Переписка князя П.А.Вяземского с А.И.Тургеневым. 1837-1845
Je me suis trompé: il faut en tous les cas envoyer la lettre à madame Swerbéeff, dans ce qui la regarde et vous pouvez donner quelqu'autre lettre à m-r Pletnieff. Je ne voudrais pas seulement que les nouvelles littéraires ne deviennent des vieilleries.
Рукою Тургенева: «La biographie de [Balzac]» et Ballanclie pour Swerbéeff.
873.
Тургенев князю Вяземскому.
сентябрь/11-го октября 1841 г. Париж.
Сейчас отдал Эстрелейн-Оеменовой пакет с письмами на имя князя А. Н. Голицына и картон с écharpe на твое имя и с пакетцом avec des pastilles de Vichy, также на твое имя. В пакете письма и две книжки для тебя и для пересылки. Получишь, вероятно, от князя Голицына. Г-жа Дюрова, сестра твоего сослуживца Дмитрия Николаевича, обещала положить с своими посылками картон и коробочки. Книжек для Путятиных, о коих писал я к тебе, посовестился послать с госпожею Эстрелейн. Отошли картон и pastilles do Vichy в Москву, чрез Булгакова, к сестрице.
Это письмецо пойдет сегодня же с каким-то неизвестным мае попутчиком. Эстрелейн-Семенова едет завтра в Гавр, а оттуда, 15-го, в Петербург. Если это письмо дойдет прежде её, то предвари Дмитрия Николаевича и попроси доставить тебе немедленно вещи, а пакет с письмами – князю Голицыну. Прости! La présente n'ayant d'autre fin…
На обороте: Monsieur monsieur le prince Pierre Wiazerasky, vice-directeur du Département du commerce à St.-Pétersbourg. Его сиятельству князю Петру Андреевичу Вяземскому, г. вице-директору Департамента внешней торговли. На Дворцовой площади, в С.-Петербурге.
874.
Тургенев князю Вяземскому.
7/10-го ноября 1841 г. Париж.
Вчера отдал я в посольство два пакета с письмами и посылками, а сегодня уведомила меня, что курьер едет завтра. Сегодня же получил я, чрез Берлин, пакет, тобой, Вяземский, ко мне адресованный, с выпиской из какого-то журнала из предисловия Археографической коммиссии о моей книге; ровно за месяц получил я уже «Северную Пчелу» с тем же предисловием, но никто не подумал прислать мне самой книги, и я очень досадую на K. С. Сербиновича за то, что он не воспользовался ни пароходом, ни курьерами: и тех и других, вероятно, уже долго не будет. Вышли уже вторая и третья тетради и «медалей», Археографическою коммиссией изданных, коих я также не получал (шесть экземпляров); первые давно у меня. Прошу его переслать один экземпляр оных в Москву, чрез Булгакова, к сестрице; другие пять экземпляров сюда. Передай ему мое желание.
Мы лишились коренного жителя парижского, двоеженца Иванова. К воскресенье видел я его в нашей церкви; вчера где-то он обедал, возвратился домой грустный и нездоровый, спросил бумаги, написал несколько строк к Демидову, в коих поручает ему бедное свое семейство (жену и сына, коим вряд ли можно возвратиться в Россию), и – умер. Завтра отпевают его в нашей церкви. Жена в совершенной бедности: ничего! Он прежде жил учительством, потом помогал ему Демидов, экс-ученик его; сын служил при здешнем русском консульстве, с маленьким жалованьем от генерального консула. Нельзя ли выдать ему хоть безделицу единовременно? Ужасное положение! Но с бедностью – и благородство, и некоторая гордость в хорошем смысле слова.
Вчера болтал я часа два у Росетти; он не очень здоров и не выходит; говорит, что страдает ревматизмом. Мы кой о чем потолковали. Тут встретил и московского Боборыкина, не автора, а меломана, экс-мужа Капнистовой.
M-me Bourbier выходит снова здесь на сцену. Я только по афишке и узнал о её сюда приезде, и с ней ни слова! Здесь молодой американец, из Нью-Иорка, попался в католики. Очень забавен своею наивностью, хотя объехал весь свет и учит здесь истории и английскому языку. Его спросили сегодня: какой религии были его родители?– «Mon père était rien du tout, ma mère était presbytérienne et après leur mort on m'a donné à ma tante, qui est une arianne».
Роман Ансело все еще не вышел; пошлю завтра поранее снова за ним и пришлю, если получу. Завтра же должны выйти и «Nouvelles il la main», по вряд ли выдут. В замену вот вам ответ Лагранжа Duvergier-Горапну. Лагранж – за Моле, против Тьерса и почти против Гизо. Сейчас дали прочесть мне брошюру и хотя не моя, но посылаю и даже не прочитав, по последнее не диво; многие журналисты или «Revues» отказались напечатать Лагранжа.
Сегодня видел m-me Arendt: она почти здорова и только внутренно страждет и сбирается в Карлсбад летом.
Здешние русские, да и не они одни, только и толкуют, что о секретном комитете, учрежденном в Петербурге для принятия мер к освобождению от рабства наших негров. Называют членами: Канкрина, Киселева, Любецкого, Гана, Чернышева, Меньшикова, графа Фридриха Палена, графа Протасова, князя Васильчикова. Уверяют даже, что и мнения членов уже известны; что Меньшиков, Васильчиков, Чернышев против уничтожения рабства; Киселев и прочие – за. Так ли? Если этот секрет в таком же секрете и для тех, о коих идет дело, то не дай Бог! У меня на сердце одна дельная бумага о сем предмете, русским, долго и беспрестанно о сем помышлявшим, написанная. В ней много дельного; историческая часть любопытна; проект приведения в действо предварительных мер – уважительный. Как ты думаешь: послать ли? Кому? Вверить ли совершенно или привезти самому и от себя подать? Автору я ничего не говорил, но ты угадаешь его. Для этого можно и с больными ногами пуститься, и в распутицу. Пойдет ли в дело? Уверяют, что граф Орлов также против эмансипации. Не откликнешься ли поскорее? Право, не честолюбие, не личные рассчеты в виду, но одна польза масс.
Графиня Гудович ожидает дочь завтра, но сегодня она занемогла, и не на шутку. Правда ли, что Василий Перовский очень болен раком в груди и уехал в Италию?
Полночь.
Прочел брошюрку Лагранжа. Да, она очень дельная и хорошо написана. Прочтите и сохраните. Положение Франции, на странице 15-й, в 1840 году, верно и прекрасно описано.
8/20-го ноября.
Как называется журнал, из коего ты прислал мне листик?
«Il у а des fautes que l'on ne couvre que par la gloire» (стр. 15). Хоть бы приятелю Лагранжа – Ламартину! И страница
16-я – сильная и справедливая. «Le ministère tomba (Thiers). Il tomba très bas, car il tomba dans une honte»… Mais on histoire il n'est pas permis d'être généreux, le seul devoir est d'être vrai» (о защите Горанном Тьерова министерства).
«Le ministère (Thiers) а voulu feindre des terreurs sur cette révolution à Paris, et il а jeté un demi-million il des fortifications, dont l'Europe sourit, dont la France rougit, et dont la liberté s'alarme».
Суд лад Guenisset et comp. начнется 1-ro декабря. Камеры откроются 27-го декабря.
Ou chante déjà la Marseillaise dans «Le verre-d'eau» (в Женеве).
Сегодня первое представление трагедии Виенне: «Arbogaste». Он готовит и комедию, которая скоро явится на сцене (в Одеоне), в пяти актах. Из Пиринейcких гор пишут: «Les publications du mariage que va contracter m-r le baron Oscar Beruadotte, commandant de la garde nationale à cheval de Pau avec m-lle de Navailles sont en ce moment affichées h la mairie. M-r Beruadotte est le neveu de sa majesté le roi de Suède et de Norvège, et m-lle de Navailles est l'héritière d'nn des noms les plus anciens et les plus respectés du Béarn, une déscendante des célèbres barons qui accompagnèrent les vicomtes béarnais aux croisades et dans leurs campagnes contre les Maures, et qui, plus tard, formèrent des alliances avec la maison princière d'Albret».
Poujoulat, спутник и сотрудник Michaud, издал первую часть «Истории Иерусалима», которую очень хвалят; будет и вторая. Ожидаю Dentu с книгами; вероятно, принесет и Пужула, и в таком случае пошлю.
Если догадка об авторе записки об эмансипации может более повредить, нежели помочь делу, то не оглашай моего желания доставить оную. Правда ли, что Орел сгорел? Здесь много орловцев, по еще сегодня почта не пришла, а с прошлою им ничего не писали.
Вот ответь Шписа: он утешителен. Итак, и это дело в шляпе. Уверяют, что курьер едет в десять часов, а теперь бьет полчаса десятого. Прости!
Пожалуйста, будь осторожнее в деле освобождения и не оглашай ничего без нужды.
1842
875.
Князь Вяземский Тургеневу.
26-го января 1842 г. С.-Петербург.
Остальное с Глинкою получил, но не успел еще все разобрать и потому сегодня не успею на все отвечать. Мои утра не мне принадлежат, а департаменту. Языков уехал в Москву, и я провизуарничаю. Помилуй, где мне теперь отыскивать перчатки! След Гурьева давно простыл, а как же Прянишникову упомнить, что он переслал по почте несколько месяцев тому. Кажется, я получил какие-то перчатки от Ховриной и отправил их в Москву еще прошедшим летом, да теперь и Ховриной здесь нет: не у кого справиться. О Meurice я тебе писал. Он у меня был еще на днях, и я недавно отправил его письмо в тебе, кажется, 20-го января. Книг от Ба ланша он никаких не получал. Князь Михаил Голицын сказывал мне, что он выручил из цензуры отправленные с ним тобою книги и что-то отдал или отослал на имя Стендера, также находящагося при доме великой княгини: справлюсь. Схожу к князю Голицыну и передам твое поручение. Об отставке твоей я не писал к тебе потому, что не знал положительно, как все дело велось и обошлось, и не хотел смутить тебя неверными известиями. Я полагал, что это дело условленное между тобою и князем, что когда он будет просить увольнения, то и тебя следует выпрячь из почтовой кареты, чтобы не попасть тебе к другому кучеру. О твоей отставке узнал я от Бартенева нечаянно и просил его просить князя написать к тебе скорее о том, чтобы ты не проведал участи своей из газет, без всяких объяснений. О пребывании своем за границею тебе беспокоиться нечего: ты в законе и, вероятно, не выйдешь из-за закона, то-есть, долее пяти лет не засидишься. Не надеюсь сегодня обо всем тебя уведомить, а завтра отправляется какой-то чужестранный курьер. Жаль, что заказ твой о турецком табаке не дошел до меня до отъезда вашей Кошки. Теперь надобно ждать удобного и очень удобного случая, а случаи зимою редки. Твой экземпляр «Emerance» подарил я, с твоего позволения и угадывая твое одобрение, милой моей старинной знакомке princesse Michel Badziwill, приехавшей сюда из Варшавы, приятельнице Козловского, умной и образованной полячке. Ей хотелось иметь эту книгу, которую не могла бы она приобресть в Варшаве. Жаль мне, что Мицкевич так завирается о Петре и Петриаде, то-есть, о России. Почему не передашь ты ему своих критических замечаний? Я полагаю и надеюсь, что он ошибается добросовестно и примет с признательностью возражения и советы. Как же мог он сказать, что наша литература армейская? Разве он видит ее в Данилевском и в Скобелеве? Наша литература дворянская – вот это так, и этим отличается она от прочих; потому-то и элемент среднего состояния у нас слаб. Я когда-то сказал: «Наша литературная бедность объясняется тем, что наши умные и образованные люди вообще не грамотны, а наши грамотные вообще не умны и не образованы». Это правда, но правда и то, что наша литературная образованность вытекает более с вершин нашего общества.
Мери Пашкова тебе кланяется и хотела писать. Она в трауре: на-днях скончалась Полтавцова и оставила большое семейство. Нового ничего нет, кроме приготовлений к маскараду у великой княгини Елены Павловны. Будет разная разность и всякая всячина: и аристократия, и артисты, например ваши Damoreau и Falcon, Мятлев с свадьбою Курдюковой, Боратынская с черкесским эскадроном здешних красавиц etc., etc. Poдольф Валуев здесь и жалеет, что не может с тобою философствовать. Что сделалось с Клементием? N'а-t-il pas le mal du pays, то-есть, франки. Передай ему мой сердечный поклон и мою догадку. Помирись с Шевыревым ради прекрасной статьи его о черной стороне нашей литературы, которую он напечатал в первой книжке «Москвитянина» на этот год. федоров читал ее нам на днях у Карамзиных. Он лучше читает, нежели пишет.
Перие все еще париа. Говорит ли Барант о своем возвращении к нам? О возвращении Палена здесь, разумеется, ничего не говорится. Воин австрийский здесь, кажется, очень любим и обласкан в обществе. Об английском после мало слышно: живет он не послом. Вообще, дипломатический корпус здесь слаб, бледен и тщедушен. Медем скоро отправляется к своему месту.
Сейчас сказывают мне, что Адлерберг будет главноуправляющим над Почтовым департаментом, а Чернышев отправляется на Кавказ для преобразования того края в военном и административном отношении. Впрочем, это слух, который и выдаю за слух. Затем, прощай! Боюсь прогулять курьера, кажется, английского.
Билет получен и завтра будет выменен в Опекунском совете на другой, на твое имя.
876.
Тургенев князю Вяземскому.
2/11-го марта 1842 г. Берлин.
Я еду завтра в Париж на весьма короткое время; в конце апреля непременно буду назад в Берлин, где намерен пробыть и часть мая. Надеюсь, что к тому времени и вы будете сюда. Шеллинг вас любит и ожидает; он отправляется не- дели через две в Миних, чтобы переехать совсем в Берлин и собрать все, что он еще там оставил; нынешний семестр читал он введение и торжественно разрушал Гегеля.
Летом будет он читать философию мифологии. Посылайте всех гегелианцев сюда; в здешнем университете все дельные люди противники Гегели, а последователи его побеждены без боя. Сражаются только те из гегелианцев, которые прямо объявляют себя безбожниками; умеренные же, которые отказываются от таких опасных товарищей, называя их односторонними, до сих пор молчат и скучны, и вялы; однако, недавно они собрались и образовали род комитета; избрали президентом Маргейдеке и хотят издавать журнал. Желал бы чрезвычайно вам прислать несколько брошюрок; их выходит множество и некоторые очень любопытные: политические, философические и религиозные. Очень хороша одна: Мюллера, протестантского профессора в Галле, против Гегеля[11], о разводах и об изменении прусских законов; о сем предмете также вышло несколько примечательных брошюрок. Очень сильна реакция против прусского Ландрехта и против Фридриха II. Вы знаете но газетам новые меры по ценсурной части. По новому закону – не позволено писать против религии вообще и христианства в особенности. Вот как прусское законодательство берет под свой покров даже божество Будды! La loi n'est pas athée, и никого не обижают. Как бы то ни было, антирелигиозные направления гегелианцев произвели противодействия, и должно этому радоваться. По моему мнению, внутренния ссоры между протестантами гораздо важнее; например, борьба между супер-интендентом Риббеком в Бреславле с журналом «Der Prophet». Риббек обязует пасторов при постановлении присягать, что они будут соблюдать и защищать символы веры и исповедания, протестантами изданные; журнал же утверждает, что евангелическая церковь не признает никакого символа, кроме св. писания с свободным толкованием. Риббек возражает, что нельзя оставлять без внимания церковь, церковь видимую, объективную. Я надеюсь, что из этих споров разовьется нечто в роде пюзеизма. Между тем Риббек отозван в Берлин. Я часто бываю на лекциях Неандера. Я люблю его ученость и добродушие, но вместе с тем он часто выкидывает очень странные вещи. Вообще, немцы глубоки, но ограниченны; они так пристально смотрят на один предмет, что у них нет горизонта. Не менее того желательно, чтобы многие знакомые наши заехали сюда послушать немцев: здравый славянский рассудок, в котором нет недостатка в горизонте, напротив, в котором может быть слишком просторно и разгульно развит степный (?)[12] элемент, мог бы извлечь большую пользу из соображения всех сих односторонних, по глубоких розысканий. Гумбольдт на днях приехал сюда из Парижа: чрезвычайно забавен, болтлив, колок и весел; он напечатал новое сочинение, которое выходит в Париже[13].
Встретился я недавно с Савиньи: он питает чрезвычайное уважение и любовь к памяти Сперанского. Лекции Ранке любопытны, но он так странно выговаривает, так бормочет, что трудно его расслушать. Русских здесь немного. Приезжайте сюда скорее. Указный срок для начала курсов в университете – 12/24-го апреля.
На обороте: Его сиятельству князю Петру Андреевичу Вяземскому. В С.-Петербурге.
877.
Тургенев князю Вяземскому.
6/18 mai, midi. [Париж],
Je viens chez m-r le docteur Florio et je trouve cette lettre écrite, j'apprends que les objets qu'on envoie eu Russie, appartenants aux voyageurs, mais не с ними едущие, – запрещены; а я, желая быть свободнее в моей коляске и не зависеть ни от неё, ни от камердинера, уложил все старое платье, кроме необходимого, в Киссингене, Веймаре и в Берлине, хотел отправить ящик через Гавр в Петербург на твое имя; ничего в нем, кроме ношеного платья: пять или шесть фраков, три сертука теплые, из коих один не теплый, немного ношен, так как и один фрак немного ношен. Неужели этого нельзя пропустить? Опасаясь, я решился на следующее: написать к тебе сегодня и ожидать от тебя ответа, который получит уже брат, ибо я через десять дней, или 2-го июня, ou plus tard, намерен выехать в Киссииген и далее. По получении сего письма уведомь меня: à Paris, № 14, rue Neuve du Luxembourg, можно ли послать брату мой ящик на твое имя? Ежели: можно, то он немедленно вышлет. Если не можно, то он перешлет его ко мне в Киссинген или во Франкфурт, или в Берлин. Но все это очень затруднительно и лучше бы выслать позволение. Я приложу реестр всему посылаемому и ни книг, ни чего-либо запрещенного, кроме ношеного платья, обуви и белья, не будет. По реестру вы все поверите. Уведомь же скорее.
Пакеты мои к тебе лежат еще у французского курьера. D'Arlincourt повез два письмеца; Нарышкин Эммануил – пакет с письмами, с листами и с копией письма в «Дебаты» о крестьянах наших; но «Дебаты» еще не напечатали его, и оно выйдет, вероятно, в «Presse» или «Quotidienne». «Débats» не хотят, чтобы меру нашего правительства называли «sage et bienfaisante».
Отвечай скорее. Князь Салтыков уехал вчера. Я опять ушибся вчера, но не больно.
На обороте рукою Флорио: А son excellence le prince de Wiasmensky (sic), conseiller d'état actuel, vice-directeur du commerce extérieur, chevalier de p[lusieurs] o[rdres] etc. St.-Pétersbourg.
Это письмо написано на одном листе с письмом Флорио к князю Вяземскому, которое мы и приводим вполне:
Le 6/18 mai 1842. Paris.
Mon prince! L'année passée, à mon arrivée ici, m-r de Tourguenieff était, à la campagne et j'ai remis votre lettre à l'ambassade d'après vos ordres, pour la lui faire parvenir; à Turin j'ai lavé la tête à m-r Haruffi tant do votre part, comme de la mienne; il n'a pas été fâché, car il vous aime et vous estime toujours, la preuve en est qu'il m'a remis un gros paquet pour vous. J'ai vu Silvio Pellico qui se porte bien et il a été très content d'avoir de vos nouvelles; il m'a dit qu'il vous avait répondu et à mon départ il m'a donné une lettre pour vous, que je garde pour vous la rendre moi-même.
Après avoir passé trois mois à Paris, ou j'ai imprimé mon ouvrage sur Pophthalmie purulente, je suis parti pour Turin ma patrie, ou j'ai passé l'hiver, ensuite j'ai fait un voyage dans la basse Italie jusqu'à Naples, et de là par le bateau à vapeur à Marseille et enfin je suis arrivé à Paris le 9 du courant pour partir le pour St.-Pétersbourg par le bateau à vapeur du Havre, et je dois arriver à Cronstadt le 27, vieiix style, du courant.
D'après votre aimable promesse et votre extrême bonté à mon égard, je recours à votre protection pour me faire la grâce de donner vos ordres afin qu'on me laisse passer de petits achats à mon usage, ainsi que pour de petites commissions, que les dames donnent toujours, quand on part pour l'étranger, le tout ce n'est pas grande chose, pour mon compte. J'ai beacoup de livres, qui sont presque tous de médecine, j'ai quelques livres de tabac pour mou usage, des joujoux d'enfant, quelques petites travails de bronze doré et autres choses pour mon ménage; la princesse Scakavskoy (sic), que j'ai vu à Rome et à Naples, où j'ai passé 1S jours, m'a donnée aussi de petites choses pour rendre à son mari; je puis du reste vous assurer, que je n'en abuserai pas.
J'ai appris avec peine par madame Arendt, qui part samedi prochain pour Carlsbad, que vous avez été atteint d'une fièvre cérébrale, maladie très grave, mais que grâce à Dieu vous ôtes rétabli parfaitement. Je vous en félicite de tout mon coeur, et pour cela j'aime encore d'avantage le bon m-r Arendt qui vous a soigné; il en a fait autant pour moi, quand j'étais gravement malade, aussi je lui garde toute ma reconnaissance; pour moi je compte peu dans ce monde, mais quant à vous-la perte aurait été très grande, pas seulement pour vos amis et connaissances, mais aussi pour la patrie: des hommes comme vous sont rares et on ne doit pas les perdre de sitôt.
Je vous prie, mon prince, do vouloir bien agréer mes remercîments d'avance pour vos bontés, ainsi que les sentiments de ma considération la plus distinguée, avec laquelle j'ai l'honneur d'être de votre exellence le très dévoué serviteur P. de Florio.
878.
Тургенев князю Вяземскому.
1-го июня 1842 г. Париж.
В минуты тяжелых и сладких воспоминаний и в сборах в дальний путь я должен исполнить данное обещание и рекомендовать тебе молодого француза-гаванца, m-r Моня, зажиточного помещика французского, желающего взглянуть на матушку-Россию, хотя в её представительницах – столицах. Он рекомендован мне племянником бывшего министра, Мартиньяком. Обласкайте его и проводите в Москву, если он вздумает туда прокатиться, то-есть, рекомендуйте его начальникам скорых и европейских дилижансов наших. Я пишу о нем и к Булгакову. Он, кажется, человек светский и не знает куда девать время и средства проживать и проводить его.
Я просил его, при отъезде в июле, спросить о письмах или пакетах для меня у брата; он пробудет месяца два в России или и менее. Весь ваш Тургенев.
На обороте: Monsieur monsieur le prince Pierre Wiazemsky, vice-directeur du Département du commerce avec l'extérieur, à St.-Petersburg.
879.
Князь Вяземский Тургеневу.
18-го июля. [Петербург].
Я сегодня был у князя А. Н. Голицына и отнес ему твою книгу об archiconfrerie. Он завтра отправляется в Москву и поручил мне уведомить тебя, что пробудет в Москве не позднее 1-го сентября; там поедет в Киев, где пробудет до октября и после уже в свои владения. Дом его опустошенный доходит на дом покойника. Эта абдикация, это погребение заживо и добровольное очень замечательно и приносит честь его уму и характеру. А у меня из головы и из сердца не выходит ужасная смерть герцога Орлеанского. Вот кстати повторить известное и пророческое восклицание: «Pauvre roi, pauvre France!» У меня особенное сочувствие к этой фамилии и глубокое убеждение, что она нужна для соблюдения порядка во Франции и следовательно спокойствия в Европе. О Louis Philippe можно сказать, что Вольтер сказал о Боге: «S'il n'existait pas, il faudrait, ou bien il aurait fallu l'inventer». В нем сливались стихии монархические и республиканские, что весьма худо било бы в другом месте, по во Франции было единственное средство спасения и примирения. Теперь смерть эта все ставит опять на карту или на бочку пороха. Ты, вероятно, поспешить приехать в Москву, чтоб застать князя. Итак, прости, до Москвы! Мне самому хочется съездить туда в августе. Моя Валуевы в Остафьеве. Обнимаю.
В конце письма помета А. И. Тургенева: «Получено 1-го августа 1842 г.»
880.
Тургенев князю Вяземскому.
11/23-ro августа 1842 г. Москва.
Опять я в матушке-Москве,
Но я и здесь уж сиротою,
ибо нет тебя, мой милый Вяземский. Я ввалился сюда в четыре часа по-полудни третьего дня. Не нашел никого; вечер провел у князя А. Н. Голицына и опять заслушался Вальтер-Скотта салонного. К вечеру приехала сестрица затапливать из деревни. Я с нею; вчера видел Булгакова и опять князя; получил пакет, с бароном д'Андре посланный. Свербеевих еще не видел; не знаю, что выслано из писем и пакетов, ибо присланные у сестрицы в деревне. Высылаю, что залежалось. Никого нет здесь для меня, ибо все в Сокольниках. Вчера обрадовался, увидев свет в окнах и ломберные столы у Яковл[евой]-Нов[осильцовой] и просидел у ней вечер в страстном разговоре о заслугах или каверзах архимандрита Мельхиседека. В одном князе Голицыне отрада, по надолго ли? Нашел его не лучше прежнего; а он думает, что ясновидящая помогает ему. Что он будет с своим биографом в крымской степи? Я писал к тебе с дороги два раза; молился над прахом Фотия за его и за свою душу, а князь А[лександр] Н[иколаевич] и панихиду отслужил. Право, в нем что-то есть незадушенное 69-летнею (?) петербургскою и…[14] атмосферой. Уж переехать с привычной Фонтанки в татарам – не всякому дано; тогда как он, как Карл, мог сказать своим: «Ich kann, aber ich muss nicht». Шатобриан безутешнее. Бедняжка: и он чуть головы не сломил!
