Дом на Мизери стрит

Коль скоро уже второй раз упоминается несоответствие между внешностью и возрастом, скажу: все наркоманы, без исключения, выглядят гораздо старше своих лет. В их мире бытует мнение, что героинщики выглядят моложе своих лет, якобы героин каким-то образом «замораживает» внешний процесс старения. Это очередной миф: пятидесятилетний мужчина-героинщик, если дожил до этого возраста, похож на глубокого старика.

Мне было сложно поверить, что почти все студенты в группе – мои сверстники. От них веяло старостью, ветхостью, болезнями.

Последнее было правдой: многие из них страдали серьезными хроническими заболеваниями: гипертонией, диабетом, астмой. К тому же большинство из них были «чистыми» от наркотиков/алкоголя только три-четыре месяца. Из их пор алкогольные и наркотические пары еще не выветрились…

Итак, Питер: хорошее телосложение, правильные, хотя и грубоватые черты лица, короткие светло-русые волосы, зачесанные набок. Рыжеватая поросль-щетинка вокруг рта и на подбородке придавала его облику некую аристократичность. Он широко улыбался, показывая желтые неровные зубы. Скорее, не улыбался – щерился.

В то время, по его словам, он разводился с женой. Работал в какой-то лечебнице помощником нарколога.

Питер сразу же взял надо мной опеку, быстро раскусив, кто перед ним: наивный парнишка из России. Но – «с соображением», может учиться.

Вскоре он мне признался, что когда-то «курил очень много травы*», поэтому у него теперь проблемы с памятью. Не знаю, от травы или от чего-то другого, но Питер действительно не мог запомнить многих специальных названий и терминов, которые мы, студенты, обязаны были знать. Так что, взяв шефство над своим, как он меня называл, «русским братом», он сделал правильный ход: на экзаменах я помогал ему и подсказывал, как мог.

Зато Питер – салют ему, салют! – был знатоком иных слов и терминов, которые не употреблялись в экзаменационных вопросах, но очень часто вылетали из уст студентов, да и преподавателей тоже: dope, coke, weed, booze (героин, кокаин, марихуана, алкоголь) и прочая, прочая. Богатейший словарь американского наркомана открывал передо мной свои первые страницы, где были рассыпаны бесценные сокровища.

– А что такое гера*? – спрашивал я Питера, услышав новое слово.

Он широко улыбался, в разные стороны разъезжалась его рыжеватая щетинка. Смотрел на меня с такой любовью, с какой отец смотрит на первые шаги своего годовалого сына.

– Гера – это героин, мой друг. Такой, знаешь, серенький порошочек в маленьком целлофановом пакетике.

– А-а… А что такое кок?

– Это кокаин. Тоже порошочек, но беленький. Обязательно запомни, мой русский брат: героинобычно колют, кокаин нюхают, – Питер загадочно проводил толстым указательным пальцем под носом, отчего его крупный носяра перекашивало на одну сторону. – Запомнил? Не перепутаешь?

Слышалась в его голосе и добродушная ирония: в самом деле, ему приходилось рассказывать мне о таких вещах – трубках для курения крэка, шприцах, таблетках – о чемсегоднязнают даже школьники. Как настоящий учитель, Питер был терпелив: по нескольку раз показывал, как втягивают в ноздрю воображаемый кокс, скручивают сигарету с травой, готовят и вмазывают* героин.

Так мы помогали друг другу в учебе.

Питер любил шутить, часто смеялся. Он был балагуром, рубахой-парнем. Что называется, весь на ладони.

Но иногда я замечал – в его глазах поселяется какая-то глубокая печаль, грусть такая пронзительная, что было больно смотреть на него, скрывающего что-то глубоко в своем сердце…

В группе нас называли «братья Питы». Мы вместе ходили во время ланча в кафе или китайский буфет. Порой я жаловался ему, что в этой науке мне многое, едва ли не все, непонятно, что, наверное, зря я полез в эту область, сел не в свои сани. Меня начала точить ностальгия. Все чаще я вспоминал дом в России, своих родителей, сад, речку, где, будучи пацаном, купался и ловил рыбу с друзьями. Я чувствовал себя чужаком среди этих людей – грубых, шумных, постоянно хохочущих над непонятными для меня шутками. Они смотрели на меня как на явление диковинное, заморское, случайными ветрами принесенное в их мир.

С первых же дней между мной и Питером возникло взаимопонимание. По крайней мере, так мне казалось.

Как-то раз, во время нашего разговора, я заметил, что с Питом что-то неладное. Он вроде бы идет рядом, отзывается на мои реплики, но меня не слышит. Мы шли в буфет, и он почему-то постоянно отставал. Я обернулся… Это был не Питер! Не балагур и не хохмач. Изможденный старик с бледным лицом, еле плелся, его била дрожь: дрожали плечи, тряслась голова на напряженной шее.

– Что с тобой? Ты в порядке? – встревожено спросил я.

– Да, все о'кей. Просто не спал всю ночь, было много работы… – пробормотал он, отводя глаза в сторону.

Недавно я уже видел «больную» Сильвию. Поэтому теперь догадывался, чем вызвано такое состояние Пита. Ломки! Значит, так выглядит человек во время наркотических ломок. До сих пор я имел представление только об алкогольных ломках.

Кое-как Питер окончил институт и получил диплом. При всей своей душевной широте и открытости, он так и не впустил меня в свою личную жизнь. Говорил полунамеками о сложном, мучительном для него бракоразводном процессе, о каких-то потерянных надеждах…

После института мы некоторое время перезванивались, но все реже и реже. Говорить нам стало как-то не о чем. Учеба закончилась, взаимная помощь уже была не нужна, а симпатия оказалась слишком поверхностной, чтобы перерасти в дружбу. Вскоре Пит вовсе перестал отвечать на мои звонки.

…Мы встретились снова, через несколько лет после выпуска. Я работал в амбулаторной наркологической клинике, а он пришел туда – как пациент. Из документов, которые Пит мне вручил, следовало, что он отсидел в тюрьме полгода – за избиение своей бывшей жены. Избиение случилось два года назад, но по разным причинам приговор откладывался, и лишь в этом году судебная волокита завершилась. Он был осужден на полгода тюрьмы и, отсидев срок, сегодня освободился.

Следующая бумага мне дала ответ на причину его тяжелой грусти, которую я нередко замечал в его глазах. Пит был болен СПИДом…

Все остальное он сообщил мне на словах: в тюрьме на выходе он получил направление в эту наркологическую клинику. Жить ему негде. И денег у него нет.

Внешне он был такой же: густые русые волосы, щетинка вокруг рта, правда, погуще, чем прежде, и уже не придававшая своему хозяину никакой аристократичности. Он так же широко улыбался и смотрел на меня ясными, чуточку озорными глазами.

Он сразу почувствовал, что я уже не новичок, которого нужно учить, что героин вмазывают*, а кокс внюхивают. Он видел, что его «русский брат» уже с головой окунулся в этот страшный мир отчаянных и отверженных. Я его не осуждал, не корил. Но и не жалел.

– Пит! Мой русский брат! – воскликнул он, не выказав никакого удивления от этой неожиданной встречи.

Я не уловил в его лице и тени зависти или стыда. Ведь, по сути, кто он теперь? – наркоман, освобожденный из тюряги. Больной СПИДом. Бомж.

Впрочем, я уже знал, что наркоманы свой стыд проявляют не так, как «обычные» люди. Невозможно представить, на какое безумие, на какой отчаянный поступок их порой толкает именно стыд.

Мы обнялись, похлопав друг друга по плечам, отдавая дань традиции многих наркологических клиник в Нью-Йорке, где между наркологами и пациентами царит этакая панибратская атмосфера.

– Вот так, встретились…

Мы коротко вспомнили студенческие деньки, учебу.

– Я еще не все потерял в жизни! Еще не полностью проигрался! – говорил он, когда я оформлял ему бумаги для приема. – У меня остались две самые главные вещи в жизни, – он вытянул вперед руку с растопыренными пальцами. – Во-первых, у меня есть жизнь, – решительно загнул один палец. – Во-вторых, у меня есть Бог, – загнул второй. Затем сжал кулак и потряс им над головой так, словно только что одержал важную победу. – Жизнь и Бог! Понимаешь?!

Я одобрительно кивал, поражаясь его стойкости. «Молодчина мужик! Все потерял, всего лишился, но сохранил веру. Не озлобился, не пал духом».

Широко улыбнувшись (улыбка его после тюрьмы еще больше стала напоминать волчий оскал), Питер вдруг полез в свой рюкзак и, порывшись там, вытащил фотографию: мы с ним вдвоем, в институте, на выпускной церемонии. Стоим, обнявшись, с дипломами в руках.

– Ва-ау! «Братья Питы»! – воскликнул я. У меня такой фотографии не было. – Дай мне этот снимок, я сделаю себе копию и потом тебе верну.

– Конечно, бери.

Я не расспрашивал его ни о его СПИДе, ни о бывшей жене, ни о тюрьме. Слишком много для первого раза. Да и куда спешить, впереди еще – столько времени, – думал я.

В холле ждали вызова другие пациенты. Директор с недовольной миной уже заглянул в мой кабинет, мол, почему так долго оформляешь прием?

Я дал Питеру список мест в районе, где была бесплатная кормежка для нищих и бездомных. Позвонил в один дом трезвости и договорился, чтобы ему там предоставили место.

– Это на первых порах. Потом подашь заявление на пособие и льготную квартиру, ведь у тебя СПИД… Со временем устроишься наркологом в какую-нибудь клинику, у тебя же есть диплом и опыт работы. Постепенно все наладится.

Он кивал, сжимая кулак в знак решимости бороться и победить. И не сводил с меня улыбчивых, но несколько напряженных глаз, словно ожидая чего-то.

Я бросил взгляд на закрытую дверь. Полез в карман, вытащил оттуда две смятые двадцатки.

– На, бери. Отдашь, когда сможешь.

– Сорок баксов, – взяв деньги, Пит облегченно вздохнул. Затем задумчиво наморщил лоб.

Он, конечно, знал, что наркологам, как и всем сотрудникам любой наркологической клиники, включая секретарш и уборщиков, строжайше запрещено давать пациентам какие-либо деньги. Пит бы понял, если бы я не дал ему ни цента. Ему терять нечего, а у меня могут возникнуть неприятности на работе. Потому что с пациентом-наркоманом, каким бы распрекрасным и честным он ни казался, всегда рискованно переступать границы профессиональных отношений и переходить в область «чисто человеческих». Особенно, когда речь идет о деньгах.