Истории, пожалуй, круче, чем у Вашего браузера. Сборник рассказов

– На встрече нужно быть вместе? – спросила Нина, когда Влад поделился планами.

– Хочешь присутствовать?

Нина отвела взгляд.

– Тебе лучше не ходить, – сказал он. – Или подойти позже.

В кафе Влад отправился один.

– Не стесняйся, это распространенное желание мужей, которым нравятся их жены, – выдал маэстро, указывая на стул напротив.

Гигантом искусства оказался добродушный дядька с легкой небритостью, с некоторых пор ставшей символом эдакого гламурного антигламура. Объем собеседника соответствовал таланту, под ним потрескивал стул с наброшенным на спинку пиджаком, ослабленный галстук прел под навесом двойного подбородка. С Владом Аристарх Алексеевич держался просто, соблюдая, впрочем, определенную дистанцию, которая доказывала, что он мэтр, а Влад никто, и так оно и будет, пока не доказано обратное.

С гениями не спорят. Приняв покровительственное высокомерие как данность, Влад присел – по-деловому, не на краешек, но и не разваливаясь.

Мэтр заговорил. Нет, он вещал. Даже так: возвещал. Начал издалека, как и подобало знающему себе цену вельможному господину от изобразительных искусств.

– Хорошее фото должно не показывать, а рассказывать, в нем обязан быть подтекст. Должны присутствовать как предыстория, так и следствие. Три в одном, включая незаурядное настоящее. Предоставлять глазам, уму и сердцу одновременное удовольствие от истории, которую тебе рассказывают, от характера, который показывают, и от прорисовки деталей, каждая из которых – дополнительный штрих к той самой истории. Умение не увести в сторону – показатель качества и профессионализма. Понимаешь?

– Угу, – потрафил Влад большому художнику.

Хмыкнув в стиле «да что человек вроде тебя может понимать…», маэстро продолжил:

– На снимке должно свершаться чудо. Застывшее изображение обязано оборачиваться повествованием, превращаться в рассказ о чем-то личном, интимном, не для всех – в рассказ, который сообщен тебе как величайшему ценителю, чтобы поражать, звать, преломлять сознание новой перспективой, уносить в грезы и мучить надеждами. При этом нужно, чтобы получилось как бы ненароком, исподволь… Искусство – в этом.

Аристарх Алексеевич перевалил центр тяжести на одну ягодицу, чуть сместившись относительно простонавшего стула.

– Изюминка – в ненавязчивости. Шарм – в отстраненности. – Вилка в руке выступила в роли дирижерской палочки, подыгрывая симфонии сообщаемых смыслов. – Не лезть в глаза – а прокрадываться косвенными намеками, оплетая и покоряя. Внушать идеи. Показывать правду – такую, какую хочется, а не ту, что до мерзости правдива и никому не нужна. Еще – уводить мысли в нужную автору сторону. Доводить до сведения. Передавать через тело модели то, что хочешь сказать ты. И что она, возможно, мечтает увидеть в себе. Что она хочет узнать о себе. Вот в чем почерк мастера.

Новая пауза призвалась зацементировать сказанное в сознании Влада, словно блоки в возводимом фундаменте – для постройки чего-то пока неизвестного, но еще более грандиозного.

– Умение говорить изображением встречается нечасто, – упало почти приятельское, но по-прежнему тяжелое, снисходительное. – Кто-то назовет это художественным чутьем, кто-то – особым взглядом художника, который имеет смелость выразить себя. Кто-то – Божьим даром или уникальным авторским подходом, вызывающим, как все прекрасное и нестандартное, зависть тех, кто так не может.

Последовало отвлечение на содержимое тарелки и долгий выбор добычи для занесенной вилки.

Влад молчал. Внимал. Собеседнику это нравилось.

– Те, кто слепо копируют технику и приемы истинного мастера всегда оказываются в полной… у разбитого корыта. Если здесь, – толстый палец свободной от вилки руки постучал по взопревшему лбу, – нет идеи, техника не спасет. Это будет так, – досадливо скривившись, Аристарх Алексеевич повертел в воздухе пальцами, словно выворачивал лампочку, – ремесленничество, позор профессии. Если замысел хромает, выйдет не снимок, а чушня собачья, потому что мастер… как бы лучше объяснить…

Взгляд мэтра влажно перетек на одну из скороспело-сладеньких официанток, с подносом в руках продефилировавшую от стойки к дальнему столику.

– К примеру, обычный любитель только подумал о чем-то, конфузливо пряча глазки, – теперь вилка стала указующим перстом, многозначительно поднятым к люстре, – а мастер от Бога уже заметил и воплотил – по высшему разряду, без пошлости и ненужных эмоций. Таких профессионалов почти не осталось.

Фотограф перевел дух.

Влад почтительно слушал, глядел в глаза и не шевелился. Давал выговориться.

– Вымирают, – донеслось горестное, – как птеродактили, те тоже были динозаврами, но умели летать. Нынешние крокодилы, квази-потомки тех несравненных звероящеров, не летают. Только плавают, как и положено всему, что не летает. Плавают в иле и мутной грязи да покусывают исподтишка. Но даже без их сомнительных укусов…

Воцарилась недолгая тишина, имевшая цель донести до маленькой аудитории точку зрения со всеми недосказанностями.

– Времена меняются, – раздалось затем требующее сочувствия риторическое. – Когда-то мальчишки хотели быть моряками, чтобы открывать новые страны и континенты, затем – летчиками, следующее поколение – космонавтами. Через тернии – к звездам! Казалось, еще несколько лет – и полетят земные корабли бороздить просторы Вселенной… Не срослось. Теперь юные мечтатели грезят не о трудной или опасной работе, а о славе в шоу-бизнесе или, прости Господи, в интернете. Повторюсь: не о труде, не о его результате, а о следствии результата труда, причем не натруженном, а скандальном – о славе! А быть фотографом дети не мечтают. Это приходит со временем. Как болезнь. И тогда от паранойи поиска оптимального кадра не избавиться даже в постели с женщиной.

Влад открыл рот, чтобы вставить свою ложку сентенций на тему, что раньше и мечты были глобальнее, и люди лучше, и килограммы тяжелее. Ему не дали.

– Груз прожитых в профессии лет давит на восприятие, а вокруг молодые фотоволчата ждут, когда Акелла промахнется. Им, глядящим на проблемы снизу, интересно «что» снимать, а много повидавшему вожаку – «как» и «зачем». Но… профессия молодеет, появляются новые имена, новые таланты. Или, скажем, те, кто себя талантами воображает. Ниспровергатели, чей девиз «Мы старый мир разрушим до основанья, а затем». Что «затем» – сами не знают. А век фотографа как профессионала недолог, не больше, чем у спортсмена. Так же долго идешь к славе, так же трудно держишься на вершине, так же резко падаешь, забытый всеми. Пример – мой учитель в профессиональном плане, показавший, что есть что и зачем, Анатолий Ерин. Не знаешь? Теперь никто не знает. Умер и забыт, как многие другие, а он был не просто фотограф, он – веха. Глыба. Говорят о той эпохе: «Слюсарев – голова!» Ерин – тоже голова, но другая, он влиял на мозги начинающих как свет летающей тарелки на питекантропа, выцарапывавшего на стенах пещеры первые чувства. Мягкие моноклевые портреты Ерина показывали изобразительные возможности фотографии, о которых окружающие не догадывались. А как он передал дух русского севера? А старой Москвы? Утонченно-мрачное невосполнимое прошлое дворянских усадеб, что ушли в небытие вместе с исчезнувшей эпохой – так же, как теперь кончилась эпоха самого мастера. А теперь? Молодые, отрицая старое, возвеличивают новых героев. Себя. Взять Бернинга и Ди Батисту: пакостят фото нюшных няшечек мазней и аппликациями, вплетают ленточки и умудряются продавать по десятку тысяч юров за снимок. Искусство? Для кого-то, у кого мошна полна и кто ставит знак равенства между Уорхоллом и Да Винчи – возможно. Или француз Кристиан Петер, мой собрат по стилю, гений своего рода, но именно, что своего. Глянешь на его работы, посмотришь так и этак… Красивые девушки, сделанные не из красавиц… Неожиданные ракурсы – многогранные, щемящие, выдающие сокровенные порывы сердец… Ничего не забыто: сексуальность, женственность, изысканная ирония, все присутствует и бьет по чувствам, но… ни доверительность, ни намекающая на шалость смесь утонченности с раскрепощением не спасают от скуки в убегающем взгляде зрителя. Работы Петера не подстрекают, они только передают. Это красивые истории с интригующим прошлым и чувственным настоящим, истории без продолжения. В том смысле, что без твоего участия, а оно тебе надо – такое?

Влад попытался сообщить, что именно ему надо, но вновь не успел.

– Нужно, – возвестил собеседник непререкаемо, – чтобы в каждом снимке переплетались реализм, фантастика, мистика, сказка, игра, провокация. Чтобы статика оборачивалась действием. И мыслью – обложенной подушками подтекстов, намеков, вторых и третьих смыслов… И завлекающей невыразимо влекущей подоплекой…

Воспользовавшись паузой, вызванной необходимостью вдохнуть порцию воздуха, Влад влез с желанием большей конкретики именно по своей теме.

– Насчет идеи о фото жены… К вам часто обращаются с такими просьбами?

– Постоянно, – сначала поморщившись, усмехнулся мэтр, отправляя в рот полную вилку салата. – Видел мои работы?

Влад кивнул. А как же. Потому и пришел.

– На них все – чьи-то жены, – хрустя салатом, закончил Аристарх Алексеевич почти сообщнически.

Взгляд его стал неприятным, масляным и приторно притворным, как у вышколенного тренингами менеджера по продажам, который почувствовал в собеседнике жертву и готовится сыграть ва-банк, впарив нечто дорогое и ненужное.

– А девушки, которым нужно портфолио…

– А ты не задумывался: кому нужно портфолио в таком амплуа, кроме них самих и их папиков? – не дослушав, захохотал насыщающийся добряк. – Да и проблем с ними, одинокими…

Возвращение из высокого в обыденное часто пролетает нужный этаж, опускаясь прямиком в низменное, это нормально, таковы люди. Даже лучшие из людей. И все равно Влада передернуло.

Собеседник заметил, что ляпнул лишнее.

– Тебе понадобился совет, и ты здесь. Правильно. Перейдем к делу.

Теперь Влад сосредоточился, показывая, что весь – внимание.

– Если не имеешь подобного опыта, но желаешь снимать, как привык снимать я, – провозгласил гуру обволакивающим полушепотом, – начинай с повязкой на глазах жены. Или без лица. Или вовсе без головы, ведь самое трудное – уговорить, – продолжал он, потрясая вилкой с наколотым на нее розоватым опарышем креветки. – Сложно вставить в ухоженную головку прекрасной дамы, ничтоже сумняшеся имеющей о себе самое лестное мнение, мысль, что ты хочешь ее без одежды. В смысле – снять. Не одежду. Ха-ха-ха.

Веселый дядька. Сам шутит, сам смеется. Полное самообслуживание, а смех, говорят, продлевает жизнь. Что ж, долгих ему лет, только бы говорил по делу.

И он говорил.

– С закрытым лицом или без лица на ню согласится почти любая. Или можно зайти с другой стороны: не говорить, что собираешься сделать.

– Но…

Фотограф перебил:

– Позволь сообщить странный, недоступный мужской логике факт, подтвержденный опытом и убийственной повторяемостью. Женщины, как ни удивительно для тех, кто не знаком с проблемой, обычно не протестуют, если ты – взявшийся за нее фотограф, уверенный в том, что делаешь – приступаешь к изображению на полотнах вечности не одних только призывно приоткрытых губок, не одних лукавых намекающих глаз, а если начинаешь снимать не столько лицо… понимаешь?.. – он подмигнул по-приятельски, заканчивая фразу с плотоядной усмешкой и обрисовывающим жестом рук, – сколько искушающий тыл. Повторяю, чтоб дошло и запомнилось, как школьное правило: что бы ни воображали мужики насчет недоступности своих скромняшек, эти недотроги не возражают и не возмущаются, если от съемок лиц ты восхищенно перейдешь к изображению их пятых точек. Большинство, если не каждая – втайне, конечно – гордятся своим реверсом и не меньше смазливой мордашки пестуют косметикой, упражнениями, массажем и соляриями. Вплоть до липосакций и прочей хрени под хирургическим ножом. Усек?

Его взгляд прожег насквозь, как непогашенный бычок клеенку. Влад снова промолчал.

– Скажу больше, – оратор вошел в раж, – им это нравится. Как и нам – тем, кто снимает. И тем, кто смотрит. На результат. Потом. Или сразу. Охотнее всего преподносят себя убежденные в собственной неотразимости – убежденные зеркалом или нами. И чем больше убеждены, тем свободнее перед объективом, тем больше себе – и нам – позволяют. Гм. Снимать.

Новый неприятный смешок резанул по ушам.

Теперь мастер говорил по существу, но не то, что хотелось Владу, и не так. Панибратский тон не обманывал, профессиональные «шутки» не веселили. И фотограф словно забыл, что разговаривает с мужем одной из тех, кого с презрением называл «они».

Всех под одну гребенку. Возможно, на то были причины. Большой опыт. Съемок. Разного вида. Но опыт однообразный, а Влад находился по эту сторону баррикад. Аристарх Алексеевич, кажется, не видел проблемы. С высоты положения – по сравнению с Владом, жалким женатым недотепой, пришедшим просить милости и поделиться великими тайнами – он продолжал, распаляясь в совмещении мыслительного и питательного процессов:

– Главное – получить согласие женщины на съемку любого вида, далее все просто, если происходит грамотно и технично. Важно не отвлекаться на постороннее, говорить только о ней, сыпать комплиментами, не останавливаться. Модель даже не поймет, как же случилось, что стоит в странной позе, и пока сообразит, в какой момент дело и она повернулись таким образом, результат достигнут: можно улыбнуться и прощаться – с ней либо с фотоаппаратом. Некоторые семейные пары именно за этим начинают канитель со съемками, фотосессия без одежды – повод, чувственный толчок, игра перед другим, еще более интимным. – Вступать в ненужный спор не хотелось, Влад промолчал. А из собеседника слова сыпались как из сломавшегося рога изобилия: – Люди любят играть в игры, обычно это схватка двух полов, что сходятся в поединке за удовольствия. Но бывают и варианты. Наш брат фотохудожник – прямое тому подтверждение, которое на равных участвует в задумке и реализации. Могу такого рассказать… Ограничусь навеянным жизнью убеждением: существование женщин и вкусной еды свидетельствует, что Бог существует и любит нас.

Аристарх Алексеевич поднял бокал, вскинул его ввысь, словно чокаясь с Богом, и залпом выпил.

– Подытожим. Если ты начинающий, – продолжил он, когда кадык дернулся последний раз, – если еще ничего не пробовал – кстати, не обижайся на «начинающего», возраст и постельный опыт роли не играют, я о другом – то начинать, конечно, надо с простейшего. Супруга стесняется раздеться перед камерой? Начинай издалека, как я объяснял. Не хочет экспериментов? Не верь, хочет, но смирись, что понадобятся время и терпение. Боится приоткрыть бездушной технике грудь? И не надо, потом сама откроет, начни с другой стороны.

В очередной раз наполнив стакан из высокой бутыли, фотограф посмотрел сквозь него на свет, долго вертел, как бы примериваясь, потом вздохнул… и неожиданно отложил, вернув на место, а рука вновь взялась за вилку. Затем Аристарх Алексеевич как бы вспомнил про Влада.

– Хочешь заполучить в объектив ее задницу? Пожалуйста. Женщина – любая – «за» обеими руками, только не сразу и не вслух. Долго носимая вуаль стыдливости не даст ей высказаться напрямую. Но поосторожнее с лицами. Задница – она и в Африке задница, особенно, если ладная и упругая, но если с задницей на снимке обнаружится лицо… Никогда не забывай: к собственной физиономии женщины придирчивее, чем к остальному. Что прощается скрытому одеждой телу, не простится зеркалу души. Именно фотографу или организатору съемок, то есть тому, с чьей подачи они начинаются – мужу или бойфренду – предстоит внедрить в женское сознание идею о сохранении ее чарующего облика в веках. Не для будущих поколений, а хотя бы для себя, любимых, чтобы наслаждаться совершенством не только наяву, но и на бумаге или на экране. Потом можно развить мысль, в таких делах женщины зачарованно идут на поводу, как крысы за играющим на волшебной дудочке крысоловом. Женское тело – это сокровище, понимать и ценить которое необходимо, ведь так?

Аристарх Алексеевич нагромождал факты из опыта и специфики профессии, словно открывая невообразимую глубину. Понять бы, глубину чего. Неведомого океана? А по мнению Влада – лужи из упомянутого описания крокодилов, против которых рьяно настроен. Влад не отвечал на риторические вопросы, которыми заканчивалось большинство спичей. Фотограф и не ждал ответа, собеседник ему требовался, чтобы лучше слышать себя.

– Само по себе тело нравится только некрофилу, – сердечно делился он сокровенным, налегая при этом на остатки ужина, – остальных оно манит и возбуждает лишь вкупе с тем, что показывает, чем искушает, о чем намекает. – Призывающая к почтительному вниманию вилка взлетела вверх. – Как понимаешь, мы подходим к разбору художественной составляющей будущих съемок. Без нее снимок – бумажка, испачканная ребенком.

Они вернулись к тому, что интересует, и Влад вновь изобразил благоговение.

– Если на снимках нет жизни – коту под хвост такое искусство. Нужно обещание в дышащих тайной, затянутых поволокой глазах. Призыв соблазнительных изгибов. Непознаваемая загадка. Или, наоборот, ведущая к решению задачка. Динамика, нежность, завуалированное желание, жажда нового, даже агрессия, в конце концов, но – жизнь.

– Как это сделать? – пришлось встрять Владу, поскольку оратор вдруг занялся пережевыванием, задумчиво глядя в тарелку.

Закончив, гуру от красотозапечатления и словоблудия промакнул губы салфеткой и довольно откинулся. Явно собирается сказать нечто значительное. Мудрое. Весомое.

Наконец-то. За этим Влад и пришел.

– Нужны две вещи, – проговорил Аристарх Алексеевич и приготовился загибать пальцы, пистолетом выставив перед лицом большой и указательный. – Первое, – указательный палец загнулся, – это талант…

Кто бы поспорил. Влад замер в предчувствии высшего откровения.

– Второе… – остававшийся единственно выставленным большой палец медленно-медленно пополз вниз, – опыт.

Повисла тишина.

Влад глядел непонимающе: шутит собеседник, притворяется, или в самом деле считает, что открыл недоступную непосвященным великую тайну? Вопрос был – как сделать это любителю, не посвятившему жизнь искусству фотографии…

– К сказанному добавлю любопытный факт, – не опуская прямого взгляда, продолжил мэтр, – посторонний мужчина-фотограф, получающий доступ к телу с дозволением это тело лицезреть, запечатлевать и руководить им – самая частая у женщин эротическая фантазия. Стоит заметить – подзуживающая и очень волнующая фантазия. Для кого-то смелая, для кого-то просто затейливая, но всегда до чрезвычайности возбуждающая как саму модель, так и ее супруга.

3

Затевая встречу с человеком, так безупречно останавливающим мгновение, Влад собирался сделать заказ. Деньги за талант – обычная сделка, за счет которых живут Художники. Но. Оказалось, что для Аристарха Алексеевича женщина – не божество, пусть он и лучше других умеет подать ее как богиню. Скорее, блюдо, от которого не откажется, даже не увидев его – то есть, ее – лично.

В дверях заведения показалась Нина, издалека улыбаясь и озаряя мир хлынувшим внутренним светом. Собеседник преобразился. Живот втянулся, плечи выпрямились, посадка головы ничуть не напоминала прежнюю – чванливо-снисходительную, но заинтересованную в чем-то мелочно-нескромном и потому соизволявшую иметь дело с представителем серой массы. Растревоженным тетеревом фотограф распушил хвост, затоковал, закурлыкал, и вместе с танцами оплетающих крыльев полились душераздирающие песни охмуряющего жертву самца.

Выглядело смешно и гадостно.

– Садитесь, пожалуйста. – Он галантно предложил отодвинутый стул, вскочив одновременно с поднимающимся по тому же поводу Владом, но на долю секунды опередил в стремительности, никак не предполагаемой при имевшихся барских замашках и телосложении.

На полпути вверх Влад сменил вектор и вновь плюхнулся на стул.

– Что будете пить? Официант! – Гений от фотографии завертелся вокруг Нины волчком.

Ей это понравилось.

После выяснения пристрастий в еде и питье Аристарх Алексеевич, не приняв возражений, заказал всего с запасом. Стол завалили стаканами с холодным, чашечками с горячим и блюдечками со сладким.

Торжественно и длинно представившись сам, мэтр с умилением выслушал скромное и тихое:

– Очень приятно. Нина.

– Какое красивое имя!

Он едва не подскочил, а сидел теперь так, будто шилом в стуле обзавелся.

Это шило с удовольствием вставил бы ему Влад.

Гм. Поскольку шилом была Нина, его жена, – значит, все же вставил?

Изредка бросая взгляды на Влада – «Не перегибаю ли палку, не бросится ли ревнивый муж исправлять ситуацию, твердой рукой беря излишек жизнелюбия конкурента и запихивая в подходящее отверстие?» – фотограф обхаживал Нину, восторгаясь, млея и выказывая кстати и некстати удовольствие сидеть рядом с такой умницей и красавицей.

– Эту красоту необходимо выплеснуть на бумагу и запечатлеть на самом большом формате, – вещал он с придыханием, – и мир станет прекраснее, он скажет спасибо! Я бы повесил ваш портрет в холле студии, чтобы клиенты могли любоваться и видеть высшее из того, что может создать рука мастера с созданием Божьим. Как шедевр одного передает творение другого. Я знаю, как сделать это, я практически вижу…

Влад с Ниной не узнали, что же он видит, их озадачили вопросом:

– У вас есть какие-то идеи, наметки? Я вижу по-своему, но с удовольствием разовью любую тему. Вы не захватили примерные снимки или наброски того, что желали бы в конечном результате?

По взгляду на Влада Аристарх Алексеевич понял, что положительно тот не настроен, и сменил галс – бросился окучивать Нину, опыляя липким ядом лести:

– Я могу изобразить вас, Нина, как никто в этом городе и мало кто в этой стране. Видели мои работы? Кто еще расскажет о женщине с такой мощью и темпераментом, покажет достоинства в одном повороте головы? Поверьте, вы достойны большего, чем представляете. Я смогу показать вас во всем блеске и великолепии. – Из-под стола появился раззявившийся портфель, а из его желудка – пачка глянцевых фотографий. – Например, вот так. Но будет еще лучше. Только представьте!

Нина кивала автоматически, а щеки пылали: природную стыдливость перебарывало неподвластное мозгу желание так же бесстыдно стоять под светом софитов, выгибаясь в сладостном полустоне, как изящная девушка на изображении. Или вот так – прислоняясь теплой грудью к холоду белой стены – до мурашек по коже – и приподнимать ножку будто при поцелуе, обернув лицо в камеру и многозначительно глядя на того, кто изо всех сил борется с желанием перевести взор с глаз на залитое золотым светом знойное достояние. Или в позе тоскующей русалочки, в печали одиночества скорбно свесившей голову, посылать зрителю сообщение о полыхающем внутри пожаре. Или…

Снимков было много. Фотограф доставал один за другим, пристально следя за вниманием, будучи как бы вместе в мечтах и видениях и переплетая их со своими.

Затуманенный взгляд Нины облекся в форму вопроса и плавно-влажно переместился на Влада: «Позволим мастеру сделать так, как он предлагает?»

Ее глаза говорили о желаниях. Ответный взгляд Влада сказал о сомнениях.

Метавшийся между ними гений изобразительного искусства ловил нюансы и делал выводы.

– Для такой серии нужно много сил, времени и терпения. – Фотохудожник говорил вкрадчиво, пытливо заглядывал в глаза, стараясь насколько возможно сохранить визуальный контакт. – Это дело не одного дня, но результат превзойдет ожидания, он окупит любые неудобства…

Прямая передача мыслей и подспудных желаний выбранной жертве прервалась – возбужденный взор Нины вернулся на Влада.

Змей-искуситель на секунду завис, мгновенно перезагрузился и заюлил перед Владом.

– Не обязательно отпускать супругу одну, можно присутствовать, наблюдать за творческим процессом. Можно даже участвовать. Например, предлагать свои варианты.

Фотограф снова глянул на Нину – в очередной раз оценивающе выискивая что-то. И – надо же – нашел. Опыт не подвел.

– Кажется, я понял, – он снизил голос почти до шепота, склонившись вроде бы к уху Влада, но так, чтобы жена слышала, – красавица стесняется раздеться при посторонних? Помилуйте, разве фотограф – посторонний? Он как врач, только лучше. Врач лишь восстанавливает статус-кво, когда убирает привнесенные болячки и хвори, а мы уносим в прекрасное, находим божественное там, где было просто красиво, а исконно божественное возводим на новую ступень, показывая во всем величии. На то мы и художники!

Нина таяла от слов, желание боролось со стеснением, при этом Влад видел, что она откровенно трусит. Но ведь хочет. Хочет сделать именно то, о чем говорит мастер.

И ведь как говорит… Как маслом по холсту.

Однако, мимика Влада хорошего не сулила, и творец выдал:

– Расценки у меня небольшие… – и, по лицам осознав неутешительный итог, он принял превентивные меры, – но пробный портрет я сделаю бесплатно – для музея, где через неделю у меня состоится выставка. Требовалось лицо для главной экспозиции, и, кажется, я его нашел.