Под властью Люцифера. Историко-биографический роман

Судьба трех остальных мужчин достойна была бы стать основой особого повествования, но…

Иван Супрунов, лет тридцати, бывший моряк черноморского флота. Смотришь на него и удивляешься: «Как могли взять моряком недомерка?» Он не только ниже среднего роста, но и в плечах узок, и в талии тоже. Он обладает невероятно подвижными чертами лица, позволяющими ему создавать самые непривлекательные рожицы. Ему удавалось в одно мгновение скорчить рожу врожденного дебила, даже струйка слюны катилась из уголка рта. Знакомство с ним произошло в тот момент, когда немцы формировали из заключенных мужчин Багеровского концлагеря колонну для отправки в Германию. Иван скорчил такую физиономию, что подошедший к нему немец, плюнул ему в лицо, сказав только одно слово: «Шайзе!»

Константин Хрисанопуло, грек по национальности, и тоже не великан, с миловидным лицом, лет 24-х, не больше. Он в ночное время выпрыгнул из самолета, который был сбит вблизи Керчи немецким «мессершмидтом». Скрывался в селе. Попал в концлагерь. Его успели, в самый последний момент, женщины переодеть в женское платье, в этом платье ему и удалось избавиться от этапа на Севастополь.

Алексей, фамилию его я забыл, умел разыгрывать из себя инвалида, а, в общем, был молчаливым и достойным человеком.

Кроме меня, четырнадцатилетнего мальчугана, был еще один подросток – мой двоюродный брат Володя Мелихов. Он был чуть постарше меня, чуть повыше, чуть поплотнее и намного сильнее. Я ему во всем уступал, кроме объема знаний. Здесь я превосходил его намного! Но в военное время, увы, знания не слишком ценный груз. Следует сказать, что подобное наблюдается и во время падения нравов, сопровождающее всякий раз смену политических формаций.

Женщины: моя тетушка Ирина Максимовна, никогда не славившаяся худобой, но значительно потерявшая в весе за последние полгода, в возрасте 34 лет с приятным лицом, прекрасным покладистым характером. Единственный дефект ее – она абсолютно неграмотна. Двоюродная сестра моя Зоя, красивая стройная девушка 17 лет.

Путь наш долгий, длинный, рассчитать силы нужно, но не можем мы длинные привалы делать, дух внутренний, беспокойный, на ноги поднимает, говоря: «Пошли, не засиживайтесь!» И идем мы торопливо по дороге столбовой, с телеграфными столбами поваленными, проводами с них бессильно свисающими. Любоваться бы природой, – уж больно хороша она весною, – да разглядывать по сторонам некогда. Странно как-то, вон уже на горизонте и Ислам-Терек показался, нынче он зовется «Кировское», а это означало тогда – за спиной сорок километров пути оставлено, а ни единого раза мы окрика не услышали: «Хальт!» Да и мундиров ни серо-пепельных, мышиного цвета, немецких значит, ни желто-зеленых румынских не встретилось нам. Ну, ни единого! Словно потоком смыло, освобождая землю от чуждого, враждебного! Но и нашего красноармейца не видно что-то? Это значит, не по пути передвижения войск наш путь идет, далеко в стороне мы от него оказались. Потому и не слышно поскрипывания телег груженых, ни пофыркивания моторов машин, ни лязга стальных траков танков. Да и небо чистое от самолетов, ни единого мотора в голубом просторе. Ни единого взрыва, ни единого выстрела! Боже, какая же благодать – эта тишина! Позволяет она нам и птичьи голоса слышать и полеты пчел диких. А вот и станционное здание, в котором не видно ни единого человека. А зачем оно, если поезда не ходят? Да и власти ислам-терекские, немцами утвержденные, куда-то подевались? Скорее всего, с немцами, за задок машин их цепляясь, сбежали… Чуть подальше в стороне от станции в 1942 году концлагерь немцы устроили для военнопленных, куда немалое число и гражданских лиц из г. Керчи пригнали. Колья да колючая проволока – вот и все затраты! Да, чтоб не разбежались, охрану из румын поставили. Отцу моему, два дня в нем пробывшему, он хорошо был знаком. Рискнул сбежать – удачей риск тот обернулся. Не рискнул, кто знает, что было бы, чем бы кончилось? Чуть в стороне, еще правее, в сероватом свете наступающего вечера, здание большое склада немецкого, продовольственного виднеется. Но не немец стоит у дверей, а наш красноармеец. У меня глаза круглыми, как у совы, стали, когда я заметил на плечах его погоны. Удивился, думаю: «А может, он и не наш? Может, иной, какой принадлежности?» А лицо простое, конопатое, нос – картошкой, ну, обычное славянское лицо. Набрался храбрости, спрашиваю: «А ты, дядь, наш, русский будешь или нет?»

Засмеялся он заливисто, сквозь смех отвечает: «Да, русский, русский я, не сумлевайся!»

«А погоны у тебя, дядь, как у власовцев, только на рукаве нет надписи «РОА?».

Еще больше смеется: «Да русский я, советский!» И в знак уважения дал мне конфет в широкой трубочке, на большие таблетки похожие! Сладкими оказались таблетки те, сам попробовал и другим своим дал. Поговорили бы еще с тем красноармейцем, так нет, пора нам двигаться. Ноги мои в татарских постолах отдохнули.

Все подлежало переосмыслению

Начинать приходилось с переосмысливания того, что нового входило в быт наш, после трех лет войны и вынужденного нахождения в немецкой оккупации. Ведь мы жили в условиях полного информационного голода: ни газет, ни радио – только слухи! И не удивительно, что у меня такой разговор с солдатом в Ислам-Тереке вышел. Когда наши войска покидали Керчь в средине мая 1942 года, знаки различия у военных были на петлицах: треугольники, квадратики, прямоугольники («шпалы»), ромбы, у маршалов – большие пятиконечные звезды. А вернулись в погонах, и знаки различия на них – звездочки. Уходили красноармейцами, а вернулись солдатами. Уходили командирами, а вернулись – офицерами. Хоть и не велик я был возрастом тогда, но хорошо знал, что множество белогвардейских офицеров было расстреляно советской властью, как владельцев золотых погон. Среди белых офицеров, погибших в гражданскую войну, был и брат моей бабушки – Стефан Выходцев, гусар, штабс-капитан. Бабушка вспоминать о нем спокойно не могла, она перебирала все доступные ей прекрасные эпитеты для характеристики внешности и ума брата. Чувствовалось, что она любила его крепкой сестринской любовью которую теперь так трудно встретить. Лично я не сочувствовал им, белым! Напротив, в фильмах про гражданскую войну я приходил в восторг, когда видел, как красные громят белых. И вдруг, нате-ка, красные офицеры?.. Да и не только в погонах, но вся грудь в орденах… Были прежде кубики и шпалы, – вроде, создавали их не зря?.. А теперь – в погонах «обветшалых», к временам вернулись «Октября»?.. Царских офицеров презрительно называли в советское время золотопогонниками. А я видел советских офицеров только в зеленых, Я не знал, что это погоны полевые, созданные так, чтобы не привлекать к себе взора противника. А в мирном быту, они тоже золотом будут светиться.

До войны орденоносцев в стране было мало, в городе их знали всех поименно. Скажем, Виноградова, директор школы №23 им. Кирова, в которой я учился до войны, была награждена орденом Трудового Красного знамени. Но она была одна среди учителей на весь Керченский полуостров. Медали «За отвагу» и «За боевые заслуги» были реже, чем георгиевские кресты царского времени. А теперь у всех возвращающихся из армии орденов было огромное количество.

И я невольно пытался сравнивать немцев с нашими. У немцев получить орден было почти немыслимо. Я видел вручение орденов дивизии «Эдельвейс», когда в домике, в котором мы жили, на Литвинке, летом 1943 года расположилось крупное немецкое начальство. Нас, хозяев, выгнали во двор, охраны против нас, правда, не выставляли, потому и награждение происходило для нас открыто. Каждый немец, получающий награду, а их было около десятка, носил следы множества ранений и не только в виде ленточек на лацкане мундира, рядом с застегивающейся пуговицей (это давало возможность быстрого выделения его из массы других), но и в виде множественных бинтов на различных участках тела, еще не снятых. И возникал вопрос: почему так скупы немцы на награды, и так щедры наши? И вопрос еще к нашему орденоносцу: «Что это дает в материальном плане тому, оплатившему награды кровью и здоровьем?»

Мы ребятушки уральские, нам лампасы бы, да генеральские!..

Уходили наши красноармейцы на восток, оставляя нас, полностью беззащитных, на расправу врагу.

Видели мы серые, тусклые, без единой улыбки на лице. Никто не нес гордо голову на своих плечах, стыдно было поднять и прямо взглянуть в лица оставляемых. Только слышно было редкое: «Мы еще вернемся». Редко у кого, из уходящих, на груди орден был привинчен или медаль висела, не за что было, наверное, получать! А вернулись в таких орденах, о существовании которых мы не знали.

Какой цвет обращает на себя внимание в первую очередь, и даже раздражает, когда в избытке, или фоном становится? Правильно – красный. В революцию особым шиком считалось иметь галифе красного цвета. Вспомните, какого цвета галифе носил Попандопуло, один из героев фильма «Свадьба в Калиновке»? А какого цвета галифе носил комдив Чапаев? Тоже – красного.

Был когда-то цвет красный мундиров у английских солдат. Красный цвет ассоциировался со знаком опасности. Может, английскому Джимми хотелось одеться поярче, чтобы противник, красный цвет завидев, наутек пускался? Но американцы, воюя с англичанами за свою независимость, использовали этот цвет английских мундиров к своей пользе, отстреливая воинов метрополии, как ярко окрашенных фазанов. К тому времени, когда я подрос и стал в цвете разбираться, одежда воинов стала однотонной. У наших воинов шинель серая, верхняя одежда – цвета хаки, а красного цвета только и всего, что звездочками на пилотках и фуражках красноармейцев светился, да «кубарями» и «шпалами» на петлицах. Теперь не на саблях бились, а по ярким целям стрелять в каждой армии научились. А вот к ярким орденам тяга нас не оставила. Даже мы дети, играя в войну, цепляли на майки и рубашки кусочки белой жести. Нам удавалось создавать знаки отличия из металлических бутылочных пробок, подкладывая их под колеса двигающегося трамвая. Расплющенные, они, по нашему мнению, красиво смотрелись. Взрослым решать проблему отличий было сложнее. Разрушив прошлое и отряхнув прах его со своих ног, они стали перед вопросом, каким образом стимулировать революционную активность масс?

Вернуться к обычаям древности не могли. Ну, никак не укладывается в сознание Александр Македонский, обвешанный медалями, как и киевский князь Святослав в орденах! Чем старались выделиться полководцы знатные? Отделкой шлема и оружия. Вот и советские руководители решили награждать самых активных, самых-самых – именным оружием. Простое оно с виду, в бою необходимое, а главное – скромно и дешево. Аппетиты на отличие возрастали, награжденных именным оружием стало так много, что решать вопрос, именное оно или нет, стало крайне затруднительно. Ну, не станет же каждый награжденный в знак доказательства выхватывать саблю, когда такое движение может еще и неправильно истолковываться… Думало, думало советское руководство страны, и ничего иного придумать не могло, как вернуться к той, проверенной веками системе награждения, которой пользовался государь-батюшка, – к орденам. Но тут одна закавыка вышла – все прежние ордена посвящены были святым: Георгию Победоносцу, Андрею Первозванному, Святому Владимиру, святой Анне. И правильно – владелец такого ордена мог надеяться на покровительство того святого, какому орден был посвящен. И условия были для того древние и надежные – вера православная, к чести, совести призывающая. Знали предки наши, на какой ленте орден, следует носить, на какую сторону груди прикреплять. Скажем, орден Святой Анны на шее носился. Св. Владимир на темляке. А у советских людей святых не стало, религией было избрано безбожие, атеизм значит. Святого на грудь не повесишь, разобидится тот на богохульника, да не в ту сторону помощь может повернуть. Однако вскоре вышли таки из положения, решено было в основу ордена положить сам символ революции – цвет красный. Сказано – сделано, высшим орденом стал орден Красного Знамени. И первый кавалер для него подвернулся, им стал легендарный командир Дальневосточной Красной Армии Блюхер, русский человек, но почему-то с прусским прозвищем. Только не повезло первому кавалеру этого ордена, как, впрочем, и другим из первой десятки награжденных. Нужными они только в боях оказались, а в пришедшее время мирное расстреляли их как врагов народа, на заслуги перед народом не посмотрев, да и оправданий не выслушав.

Война гражданская закончилась, а многим, к власти присосавшимся, так хотелось быть орденом высоким отмеченным, так уж хотелось, что зубы хрустели и ломались от злости, глядя, как другие сидят рядом, а на груди у них на бархатной темно-красной основе орден Красного Знамени эмалью чистой, красной поблескивает. Вздыхает такой «орденопросец»: «Ну, как же так выходит, и положение мое выше и к „самому“ нахожусь поближе, а ордена нет?!» Ах, как же красиво – вся грудь в орденах, в прошивках, нашивках, да в красных штанах

Призадумался и Коба, к тому времени Великим Сталиным ставши: «Непорядок получается, рядом со мной товарищи по партии, по революционным делам, сидят, пьют, едят со мною, а орденов на них нет. Подумают, что не преданными партии людьми себя окружил я, а временными прилипалами. Только как же это сделать, чтоб было все законным, за что давать их? Не войну же для этого начинать, да посылать наркомов комиссарами в действующую? А потом, ну какие воины из просидевших штаны евреев?»

Мысль гения была ясная, четкая и тут же реализованная. У товарищей ордена Красного Знамени тоже появились, только трудового, а не боевого. Впрочем, это уже и не важно было – издали трудно отличить боевой от трудового.!

На время серьезная проблема была решена. Только на время короткое. Когда число награжденных до критической массы возросло, Великий Вождь опять призадумался: «Как же так получается, опять все равными стали, а как же со стимулом активности быть? Нет пока революционеров пламенных, да знатных, чтобы их именами ордена называть. А свое выпячивать, кажется, еще рановато. Правда, есть один святее всех святых и живее всех живых, упрятанный под гранитную толщу мавзолея. И появилась в стране более высокая награда, лицом Ульянова над орденом Красного Знамени взметнулась – орден Ленина. Но и с этим орденом та же беда приключилась, что и с Красным Знаменем, у отдельных лиц помногу их появилось. В длинный ряд выстроить – как-то эстетически плохо смотрятся. К тому же и для этой награды приблизился час критической массы. Вот и стали звание Героев Советского Союза присваивать, с золотой звездочкой, да на грудь богатырскую. И звучит прекрасно, и для власти не опасно. Ведь есть такие строки «Интернационала»:

Никто не даст нам избавленья,
Ни Бог, ни царь и ни – герой,
Добьемся мы освобожденья
Своею собственной рукой

Бога нет, царя не стало, а с героями, в случае чего, разделаться – плевое дело!

Первыми героями стали спасители гибнувших челюскинцев – летчики Ляпидевский, Леваневский, Водопьянов.

Вспоминаются слова подпольной песенки:

Здравствуй Ляпидевский, здравствуй Леваневский,
Здравствуй лагерь Шмидта и прощай.
Вы зашухерили пароход «Челюскин»,
А теперь – награды получай!..

Все правильно, тогда полеты в Арктику дело было сложное, опасное, и дать за это звездочку стоило. Вот только число Героев стало, почему-то, стремительно расти, золотые звездочки замелькали вперемежку с орденами, обыденными для глаз людских стали, но пока еще призывающими к действию.

Все уладилось в миру нашем, советском, под Красной Звездой Кремлевской, вот только в армии – непорядок, рядовые в орденах таких же ходят, как и командиры. Решено было ввести специальные награды для солдат – медали «За Отвагу», «За Боевые Заслуги». К тому же ясно, что награждать солдат чаще надо, ведь главная фигура в бою, все-таки, – солдат! Без его безумной отваги с врагом не справиться!

Все вздохнули с облегчением, ну, кажется, уладилось, слава Богу! Уладилось, да ненадолго, беда пришла нежданная, войной тяжкой нагрянула. Потянулись с Запада тучей черною, непроглядною враги извечные – германцы. И вооружение у них покрепче нашего оказалось, хоть мы о том иначе думали, и классом военным выше, да и опыта у них поболее нашего, как-никак всю Западную Европу измерили сапогами своими, покорили. А мы ж к тому, глупость допустили всех своих военачальников, мало-мальски стоящих, в распыл пустили»! Пришлось новых творить. А из чего, да на скору руку?.. А как проверить, тех создали, или не тех? Те, которых постреляли, были войной проверенные! А этих, новых, на маневрах пришлось проверять! Нужны учения, тут никто спорить не станет. Но учения – не война! На маневрах легче, не довлеет страх смерти. Но он же, этот страх, заставляет мысли быстрей двигаться. Метутся мысли быстро, сплетаются, одна другую отталкивает, а потом и сплетаются в нужное решение, основная цель которого – уцелеть! А уцелеть лучше всего можно, поразив врага! Эту, великую истину познают быстро, не не всегда без ошибок получается. Иногда и одной ошибки не хватает, чтобы достичь ее! Многократно повторенная ошибка и есть, по-видимому, истиной, поскольку она неоднократно проверена жизнью. Мы войну с немцами и начали с великого множества ошибок. Додумались самолеты свои под бой немцам подставить, у границы, на полевых аэродромах расположив. Порою, даже не замаскировав их! Нате, бейте нас! Тут мы, открытые, в силе своей уверенные! Что же мы без самолетов им теперь противопоставить могли? Ярость, храбрость, презрение к смерти, месть? И стали все наши, сражающиеся и не сражающиеся, либо героями, либо мучениками.

И те, и другие – наград достойны! И стали награждать, награждать, списками целыми, чтобы и штабные, и тыловики в те списки свои имена втиснуть могли.

И не было у нас вернувшихся с войны без наград. А медалей стало тьма, если не «За оборону», то «За взятие». Вспомните слова песни:

«А на груди его сияла медаль за город Будапешт!»

Война кончилась, значимость наград тускнеть стала. Решено было подкрепить их материально. За ордена, да и за медали тоже, платить стали. Но не долго это длилось. Подсчитали суммы выплаченные, развели руками и сказали: «Будет с вас! Много что-то получается!»

Ну, как при подсчете крота в мультфильме про «Дюймовочку»:

«По зернышку в день, оно – мало выходит. А за год 365 зернышек – выходит много!»

Отменили выплаты, народ не роптал. Миром доволен, светом любуется, красками яркими, как ребенок – веселится. Да, что говорить, заслужил наш человек мирную жизнь, живота своего не жалея!

Но вот товарищи из политбюро недовольны, думали: «Опять беда, с наградами этими! Неладно как-то получается, народ в орденах и медалях гуляет, а руководящие работники, на фронте не бывшие, по кабинетам сидевшие, даже значка порядочного не имеют. И стали награждать по случаю праздников, и юбилеев скопом. Естественно, и воевавшим досталась толика наград, чтоб не роптали. Ордена и медали-то одинаковые. Попробуй, разберись-ка, за боевые дела даны, или за выслугу? До абсурдов даже дело доходило. Так, А..Маринеско, командира подлодки, объявленного личным врагом Гитлера номер один, человека резкого, открытого, бесшабашного, до безрассудства храброго, от флота отставили, с которым он жизнь свою связал, так и не присвоили звания ему Героя Советского Союза, хотя представление об этом не раз подавалось. Так и умер в бедности достойнейший человек, забытый властью, но по счастью не забытый товарищами. Не нравился высокому начальству за свой удалый характер Маринеско. Хоть бы головой тупой своей там, на верху, подумали: «Разве из тихих, да покладистых герои вырастают?»

Враг Гитлера – такое заслужить?..
К тому ж у фюрера по счету – Первый!
Не научился на коленях жить,
В отечестве своем наказан был примерно!..

А вот генсеку, нашему, Леониду Ильичу Брежневу, в войну политработником бывшему, и в звании не генеральском, а полковничьем только, в мирное время и маршальскую звезду на погоны прикрепили, и орден Победы вручили, а звезд Героя – аж целых пять отвалили. Перед всем миром опозорились и ничего…

Если б собрать все награды, Леониду Ильичу Брежневу врученные, да сразу все вывесить, то места не только на кителе, но и на штанах его до самого низу, спереди и сзади, не хватило бы. А в мешок сложить, да за спину поместить, в три погибели согнулся б генсек, кондрашка б его прихватила, не дала бы до полного отупения дожить, как это в жизни случилось!

Генсек так ярок среди нас,
Ему в истории посвящены страницы,
Сиянием груди затмил иконостас,
Осталось только на него молиться!