Дембель неизбежен! Армейские были. О службе с юмором и без прикрас

– Вы почему ВПП загадили, товарищ подполковник? – Кутахов прерывает доклад. – Кто отвечает за ВПП? Где командир ОБАТО?

Майор Расщупкин, в замасленном комбинезоне, в сбитой набок фуражке подбегает к Главкому:

– Майор Расщупкин, товарищ главный маршал авиации!

Кутахов презрительно посмотрел на майора, обернулся в сторону мусора и вновь к майору:

– Тебе сколько лет, майор?

– Сорок шесть, товарищ главный маршал авиации!

– Уволить! – Главком резко бросил команду командиру полка и собрался уже идти к машине.

– Ты что, охренел? – сорвалось с губ майора Расщупкина.

Все генералы, полковники и другие офицеры замерли от такой фразы. И от неожиданности не могли представить реакцию своего главного начальника.

Кутахов повернулся всем корпусом к Расщупкину. Смерил того взглядом с головы до ног и сказал командиру полка:

– Пусть служит! Видно, что ему уже ничего не страшно.

Офицеры полка весело пожимали руки и поздравляли майора Расщупкина, а он стоял, растерянно соображая, что всё-таки здесь только что произошло.

Памятный заплыв (Генерал армии Лизичев А. Д.)

Я уже говорил, что в жизни мне везло на встречи с интересными людьми. Люди эти были разные по возрасту, социальному статусу, не говоря уже о национальностях и вероисповедовании. «Медалей мы не считаем!», – как говорил один из безграмотных начальников, отвечая на вопрос о количестве орденов у комсомола.

Люди были разные, и ситуации, в которые нас сводила жизнь, тоже были разные. Но главное, что объединяло всех моих друзей, коллег, сослуживцев – это доброжелательность, житейская мудрость, высокий профессионализм и душевная щедрость. Одной из таких ярких личностей стал для меня генерал Владимир Васильевич Беспалов [13 - Владимир Васильевич Беспалов (1927–2017) – генерал-лейтенант, кандидат исторических наук, профессор. Начальник Донецкого ВВПУ (1976–1986), начальник политотдела ВИА им. В. В. Куйбышева (1986–1989).]. Эрудит, неугомонный человек, в 85 лет готовившийся защитить докторскую диссертацию, он всегда куда-то спешил, торопился, опаздывал. На вопрос: «Зачем Вам это надо?» он отвечал: «Я так привык. Если я остановлюсь – я сдохну». Для нас он был просто Дедом. Мудрым, открытым, готовым всегда помочь.

Навсегда запомнился мне случай, рассказанный Владимиром Васильевичем, чуть не стоивший жизни двух людей. Речь пойдет о нём и Алексее Дмитриевиче Лизичеве [14 - Алексей Дмитриевич Лизичев (1928–2006) – политический работник Вооружённых Сил СССР. Начальник Главного политического управления Советской Армии и Военно-морского флота (1985–1990). Член ЦК КПСС (1986–1990), генерал армии (1986).].

До того драматического случая по службе они тесно никогда не пересекались. Беспалов знал, что военно-политическая карьера Лизичева долгое время была связана с комсомольской работой. Был он помощником начальника ГлавПУРа по комсомольской работе. Потом возглавлял различные политорганы. Встречались на различных конференциях, совещаниях, но близко знакомы не были.

И вот однажды они встретились в черноморском военном санатории, где одновременно отдыхали с семьями. Почти ровесники (Алексей был на год моложе), сорокалетние крепкие мужики, почти в равных должностях при симпатичных боевых подругах они легко сошлись и всё свободное от процедур время проводили вместе. Спортивные игры, дружеские состязания, весёлые застолья, искрометный юмор – кому удавалось попадать в такую бесшабашную курортную атмосферу, тот поймет, как легко сходятся люди, не связанные друг с другом служебными обязательствами. Так было и в этот раз. Алексей был эрудированным, жизнерадостным и тактичным заводилой, душой компании. Владимир старался от него не отставать.

И так получилось, что возник спор о своих возможностях: кто дальше заплывет в море? Поспорили и поплыли.

Владимир Васильевич с детства любил плавать. Во время учебы в училище тренировался в стрельбе на воде из положения «автомат над головой» (за счет работы ног). И к такому вызову, как ему казалось, был готов. Так они поплыли в открытое море.

Плыли, перебрасываясь короткими фразами, удалялись от берега. Сколько времени прошло – никто не считал. Но вдруг они обратили внимание, что погода стала портиться: усилился ветер, волны начали швырять их в разные стороны, солнце зашло за горизонт и всё вокруг погрузилось во мрак.

И тут ими овладел страх, который каждый переживал в отдельности. Берега не видно, куда плыть – не понятно. Хотя силенки есть, но становилось понятно, что их надолго не хватит.

– Давай соображать, Алексей, куда нам плыть, – сказал Беспалов, озираясь. Дух состязательности пропал у обоих.

– Володя! Я на гребне очередной волны постараюсь оглядеться вокруг и сориентироваться. А ты имей в виду, что у меня в плавках есть булавка. Если будут сводить судорогой мышцы, можно воспользоваться, – подбодрил его Лизичев.

Он высмотрел во мгле какой-то огонек, указал направление, и они поплыли, бережно расходуя силы. Плыли тяжело, плыли долго. Старались подбадривать друг друга, хотя в голове роились мысли одна другой страшнее. Так потихоньку они догребли до берега.

Выползли, изможденные, на прибрежный песок и долго лежали в тупом оцепенении. Потом разобрались, что выплыли они в стороне от их лагеря в километрах пяти, и стали пробираться по побережью к своим. Они понимали, что их уже похоронили, но, ругая друг друга за ненужную браваду, успокаивали себя, что всё обошлось и что в итоге они обрадуют своих близких.

Так и получилось. Когда они подошли к лагерю, где совсем недавно все дружно отдыхали, жарили шашлыки и веселились, от былого веселья ничего не осталось. Жены, заплаканные, растерянные и как-то вдруг повзрослевшие, если не сказать постаревшие, встретили их со смешанными чувствами. Тут были и любовь, и ненависть, и радость, и злость, и успокоенность, что всё благополучно закончилось.

Больше совместных посиделок и соревнований в оставшееся время отдыха не проводилось.

Они разъехались по местам своей службы. Издалека следили за продвижением друг друга по служебной лестнице. Алексей Дмитриевич достиг самого верха и назвать его Алексеем уже было бы не корректно. Но иногда встречаясь на официальных мероприятиях, приветствуя друг друга, они ощущали тайное родство душ, которое прошло испытание тем злополучным черноморским заплывом.

Начальник – кладезь мудрости (Начальники академий)

За всю свою военную службу на начальников военных академий мне часто приходилось смотреть издалека. Из шеренги парадного расчета, из зала торжественного собрания, посвященного какому-то событию, или, что чаще бывало, на служебных совещаниях. Уж слишком велика была дистанция между нашими должностями. Хотя с несколькими я пересекался по жизни, но больше приходилось общаться с заместителями начальников и даже дружить с некоторыми из них.

С одним интересным начальником Военно-инженерной академии, генералом Упоровым, встретиться мне не пришлось. Мы просто разминулись во времени, но слухи о его чудачествах ещё долго присутствовали при мне в стенах прославленного военно-учебного заведения. Владимир Ефимович Упоров родился в 1921 году в городе Алапаевске. В 1939 году был призван на службу в Рабоче-Крестьянскую Красную Армию. В 1940 году он окончил Московское военно-инженерное училище. Участвовал в боях Великой Отечественной войны в составе инженерных частей на различных фронтах. В составе группы генерала Кирпоноса осенью 1941 года прорывался из окружения под Киевом, был ранен в руку. Впоследствии командовал 79-м отдельным штурмовым инженерно-сапёрным батальоном. В июле 1944 года Упоров организовывал переправу советских частей через реку, невзирая на опасность для собственной жизни, лично руководил рейсами. За отличие во время этой переправы Упоров был представлен командованием к званию Героя Советского Союза, но вышестоящие инстанции снизили статус награды до ордена Красного Знамени.

Наверное, было в его характере что-то бунтарское, что делало его службу не совсем гладкой, а с вечными борьбой, конфликтами, столкновениями. Ведь не случайно, дослужившись до должности начальника Военно-инженерной академии, он покомандовал ею недолго. И ушел из жизни, не дожив до 60-летия. По отзывам сослуживцев, генерал Упоров внёс большой вклад в расширение социальной базы и учебного фонда академии, но был вынужден уйти в отставку по причине конфликта с рядом генералов и докторов наук. Ещё он запомнился тем, что запретил курение на территории академии повсеместно, даже в курилках. А сам демонстративно ходил по коридорам, пыхтя сигаретой.

Мой старший товарищ Сизов рассказал историю, когда Упоров его напоил в наряде по академии. А дело было так. Сизов заступил в наряд помощником дежурного по академии. Должность хлопотная, но не очень ответственная. Есть старший, кому положено отвечать за организацию всей службы. А помощнику надо «сидеть на телефонах», контролировать уборку территории и ночью один раз проверить службу караула. В тот вечер, когда дежурные сменились, и новый дежурный стал вникать в тонкости своих суточных обязанностей, в комнату дежурного зашел начальник академии генерал Упоров. Перед отъездом домой он бросил на стол перед дежурным толстую кипу бумаг и сказал небрежно:

– Тебе ночью всё равно не спать, вот и почитаешь. Меня попросили дать рецензию на этот труд, а времени читать нет. Займись этим, а утром доложишь мне своё мнение.

Дежурный поднял бумаги, мельком взглянул на заголовок научного труда (а, надо полагать, автор этого опуса считал его именно научным) и четко доложил:

– Не могу выполнить ваше распоряжение, товарищ генерал. Я – топограф, и тема данного исследования никак не связана с моей профессиональной деятельностью.

Упоров сверкнул взглядом на топографа, сгрёб кипу бумаг и швырнул её в сторону помощника. Сизов тоже успел оценить, что тема ему незнакома и даже близко не лежит с его специальностью. Но он был адъюнктом и если бы заявил сейчас, что это тоже не его тема, то услышал бы полный набор характеристик всего профессорско-преподавательского состава академии. И самая корректная из них звучала бы примерно так: «Кого тут набрали? Где настоящие инженеры? А чем здесь вообще занимаются адъюнкты?»

– Надеюсь, ты в отличие от топографа разберёшься, что здесь написано? – спросил генерал.

– Постараюсь, товарищ генерал! – а что оставалось делать бедному майору.

Всю ночь Сизов добросовестно вычитывал текст представленного материала и старательно выписывал замечания на листы бумаги, лежащие рядом. К утру замечаний набралось предостаточно: на каждый лист текста приходился лист тех или иных правок и замечаний.

Утром начальника академии встречали, в отличие от обычного ритуала, двое – дежурный и помощник. Сизов стоял по стойке смирно с двумя стопками бумаг.

– Вычитал? – первым спросил генерал помощника, удивляясь обилию бумаг. – А почему так много? Впрочем, идём в кабинет, там доложишь.

Войдя в кабинет, начальник академии молча взял бумаги у Сизова, подержал их на вытянутых руках, как бы взвешивая, какая кипа тяжелее. И спросил:

– А, если коротко, ерунда?

– Так точно, товарищ генерал! Ерунда! – у Сизова отлегло от сердца. Тем более, генерал высказал своё мнение не литературным языком, что упростило положение. Адъюнкт всю ночь придумывал своё заключение, чтобы оно прозвучало более-менее корректно и грамотно. Но этого не потребовалось. Упоров подошел к холодильнику, стоящему в углу кабинета. Достал из него полбутылки коньяку и вылил содержимое в большой гранёный стакан. Сизов подумал, что генерал выпьет и попросит его вынести посуду. Но начальник академии подошел к Сизову и протянул ему наполненный стакан.

– Пей, заслужил! – ободряюще сказал генерал.

– Так я не могу, товарищ генерал! Я в наряде, – пролепетал помощник дежурного.

– Какой там наряд? Нашел наряд! Пускай топограф дежурит, если он такой грамотный, – а потом, проследив, как Сизов медленно и аккуратно выпил коньяк, по-отечески приобнял Сизова за плечи и сказал: – Ничего до смены дотянешь. Спасибо! Иди, дежурь.

Потом Сизов, уже будучи полковником, часто рассказывал офицерам, как его напоил в наряде начальник академии. И всегда завершал свой рассказ фразой «Вот вам и самодур! А, по-моему, нормальный офицер». И многие с ним соглашались.