Переписка князя П.А.Вяземского с А.И.Тургеневым. 1837-1845

881.

Князь Вяземский Тургеневу.

17-го августа. [Петербург].

Имею честь поздравить с приездом, надеюсь, благополучным. Жаль, что не проехал ты чрез Петербург. Мы тебя завербовали бы в Ревель, куда едем завтра с женою. И тебе гораздо было бы приличнее ехать, нежели мне. Нас по пути берет с собою твоя графиня Воронцова, которая отправляется в Ревель и в Гельсингфорс на казенном, то-есть, военном пароходе с веселою компанией львиц, львов, тигров и тигриц, а я, старый баран, буду тут вовсе не у места.

Твою доверенность передал я нашему экзекутору и казначею, 8-го класса Демьяну Михайловичу Страховскому. Он него получишь и деньги или уведомление, буде встретится препятствие к выдаче оных.

Теперь литература. Плетнев только что собрался было напечатать выписки из твоих писем для составления хроники, по по случаю приезда твоего я дело остановил. Прилагаю при сем первые выписки и его записки во мне. Теперь войди прямо в сношения с ним. Петр Александрович Плетнев – ректор университета. Твои все письма у него. Печатные и всякия другие приложения к ним, за исключением уже доставленных мною по принадлежности, хранятся у меня. По моем возвращении, все разберу и перешлю к тебе. Не бойся: все твои сокровища целы.

еду в Ревель недели на две, а после, если Бог даст, в половине сентября приеду в Москву. Какое ты животное, что не заехал к Жуковскому! А все от того, что умничаешь и претензтчаешь. Того и смотри, что боялся ты разрушить их новобрачный и семейный мир. Пожалуй, от того и к Валуевым не поедешь в Остафьево. Не забывай же, что мы с тобою старые обезьяны и никакой мир нарушить не можем. Погляди на меня, я погляжу на тебя, и смиримся оба духом. Пока прости! Обнимаю тебя и Булгакова.

882.

Тургенев князю Вяземскому.

18-го августа 1842 г. Москва.

Долго ли тебе не писать ко мне? Я уже и в Изворске был, и у синодского Михайлова с Филаретом обедал на успенском обеде, едва не до успения, а ты все ни слова! С князем ежедневно, и часто – два раза. Жаль его! Он себя обманывает, по не нас. Кологр[ивова] услал сегодня в Крым. Твоих не видел еще в Остафьеве: дожидаюсь тебя или твоего разрешения.

Отдала ли тебе в свое время вдова Рахманова два пакета с книгами и со всячиной? Двух экземпляров одной книги не отыскиваю, а она принадлежит Аржевитинову и другому симбиряку. Высылай, что есть.

Пишу в кабинете Булгакова, но его видел только раз. Обедаю у Екатерины Володимировны Новосильцовой, а оттуда к Филарету на чай, если Донская Богородица, то-есть, всенощная, не перебьет у меня. Не мог дождаться Булгакова. Прости!

Приписка А. Я. Булгакова.

Вот тебе un plat de sa faèon: был у меня, исписал мне целый лист вопросов и требований. Я заболтался у Зенеиды Волконской, которая приехала из Карлсбада и скоро едет в Рим обратно. Ужасно постарела. Обнимаю тебя. Я послал прочесть Тургеневу последнее твое письмо. Был у Башилова нарочно. Он говорит, что все сладится, но что ты хуже сделал, что писал князю Д[митрию] В[ладимировичу], коему послал я твой ответ.

883.

Тургенев князю Вяземскому.

14-го сентября 1842 г. Москва.

Вчера уведомил меня Булгаков о твоем возвращении в Петербург и прислал два последние письма мои из Берлина, с Мейендорфом посланные, а Плетнев – две биографии французских духовных, три листа «Union Catholique» и «Сумерки» с двумя номерами «Современника». Не знаю, как все это сошлось вместе, и точно ли Плетнев прислал этот пакет? Письма не было. Я взбешен на тебя! Не смотря на приписку в каждом письме об отсылке моих писем в Москву, ты не посылал в течение семи месяцев ничего и вдруг отдал их Плетневу – для выдачи в свет. Я получил от него 90 листов и нашел в них многое, что писано было в Москву и в Симбирск, и весьма нужное. Теперь все запоздало, все выдохлось, и я ни времени не имею, ни с духом не сберусь пересмотреть их для Плетнева, да и не знаю, что было напечатано, что нет. Надобно пересматривать весь «Современник»! Да у кого же на это достанет терпения! Да и какому читателю интересно будет читать о прошло или третьегодних лекциях Мицкевича; а в свое время, конечно, они были интересны. Это моя жизнь, а вы ее ни в грош не ставите. Скажи Плетневу, что я, при всем моем желании угодить ему, не в силах теперь и приняться за дело. Я завален бумагами и печатным. Прянишников ничего не посылал ко мне в течение двух лет и теперь начал высылать сюда восемь тюков, кои следовало, хотя по одному экземпляру, выслать в чужие край. Я ими задавлен. Комнаты новые для меня еще не готовы: в старые перевез часть моего архива. Глаза болят от чтения и пересмотра, и в сердце досада на вас при виде кипы недосланных писем, весь интерес потерявших и Свербеевой не переписанных. Бог с вами! Высылай книги, которые тебе не нужны, особенно «Sur l'église catholique en Russie». Да не завалялись ли другие письма?

Князь Александр Николаевич уехал 9-го сентября. Я видал его ежедневно. Характер примечательный. Молебен о путешествующих похож был на панихиду. Он пел, как соловей или придворно-российский Вальтер-Скотт, до самой минуты (à la lettre) своего отъезда; я сквозь слезы смеялся за минуту до последнего «простите» с ним. Он успел доложить обо мне государю, и я опять могу уехать, когда хочу, по неконченному делу в Берлине, и хотел выхлопотать более, нежели я желал. Я обещал приехать в октябре, если Вал[уева] сюда не будет; 25-го буду у Троицы, после – в деревне у Свербеевых; в мае с Аржевитиновым туда, где мне не душно, хотя и очень грустно. По отъезде князя Александра Николаевича не знаю, куда голову преклонить. Les petitesses Чаадаева мешают наслаждаться его редкими и хорошими качествами. Вчера принялся за Вигеля. Кланяйся Старынкевичу; не заглянет ли сюда? Вигель зол на всех и потому забавен.

В бумагах старых отыскал я на двух страницах собственноручный перевод князя Козлов[скаго] статьи с немецкого- «Нечто о славном Лафатере», по незначущая и слишком но- пенецки чувствительная. Что за архив у меня! Чего в нем нет!

Я только четыре листа получил в Париже твоего «Фонвизина» и те отдал Мицкевичу. Получаешь ли «Додаток»? Лекция после моего отъезда была очень любопытна. Он говорил о религиозном движении при императоре Александре и князе Голицыне, коего представил, как апостолом христианства в России, для чего выписал он из Москвы (!) остатки масонов (Тургенева и пр.) и возбудил против себя либералов, от коих перешел в Пушкину и сказал о нем много нового, от него самого слышаннго; я все это слышал от слушателя. Желал бы прочесть «Додаток»; но полагаю, что вряд ли мог мой корреспондент переслать тебе его из Парижа?

Брать – в Диеппе: купает своих дам; письма его любопытны.

Поклонись Карамзиным. Читала ли о себе Софья Николаевна в «Минерве»? Жаль, что Катеринентальская идиллия биографу нашему не была известна, и библейская шутка. L'ange flamboyant à l'entrée du paradis et le serpent? etc.

Я провел четыре часа в деревне у Ермол[ова] в задушевном разговоре: мы воскрешали друг в друге воспоминания, и я многое записал.

Киссингенских писем и книжек ты, кажется, не прислал чрез Плетнева?

884.

Князь Вяземский Тургеневу.

17- го сентября 1842 г. [Петербург].

Хоть ты еще не сенатор и не обер-прокурор, но ты генерал-прокурор всех несчастных, страждущих и обиженных и око провиденИя на Воробьевских горах и прочих лощинах и вертепах правосудия etc., etc. К тому же после удовольствия писать кому-бы ни было, нет тебе более удовольствия, как помогать и делать добро кому бы ни попало. Вот тебе верный и хороший случай: подательница сих строк, г-жа Чесницкая, жена саратовского чиновника, который сидит в остроге, надеюсь, безвинно. Дело его будет рассматриваться в 1-м отделении 6-го департамента по предложению министра юстиции, которое, кажется, в пользу его. Там сидит твой приятель Жихарев. Вот тебе случай великодушно сблизиться с ним; но если твоего великодушие не хватит на такой подвиг, то обратись к сенаторам: Дурасову, Каблукову, князю Урусову, Мартынову, к обер-прокурору графу Толстому и вообще умоляю тебя похлопотать за нее деятельно и горячо. За сим обнимаю. Вяземский.

885.

Князь Вяземский Тургеневу

18- го сентября 1842 г. [Петербург].

Что же вы там молчите? Я давно уже уведомил вас о своем возвращении, а вы все ни слова. Более сказать нечего, да более и не стоите вы.

Сделай милость, передай тотчас письмо графу Строганову. Кому же писать, как не вам: один почтовый директор, а другой почтовый рефлектор, воплощенная почта, не человек, а письмо, si son esprit venait même à mourir, la lettre survivrait en lui; c'est un homme à la lettre, c'est la république des lettres (потому что часто в его письмах такая анархия, что толку пе доберешься), c'est un homme qui s'attache à la lettre, c'est un homme avant la lettre, après et pendant, a теперь оп для меня lettre de cachet, а теперь он для меня lettre de cachet, то-есть, пропал без вести.

886.

Князь Вяземский Тургеневу.

21-го сентября 1842 г. [Петербург].

Напрасно ты на меня гневаешься, что много писем твоих у меня накопилось. Не забывай, что я весною бил болен, что долго не оправился; был долго глуп и слаб, а что нужно иметь сильную голову и даже сильные руки, чтобы не только понять, по и поднять твои письма. Все письма, которые под моим адресом относились к другим, были мною немедленно отсылаемы по принадлежности; по крайней мере, кажется – все, а если что упустил или в чем оплошал, то прости великодушно. Может быть, некоторые из твоих писем еще и хранятся у меня в моих текущих бумагах, но во всяком случае не письма-monstres и не письма, заключающие в себе какие-нибудь любопытные сведения, а письма просто текущие, которые не годятся ни для «Современника», ни для потомства. У меня есть своя точность, своя аккуратность, не формальная, а реальная; то-есть, там, где нужно, я аккуратен, исполнителен и неотлагателен; а там, где должно переливать из пустого в порожнее, для одной очистки канцелярской, там я не обременяю себя пустяками. В деле я пред тобою прав; в пустяках, может быть, виноват, сознаюсь. Напрасно сердишься ты и на Плетнева. Он был бы рад печатать письма твои целиком, по крайней мере целиком все любопытное, все европейское, все гуманитарное, но тут ценсура. Впрочем и то, что спасается из-под ножниц её, занимательно и читается публикою с участием и удовольствием. Что за дело, что вчерашнее и прошлогоднее! Не забывай, что мы держимся старого стиля и считаем задними числами. У нас можно опаздывать не только 12-ю днями, но и 12-ю месяцами и 12-ю годами. Карамзин рассказывал, что он где-то, кажется в Бедламе, нашел сумасшедшего, который читал газету, за несколько лет пред тем изданную, и заметил ему о том. Тот отвечал ему с важностью и грустью: «То, что в вашем мире старо, то в нашем еще ново». Журналы наши не Бедлам, но инвалидный дом, богадельня, вдовий дом, где хорошо и то, что не только животрепещущее, но и еле движущееся. Плетнев с будущего года начнет выпускать свой «Современник», 12-ю книжками, и главную надежду свою полагал на твою хронику. Без тебя его журнал будет одержим хроническою болезнью. Не умори его и не умничай, ради Бога! Возврати ему твои письма; он приведет их в порядок, перепишет и представит на суд твой свои выписки. Сделай милость, согласись!

«Додатка»' я без тебя не получал, ни «Revue Indépendante»; при сем приложения к твоим письмам.

Правда ли, что ты зимою едешь к князю Александру Николаевичу? Дело хорошее; но надеюсь, что и к нам заедешь. Не могу простить тебе, что ты не был у Жуковского. Нужно тебе было ехать в Берлин за пустяками, переливать из пустого в порожнее и пускать пыль в глаза, добро еще другим, а нет, себе. В паши лета, брат, поздно учиться. Смерть скоро всему научит лучше твоего Шеллинга. Что тебе проживаться на Шеллинге, когда Бог дал тебе нажить Жуковского. Вот так ты искривил и искрошил всю жизнь свою. Пора одуматься и начать жить, а ты все еще готовишься жить.

Что значит в последнем письме твоем о Софии Карамзиной – Катеринентальская идиллия, библейская шутка и l'ange flamboyant etc., etc.? Не понимаю. Они будут сюда из Ревеля подели через три. Мещерские проводят зиму в деревне около Нарвы. Обнимаю!

887.

Тургенев князю Вяземекому.

29-го сентября 1842 г, Москва,

Письма твои с почтой и с плаксой получил; последнее вчера только и сегодня же отправляюсь к некоторым из сенаторов; а вчера она сама была уже у того, к коему я не поеду; но мои молитвы здесь не так доходны. Не мог ничего по сию нору сделать и для моего соименника, ибо подобными просьбами был я уже завален и ничего не успел: молодая княгиня Гол[ицына] еще в невестах обещала мне поместить, в память её медового месяца, сирот; но уехала, не простившись, а сироты в ужасном положении и с обманутою надеждой.

Бог тебе простит за твою задержку писем, а я благодарю за то, что главные сохранены и в моем владении. Скажи Плетневу, что сам желаю быть его данником и начал уже пересмотр первой части переписанных Е. А. Свербеевой писем и надеюсь скоро прислать ему всю книжку с отметкою того, что должно печатать, но вот беда: я не знаю, которые из сих писем были уже напечатаны, ибо сколько ни искал здесь «Современника», нашел только первые два года у Полевого (Пушкина) и не могу отобрать уже напечатанное: труд физический, но утомляющий, а я так занят, что не успеваю дописывать писем к брату и только сегодня, после трехнедельного молчания, посылаю ему десятистраничную депешку с известиями о Воронцовском условии с крестьянами, о моей поездке к Троице, о пересмотре там примечательной переписки Платона, где и письмо батюшки, и переписка о профессоре Мельмане и пр.

Я завален бумагами, кои стараюсь привесть в порядок, а книги уже перенес в нижнюю комнатку, для меня отделанную. Право, хотелось бы потешить Плетнева, но, не исправив писем и не отметив их, послать ничего нельзя. У меня завязалась такая переписка по другим делам, что я даже и журнал мой запустил. Пришлю ему страницы две из письма брата о покой системе, принятой в управлении ссыльными на острове Norfolk, в пятой части света. Хоть не веселый предмет, но примечательный; пусть означит статью: «Из переписки хрониканта русскаго».

О коммераже ревельском – на словах, хотя к вам и не собираюсь. Я и сам рву на себе волосы, что к Жуковскому не заехал, по право нестерпимо ноги болели и требовали киссингенского врачевания; успех оправдал мою поспешность; я опять ожил потами и глазами, и опять я – «прежний я». Напрасно ты упрекаешь мне и трунишь над тем, что гоняюсь за Шеллингами; я ими живу и жив буду. Я набрался в Берлине и в других университетах столько духовной жизни, что от избытка оной уделяю и другим, когда встречаю охотников, и проживу ею и сам всю зиму. Я не презираю для сего воспоминаниями прошедшего и окружен ими, и теперь более, нежели когда-нибудь: какие материалы передо мною в кучах бумажных! Недавно оживил пепел прошедшего поездкою к Троице, к празднику, и мне там так понравилось, что весною ворочусь туда. Я нашел там и людей достойных, и книги прекрасные, и радушие христианское, и гостеприимство для бедных, коим был тронут до глубины сердца; нашел в Вифании и гроб Платона, и домик его, и соломенную шляпу, и жесткую кровать, и – переписку, которая заслуживает быть известною, например о профессоре Мельмане и пр. Я вспомнил наши поездки туда с батюшкой и с Лопухиным; но странно, что из предметов, мною тогда виденных, возобновились в памяти только кабинет или салон Платона, где и Филарет принимает, надгробный Лопухинский камень, над головою Петром I рассеченный, и церковь-игрушка на горке, в Вифании. Я выслушал в два дня вечерню, всенощную, обедню, несколько молебнов и обедал в общей трапезе с Филаретом и с монахами, и с отшельником от синода А. Н. Мурав[ьевым]; осмотрел библиотеку, академические рукописи, ризницу, кухню и видел, как митрополит с галлереи благославлял сухих и хромых, чающих движения воды и горячих щей и пива. Картина трогательная: чего у меня не лезло в голову! И письмо к брату вздулось до десяти страниц мелкого писания.

Я позволил Войцеховичу взять у тебя книгу о римской церкви в России; но теперь прошу поскорее прислать сюда, так как и другие, тебе ненужные; поищи около себя и вышли; но особенно прошу о книге статского советника и кавалера.

Нельзя ли тебе напомнить Сербиновичу, что ожидаю и от него ответа. Сбираюсь к Свербеевой на неделю, и это – помеха для писем Плетневу, так, как была и Троицкая поездка, но отложить нельзя, ибо и там еще много писем моих не переписанных. Надеюсь встретить здесь Валуевых на возвратном пути к вам. Пошлю к твоему управителю справиться, когда будут В Остафьево не удалось съездить, потому что ежедневно видел или ожидал к себе Старынкевича, с коим не мог в несколько ночей наговориться, «времена древние и настоящие вспомянух». Видел и Вигелька, и как скоро переберется на новую квартиру, буду читать его биографические записки. Мне весело с ним, но фанатизм его отвратительный и многое объяснил мне. Завтра обедаю с ним у соседки Яковлевой, а сегодня с Анд[реем] Мурав[ьевым] у его тетки.

Хомяков в деревне до первой пороши; с Киреевским часто провожу вечера; Павловых еще не видел; у Веры Анненковой обедал 17-го сентября, с коим и тебя поздравляю. В прочем живу с своими и зачитываюсь в своей каморке в «Дебатах», «Revues des deux mondes» и «Парижской», но особенно в универсальной и основательной «Аугсбургской Газете». Читал ли о Мицкевиче и о его «Пророке», о коем в «Газете» дурная слава, так как и о самом Мицкевиче в живой газете. Досадно, что нет ни «Додатка», ни «Semeur». Впрочем, я доволен европейским чтением, и для меня вышеозначенных вестников достаточно: лишь бы время было. Бываю у вдовы Орловой: она трогательна достоинством в своем положении. Граф Закревский и граф Орлов – опекуны, но есть неумолимые заимодавцы.

Чаадаев все считается визитами и местничеством за обедами и на канапе. Видаемся редко, но по зимнему пути буду часто ездить к нему и постараюсь обратить гнев на милость.

Был у министра Киселева советоваться о своих крестьянах: доволен им и постараюсь воспользоваться примером графа Воронцова, хотя и досадно уступить ему в первенстве.

Собрался с силами и переписал кое-что из письма брата и снабдил, если и не обогатил, замечаниями. Но пропустят ли? Отошли Плетневу при моем поклоне и в задаток или в залог будущих благ из старой моей котомки. Годятся ли ему серьезные сообщения?

Справься под рукою: правда ли, что пенсии не высылаются за границу, а что их можно подучать только внутри империи; но что, какая доверенность другому и не упоминая об отъезде за границу, можно продолжать получать; но как же высылать доверенность без свидетельства полицейского и как достать свидетельство в Москве, когда живешь в чужих краях? Я бы на всякий случай желал знать предварительно, на что считать, а по одежке протягал бы ножки. Можно ли с помощию министра финансов устроить безостановочное получение пенсии и в чужих краях?

Приписка А. Я. Булгакова.

Вот тебе письмо одного Александра к другому. Право, некогда сегодня писать, а разве только можем обнять Петра. 29-го (по твоему).

На оборот: Его сиятельству князю Петру Андреевичу Вяземскому, г. вице-директору Департамента внешней торговли. В С.-Петербурге.

888.

Тургенев князю Вяземскому.

2-го октября 1842 г. 10-й час утра. [Москва].

Сейчас виделся опять с твоей плаксой; она ожидает присылки сюда дела с нетерпением, ибо оно еще не прислано, и она не хочет и всех писем развозить прежде присылки дела, дабы сенаторы его не забыли: была только у князя Гагарина и у Жихарева. Кажется, нет сомнения, что согласятся с министром. Присылайте же дело поскорее. Экипаж её летний, а придется плыть зимою.

Булгаков доставил мне кучу печатных листков, в последний год пересланных из Парижа; по книги о римской церкви все нет, а мне нужна она здесь, и я не хочу, чтобы она ходила по рукам в Петербурге. Не давай и Войцеховичу, а сюда пришли. Нет ли также и других книг, кои не по твоей а по духовной части, например:

1) Combalot – «Connaissance de Jésus Christ», grand in 8о;

2) «Histoire de l'hérésie» (octave-brochure);

3) Lamennais – «Отрывки», 8°, с книгою о римской церкви посланные и с «Минервой», на немецком.

Высылай, если не нужны, а о римской церкви непременно. Я перебираюсь еще в другую комнату, но уже разобрал бумаги и отложил письма свои; нужно пополнить их теми приложениями, о коих в них упоминаю, и кои ты теперь доставил мне. Постараюсь исполнить это поскорее, но часто ни глаз, ни времени не достает; доказательство сому, что еще не успел справиться, какие печатные книги и сколько экземпляров переслано из Петербурга и какие там еще в шести тюках у ф. И. Прянишникова. Для сего нужен ответ и от Сербиновича. Поторопи его. Не бывает ли у тебя берлинский поляк, что у барона Мейендорфа учителем, издавший писателей о России? Скажи и ему, чтобы отвечал мне, или скажи ему это чрез Сербиновича.