все тут ясно! А ты, Бог знает, что мне в письме своем городишь и оправдываешься, когда я тебя не обвиняю. Обвиняю в одном – в редкости твоих писем: ты можешь писать каждый день, а пишешь раза два в неделю и оставляешь меня в беспокойстве и о себе и о детях. Я и не знал, что и ты кашляла. Это новость для меня! Хороши же вы! – Здесь погода ужасная: холодно, сыро, мокро. Как мы поедем? Я между тем ожидаю с нетерпением минуты, когда сядем в коляску, хотя и с страхом пополам. Все это и твои вести о детях погубили весь барыш от ревельских купаний. Мне скучно, мне досадно, и даже и телесно мне что-то не хорошо. Завтра еду в город, а в воскресение утром, т. е. 18-го (n'est-ce pas un mauvais jour?) пускаемся в путь. Хорош будет путь! Осень со всею пакостью своею воцарилась. Tu sais, que personne au monde n'а le talent de me mettre de mauvaise humeur, comme le baromètre; c'est mon ennemi personnel. Надеюсь найти Муханова уже в Петербурге.

Обнимаю и благословляю вас всех от души. Дай Бог увидеться нам в радости и чтоб о коклюше уже слуха не было! Слышите ли, гадкия девчоики, а то разделаюсь с вами порядком. Цалую тебя нежно и перенежно. Что за перья в этом проклятом Петербурге! – Как она хочет, но я Анетою Скуловою так доволен, что теперь цалую ее в плечо, а к свиданию готовлю ей три поцадуя: в лоб, в левую щеку и в……[16] глаз. Сегодня в Павловском свадьба Нелидовой и Трубецкого, брата [По]темкиной[17]. Прощай. Бог с вами!

На обороте 2-го листа. её Сиятельству Княгине Вере Федоровне Вяземской, в Чернышевском переулке, в собственном доме, в Москве,

РАЗНЫЕ МАТЕРИАЛЫ

ИЗ

ОСТАФЬЕВСКОГО АРХИВА КНЯЗЕЙ ВЯЗЕМСКИХ.

62.

Князь П. А. Вяземский Д. Н. Блудову.

[Конец 1816 года. Москва].

Благодарю от всего сердца милостивую государыню, любезнейшую Кассандру Николаевну за милое её письмо и присланные книги. С трепетом внимаю пророческому голосу, с удовольствием и страхом следую его призванию; но что ждет меня? Стыд или успех? Громкий хохот тучных славян или улыбка одобрения строгого Арзамасского ареопага? Думать нечего: жребий брошен. Смелым Бог владеет, и, может быть, удастся и мне совладать с моим предметом. Со всем тем, всякое лицеприятие в сторону, мне жаль, что вы уступили мне перо. Я с Тургеневым объяснился на этот счет и повторяю вам то и. е с прежнею искренностию. А теперь поговорим о деле. Вы назначаете мою статью или, лучше сказать, предназначаете ее в первый том; но тут, мне кажется, приличнее быть известию о жизни автора; а я предполагал кинуть взгляд на драматические заслуги Озерова, Мне хотелось, пробежавши на почтовых песчаную дорогу нашего театра, уткнуться на «Эдипа» и с него пойти но следам Озерова. Вот какая была моя мысль; не знаю, годится ли она к исполнению вашей. Во всяком случае мне хотелось бы иметь понятие о мелких стихотворениях его, обещанных издателями во втором томе. Еще нужно бы мне иметь перед глазами Дюсиса, из которого он взял, как мне сказывали, «Эдипа», хотя русский «Эдип» во многом сходен с греческим, но в греческом нет смерти Креона. Чья эта смерть – Озерова или Дюсиса? Сказывали мне также, что есть какая-то фран[цузская] опера Эдипа (sic), которая служила отчасти образцем ему. Жду вашнего разрешения, а между тем, собираясь с силами, примусь по-маленьку за работу. Что делаете вы, любезный Дмитрий Николаевич? Долго поджидал я вас в пашу сторону, по данному обещанию, но вместо оригинала приехал портрет, за который, несмотря на обманутую надежду, благодарю от чистого сердца. Что делает Арзамас?

Мы здесь при своем старосте сетуем о прошедшем и гадаем о будущем. А он сам сидит при подагре, раскаиваясь в прошедшем и робея будущего. Рифмы скрылись от него, и он, проживши месяц в деревне на подножном корме, не привез к нам ни белого стиха. Зато сколько у вас белых горячек! Измайлов точно пьяный Крылов.

Вы видите, я говорю о предметах языком, их достойным; не даром слушал я и сбираюсь снова слушать лекции Мерзлякова, Век живи, век учись. Что сказать вам о пипиньке-Марсе? Он все болен и ударился в прозу, то-есть не совсем лицем в грязь, а, как бы вам сказать, променял ястреба на кукушку. Шутки в сторону: не знаю, хорошо ли он делает, что отстает от стихов. Впрочем, что он ни писал прозою, все имеет цену; но возраст прозы, кажется, еще для него не настал. Есть время всему: за двумя зайцами бежать вдруг невозможно, а русак Батюшкова – стихи.

Простите, любезный согражданин. Поставьте от меня свечку преподобному арзамасскому гусю. Когда приложусь к священной……. его, во имя Светланы, Клещуна-Гавинье [sic] и облобызавшего ее старосты? Усердным поклонникам его олтаря мой усердный поклон.

Москва.

63.

Князь П. А. Вяземский Д. Н. Блудову.

Москва. 11 февраля [1817 г.].

Получал ли Озеров какие-нибудь знаки благоволения от Государя? Писал ли он что-нибудь по смерти «Олега» и до рождения «Эдипа»? Каких лет умер он? Каким учился языкам? Знал ли древних лично или заочно? Оставил ли начатые творения? Нет ли в жизни его красноречивой черты, по которой всякий, знавший его, мог бы сказать: так! это – Озеров! Фонтенель, показывающий целый сундук ругательств, напечатанных на него, и признающийся, что он ни строки не читал из них; изгнанный Лафонтен, отвечающий другу, призывающему его к себе: я и так к тебе шел, – вот сокровища библиографа, вот краски, одушевляющие его рисунок: без них изображение будет мертво, без них вместо портрета создашь силуэт, мелом писанный по белой бумаге. Но так и быть! Если не дадите мне сахара, любезнейшая Кассандра, то дайте по крайней мере хлеба, то-есть ответы на запросы. Буду ожидать их с нетерпением, а пока занимаюсь разбором его театра. Ему непростительно, что он не уморил Эдипа: позволивши себе конец сверхъестественный смертью Креона, чего ему страшиться было? Со всеми её пороками лучшая его трагедия – «Дмитрий Донской». В «Поликсене» найдутся явления, которые могут стать наравне с лучшими древнего и новейшего театра. Вообще Озеров, как мне кажется, был удачнее в изображении женских характеров. Возьмите его Антигону, Ксению, Мойну и отпечаток греческой – Гекубу и Поликсену! Сейчас Громовой сказывал мне, что Озеров писал сначала французские стихи: нельзя не упомянуть об этом! Это любопытно! Еще говорил он мне о какой-то трагедии: Ярослава! Я понятия о ней не имею! Ради Бога, давайте мне более теста: того и смотри, что видет сухой сухарь, на подобие плоских печений булочника, или буточника, сына отечества. Что вы делаете, любезнейший из ленивцев? Я на Арзамас скалю зубы, но зуб нейыет. Что делать? Я все еще в ожидании разрешения. Бог весть, когда случится! Жуковский на своем ставит, и я глухому читал проповедь. Он хочет закурить нас табаком немецкой литературы. Делать нечего: его, как и Бога, оспорить и перекричать нельзя. Пришлось повиноваться. А я все сплю и вижу арзамасский журнал. Мне хотелось бы заставить сказать: C'est du Nord aujourd'hui, que vous vient la lumière! Но не тут-то было! Буду сидеть у моря и ждать погоды. Простите, любезнейший Дмитрий Николаевич. Избранным поклон в пояс. Василий Львов сын Пушкин по прежнему одержим сильною испариною. Капля и камень пробивает, говорит пословица: посмотрим, что будет.

Москва. 11-го февраля.

Скажите мне ради Бога, чем умер или, правильнее, чем изволил обкушаться Александр Иванович?

Приписка С. П. Жихарева.

Вот и я опять в доброй гостеприимной Москве, почтеннейший Дмитрий Николаевич; по приведении всех дел в надлежащий порядок возвращаюсь в недра незабвенного Арзамаса. Дней через десять надеюсь обнять вас. Прошу свидетельствовать истинное душевное мое почитание Анне Андреевне и поцеловать милых малюток.

Вяземский добивается все прежних творений Озерова, до его ироиды Абелярда и Элоизы. Кажется, у вас есть ода его на смерть Ангальта, писанная на французском языке. Я говорил ему об ной; он считает, что будет хорошо, когда упомянуть в обозрении его творений, что лучший наш трагик начал писать по французски.

Искренно преданный С. Жихарев.

Приписка князя П. А. Вяземского.

Василий Львович, верно, скажет: и я начал французскими стихами! но как кончал? Он на днях читал в Московско-Варего-Халдейском обществе любителей бессловесности и губителей словесности прекрасную басню, перевод из Лафонтена.

64.

K. H. Батюшков князю П. А. Вяземскому.

[1811 г.].

Приехали Муравьевы, которые у меня похитили все время; к тому же прибавь хлопоты об отъезде, которых, право, не мало; у меня один человек я тот не надежный. Надобно все делать самому. Если я не был у тебя, то, право, потому, что не нахожу удовольствия быть с тобою. Признайся сам, милый друг, что Вяземский, проведя в чаду целый месяц, друзьям дает пустое сердце и пустой ум, а я, признаюсь, эпикуреец и в дружестве. Желаю тебе веселиться, от вс[ей] души желаю. Но прошу одного: не забывать, что Батюшков тебя любит, как брата, как друга. При отъезде я нахожу некоторое удовольствие повторить тебе, сколько я к тебе привязан! Еду завтра, а если Мурав[ьевы] задержат, то после завтра, и к тебе заверну.

65.

М. Н. Загоскин князю П. А. Вяземскому.

[1837 г.].

Почтеннейший князь Петр Андреевич.

Благодарю вас от всей души за уведомление ваше, что вещи и платья г.[18]. Белькур будут выпущены из С.-Петербургской таможни, и спешу отвечать на вашу приписку. У меня теперь решительно ничего нет, что могло бы по своему объему войдти в состав «Современника». Я пишу и еще не кончил довольно большой роман, но к сожалению все то, что в нем не вовсе дурно, так тесно связано с целым сочинением, что нет никакой возможности выбрать какой-нибудь отрывок, который имел бы и начало и конец. Во втором томе есть только один эпизодический рассказ, который подходит под это необходимое условие; но это, по мнению моему, самое слабое место из всего романа и может дать весьма невыгодное о нем понятие; но, несмотря на это и чтобы доказать вам, как искренно я желаю, хоть несколько участвовать к прекрасном и благородном намерении пашем сделать добро семейству нашего великого понта, я пришлю к вам этот рассказ – только с условием: если вы найдете его через-чур плохим, то Бога ради не церемоньтесь и раскурите им вашу сигарку.

Позвольте еще раз поблагодарить вас и уверить в моей искренней приязни и неизменном уважении, с которыми я за удовольствие почитаю называться вашим преданным и покорнейшим слугою.

Михаил Загоскин.

NB. Вы не ошиблись, почтеннейший князь Петр Андреевич, я точно оплакиваю вместе с вами Пушкина; я никогда не был в числе его близких друзей, но всегда любил его, как честь и славу моего отечества.

66.

Священник о. М. Г. Пиняев князю П. А. Вяземскому.

[Село Красное Костромской губернии. 12-го декабря 1811 г.].

Сиятельнейший Князь,

Милостивый Государь!

Дерзаю и я сим вас беспокоить и, не взирая на мою низкость, просить, да услышан буду. Не безъизвестно, князь сиятельнейший, что самый простый и серый камень содержит в себе огненное вещество: едва коснется ему сталь, он испускает из себя сильные искры. По воспитанию моему и по необращению я никакого ни в чем расторопства не имею; я сельский вашей вотчины священник и обращаюсь больше при одной только сохе; но слыша, что ваше сиятельство милостиво выслушивать и таких благоволяете, а при том узнамши, что

то почувствовал некоторое восхитительное потрясение в душе моей. Сведомость сия, подобно крепкому железу, ударила, в мое сердце, разверзла его жесткия поры и произвела пламень, которого я угасить не в силах; он поддает мою внутренность, наливается на язык и никак не остается под спудом. Сии-то самые искры усердия и пламенные чувствования заставили и подданных ваших принесть благодарность Вышнему о совершении вожделеннейшего для нас вашего бракосочетания, потому наипаче, что

О, если бы при свете такового факела удостоились и мы озаряемы быть вожделеннейшим вашим присутствием; когда бы получили счастие взирать на человеколюбивейший взор ваш; когда бы возымели случай вкушать сладостное наставление, из уст ваших проистекающее, растворенное одною благостию: тогда бы восхитились более, нежели как северные народы явлением прелестные зари и лучезарного светила. Что бо вожделеннее для нас быть сего может, как видеть тех, которых сам Господь дать нам чрез пророка своего обещал: «И дам вам покровители и правители по сердцу, иже управят вас разумом и учением». – Сиятельнейший князь! К совершенному нашему счастию премудрый Вышнего Промысл, вручая вам ключи правления над нами, украсил вас бесподобным достоянием благости и вознаградил даром человеколюбия, так что каждое ваше веление, каждое изречение восхищало наши сердца и преклоняло умы под подчинение велениям вашим и власти. Свидетельства сии ежедневно, явно, ясно о очевидно узрите, ежели удостоите только своим посещением. Удостойте нас оным! Мы ни цели, ни меры усердным нашим желаниям не поставляем ни в чем другом, как единственно в созерцании на знаменитые ваши особы. Ныне только слухом уха слышим, а когда очами увидим, то по подобию Савской государыни, пришедшей посмотреть Соломона, единогласно, просто, но усердно скажем: «Блаженны очи, иже выну предстоят пред вами, слышаще всяк глагол ваш».

Тогда беспристрастные отроки, желающие видеть вас, как присного покровителя, от избытка радости своей учинят вашему сиятельству следующее усердное приветствие:

Потом предстанут к её сиятельству с робкою торопливостью девочки и с её повеления приятность любви хвалою превознесут тако:

Ваше сиятельство! вожделенем будет в нашей жизни тот час, как удостоимся видеть вас; тогда и самые развесистые наши ивы и престарелые сосны почтем мы за пирамиды, под тению которых всякий успокоится во всех отношениях, а наипаче небогатые обретут при нас нужное и необходимое: женаты будут их дети в надлежащее время, и девки будут выходить в замужество без суеверия и без ханжества неискушенны; не слышно будет ни воздыханиев огорченных, ни рыданиев безотрадных, словом все пойдут на гору своего благоденствия тем млечным путем, которым, как сказывают, хаживали меньшие боги на совет к Юпитеру.

Князь сиятельнейший! Ниспосли милостивое ваше внимание и благоволение на сие прошение и приими его, как приношение верности, с родственным вам благодеянием, приими, как приношение повиновения, приими, как жертву искреннего сердца.

Искренность сердца моего не может благоуспешнее изъясниться пред вами, как единственно правдивым и нелицемерным исповеданием того, что я не в силах вымыслить ничего сего более величественнее и преимущественнее. Ваш

Вашего Сиятельства

Милостивого Государя

покорнейший слуга

Костромской Вашей вотчины.

Села Красного Богоявленский Иерей Матфий Пиняев.

1811 года, декабря 12 дня.

Примечания

1. Князь П. А. Вяземский своей невесте княжне В. С. Гагариной. [Август 1811 г. Москва].