Страшная граница 2000. Вторая часть
Обжираясь, живо представлял себя Адамом в Райском саду. И мечтал, пока Создатель не вернул меня на грешную землю.
Удар был такой силы, что мгновенно отбросил от фигового древа.
«Чё это было?» – почёсывая ушибленную руку, раздумывал я.
Вглядевшись в крону, разглядел там электрические провода.
Вот такое райское наслаждение!
По осени нашлась нам и работёнка.
Одна бабулька попросила залезть на оливковые деревья, вольно растущие на каменистом склоне, и собрать чёрные сочные маслянистые плоды.
Мечту старушки исполнили быстро. Однако так и не поняли, чего такого нашла она в сильно-сильно солёных горьких оливах.
Кроме обжираловки и работы, мы часто бродили вдоль узких кривых улочек Алупки. Ну а Воронцовский прекрасный дворец оседлали весьма основательно. Крыша этого чудного дворца с множеством башенок и фигурок была для нас полигоном для пряток и просто побегушек.
Ну и добегались!
Как-то я с братом Романом и другом Лёхой сидели на крыше третьего этажа дворца и вели степенную беседу.
Брат старше меня на два года, и учился в другом месте Алупки, в санаторном интернате.
По крыше мы не бегали, потому как брат мой был откровенным флегматиком и юным художником.
Какая ему, будущему интеллигенту, беготня!
Мы никого не трогали, никому не мешали.
– Эй, шулупень! Подь сюды! – окликнули нас снизу, с крыши соседнего второго этажа.
Четверо взрослых толстых дядек злобно смотрели на наши худенькие фигуры и явно мечтали о боксёрской груше.
Грушами быть не хотелось. И мы, притворившись, что начинаем спуск, резво метнулись к другому краю крыши. И начали спуск.
Однако, следуя своей привычке, нас подвёл медлительный солидный Рома.
Пока мы буксировали его и подгоняли, злобные дядьки внизу уже злорадно потирали руки. В предчувствии бойни.
Что делать? Жирных боровов нам не осилить!
– Прыгаем! – заорал я, высматривая место для десантирования.
Прыгнул я очень удачно, припоминая уроки моего друга-пограничника. Приземлился и мгновенно сделал перекат через голову, дабы не сломать ноги. Всё же третий этаж!
А Лёха прыгнул неудачно. Зашипев от боли, упал под куст высоченного бамбука. Шикнув, сел и скривился от боли.
А где мой родной флегматичный братишка?
Подняв голову, я разинул рот. От удивления.
Рома прыгать на стал. Он медленно, как тот африканский ленивец, перебирался по карнизу. Злобный дядька встретил его и принялся настукивать по дурной голове юного художника.
Рома, не обращая никакого внимания на мощные тумаки, продолжал неспешный спуск ленивца.
И ведь правильно делал, что не спешил!
Спустившись на грешную землю, Рома сочувственно посмотрел на Лёху, который скрипел и плевался от боли:
– Перелом наверное!
Точно, перелом ноги. Вот и пришлось нам, вспоминая фронтовые рассказы нашего деда Петра, тащить друга на себе. А деду часто приходилось вытаскивать раненых с поля битвы.
Самым страшным воспоминанием моего деда было побоище 1942 года, когда немецкие танки раздавили пятьсот наших солдат.
О том побоище я часто рассказывал детдомовским пацанам.
Мы часто устраивали ночные посиделки, пугая разными страшными кровожадными историями. Главные истории брали из ужастиков Эдгара По. Мистику писателя мы щедро разбавляли российскими событиями. К примеру, как похоронили мужика, а он был жив. И когда случайно вскрыли гроб, то обнаружили, что человек задохнулся под землей. И корчился в страшных мучениях!
– Поэтому всем мертвецам надо прикладывать к губам зеркало! – испуганно комментировал мой друг Лёха Гордиенко. – Если стекло запотеет, то жив человек!
– Точно! – добавлял Шегера. – Я подслушал разговор нашей воспиталки. Говорит, умер у них дед. Начали они обмывать труп. И решили побрить бороду у трупа. Сильно выросла. Начали было брить, а труп поморщился. Встал, и говорит – чё это вы делаете. Тётки – в обморок! Живучий дедуля!
Пацаны округляли глаза, живо представляя мертвецов и замшелые мрачные склепы.
И вновь просили рассказать о моем земляке из станицы Березовской, знаменитом кавалеристе Константине Недорубове. Точнее, о его отце Иосифе. Ведь курень его был украшен настоящим гробом, подвешенным к потолку!
Иосиф этот гроб приберегал себе, на всякий случай. Однако старого казака смерть не брала. Посему отдавал он гробы другим, которые помирали раньше него.
– Про Мирона Егорыча скажи! – шептал Лёха, когда я завершал рассказ. – Как он гроб себе сделал и лежал в нём, когда грустно становилось.
Истории эти были истинной правдой.
Кроме них, рассказывал я и другие, романтично-книжные.
Особенно нравилось мне пересказывать Александра Куприна. Добравшись до ночного рейда пацана-акробата из «Белого пуделя», я показывал на окно:
– Видите, яркий лунный свет озаряет вершину Ай-Петри? Именно её, эту вершину, видел пацан в лунном ярком сиянии.
Пацаны смотрели в окно, а я вспоминал своего прадеда Ивана.
Он тоже был на вершине Ай-Петри.
Давно это было, лет сто назад. Русская царица решила отхватить Крым у турецкого владыки и бросила на штурм свои войска.
Прадед мой вместе с другими солдатами заготавливал сено на Ай-Петринском огромном плато. Плато называлось яйлой.
Командиром Ивана был мерзкий злой фельдфебель. Любил он избивать солдат. Роптали ребята, но молча переносили унижения и злые побои.
Только мой прадед Иван не стал по-рабски терпеть.
Вызвал злого фельдфебеля на поединок.
Удивившись такой наглости, злюка сверкнул глазами:
– На краю пропасти будешь драться, холопская морда? Но гляди, ежли зашибу тебя, полетишь вниз, костей не соберешь!
Победил мой прадед.
И все сто лет призрак того фельдфебеля бродит по яйле, спускается с горы и бредёт в Алупку. Ищет-ищет Ивана, хочет отомстить. Жуткими ветреными ночами стучится в окна и спрашивает:
– Где холоп?
Когда я добирался до призрака, то резко стучал по стене и орал:
– Призрак! Идёт! Стучит в дверь!
Но ещё круче страшилка была о кровожадном ужасном призраке графини.
Графиня идёт!
Чёрная-чёрная ночь 4 марта 1977 года. Мы, как водится, сидели на втором этаже бывшего графского дворца, и рассказывали ужастики вперемешку со страшилками.
Ночь была особо жуткой.
За окнами свирепел и злобствовал мощный крымский ураган. Словно травинку-былинку раскачивал он посаженный возле дворца огромный ливанский кедр.
Кедр, прячась от убийственного гнева Черномора, жалобно скрёбся мохнатыми огромными лапами в наше окно.
Далеко внизу, под скальным крутым обрывом, бешено ревело злобное Черное море. Ледяные осколки ужасного шторма как будто били в стены нашего укрепления, желая унести детей в страшную чёрную пучину.
Сверху тоже слышалось жуткое утробное завывание. Лепные фигуры на крыше разом ожили и стали кровавыми вурдалаками. Прыгая с крыши, вампиры заглядывали в тёмные окна, ища очередную кровавую жертву.
Нам, суровым крутым пацанам, было жутко.
Очевидно, защиты от вампиров нет и внутри дворца.
Когда-то, до революции, дворец принадлежал графу Воронцову, хозяину всего города Алупки.
Богатейший чиновник царской России специально построил на Южном берегу Крыма прекрасный византийский дворец для своей прелестной любовницы.
Цель была сугубо практичной – обеспечить своего будущего наследника царским жильём. Увы, от своей законной жены граф детей не имел, несмотря на знатность и богатство её рода.
Вот и завёл богатый граф волоокую любовницу.
Конечно, графская жинка возопила и потребовала отречься от нахальной волоокой самки.
И нахмурилось Чёрное море, и нахмурился могущественный богатый граф. Кого выбрать, кого изгнать? Тяжелый выбор!
Но ларчик открывался очень просто.
Вечером 4 марта пригласил граф Воронцов свою законную ворчливую жинку в этот прекрасный романтический дворец.
Для начала похвастал маленьким кедром у входа, юными стройными кипарисами, розарием. Затем провёл даму в парадные залы с богатой меблировкой. И довёл до большого подвала с бочками ароматного вина.
Граф собственной нежной рукой открыл краник в бочке и подставил под красную струю хрустальный бокал.
И окрасилось белое кружевное платье графини красным вином, и упала она замертво, убитая острым кинжалом вероломного супруга.
Граф очень любил свою жену!
Поэтому приготовил ей гроб из чистого золота. Гроб специальный, на железных колесиках. Упаковав туда графиню, приказал дворнику и садовнику отнести гроб в специальный склеп внутри подвала.
Всю ночь мучил великий граф свою совесть и пытался заглушить её горестные крики танцами с любовницей да шампанским.
Но утром не выдержал.
Рыдая, пошёл он проведать свою мертвую возлюбленную супругу.
Золотой гроб был пуст!
В жуткой панике граф приказал замуровать склеп вместе с золотым гробом. Замуровать вместе с дворником и садовником, которые могли поведать полиции о диком убийстве.
Совести графа это не помогло.
Любовница начала жаловаться на таинственный жуткий скрежет и тяжкие стоны, несущиеся из глухого подвала. Вино, которое слуги приносили из подвала, тут же проливалось на графа. Одежда его покрывалась кровавыми пятнами.
Но главный ужас для графа наступал ежегодно ночью 4 марта.
Из замурованного склепа слышались удары и скрежет.
Затем гроб на колесиках выезжал из подвала, сшибая по пути любые препятствия. Тяжело стуча по деревянной лестнице, гроб заезжал на второй этаж и останавливался у опочивальни любовницы.
Любовница с головой накрывалась одеялом и читала разные молитвы и ждала, когда наступит утро.
В предрассветном сумраке призрак графини прятался в своём жутком чёрном подвале.
Граф Воронцов смеялся над страхами любовницы.
Потешался, пока их дворцовую опочивальню не посетил призрак и жутким загробным шепотом сообщил:
– Графиня пришла! Открывай!
Граф недолго продержался после такого испытания. Помер. Полиция, проверяя слухи, начала было поиски исчезнувшей графини, дворника и садовника. Конечно, ничего не нашла.
А любовница срочно продала свой прекрасный дворец и уехала в далёкий Париж.
4 марта 1977 года эту жуткую историю и рассказывал я своим одноклассникам. Старался придать голосу жуткие интонации.
– У-у! – страшно подвывал мне злобный ураган, исступленно колошматя деревянной ставней окна.
Девять пацанячьих голов свесились с двухъярусных кроватей и напряженно слушали. Не знали они, что я приготовил сюрприз.
Выменял у старшеклассников гремучую смесь, которую они делали на уроке химии из фосфора. Смесью они мазали свои непутёвые шкодливые морды и выходили ночью на улицы Алупки пугать запозднившихся прохожих.
Ну а мне фосфор нужен был для особого эффекта от жуткого рассказа о гробике на колёсах.
Мой дружок Лёха должен был в пиковый момент намазать фосфор себе на рожу и похлопать по плечу самого пугливого слушателя. Вот веселуха-то будет!
Лёха оказался молодцом!
– Слышите? Гроб выезжает из могилы! – вещал я загробным голосом, вслушиваясь в напряженную тишину коридора.
Снизу, из подвала, действительно слышались глухие удары и неясный мрачный топот.
Через минуту послышался скрежет не смазанных со времён графа Воронцова дверных петель.
– Ага! Гроб поднимается! По лестнице! – шипел я испуганно-возбуждённо. – Слышите скрип лестницы?!
Уши пацанов напряжённо вытянулись в сторону двери.
Ужас! Скрежет старинной деревянной лестницы становился всё отчетливее. Это скрежетали колесики золотого гроба!
И услышали мы глухой удар. Лестница заскрипела и задрожала.
– Гроб упал! – прокомментировал я жутким шепотом.
Скрежет прекратился. Но появилось глухое недовольное рычание, из которого мы усекли только одно, но страшное слово:
– Графиня.
– Графиня едет! Слышите? Выпала из гроба! – мрачно сообщил я.
И тут же Лёха вылез из-под одеяла и похлопал по плечу рыжего наивного Васю Климова.
Вася испуганно обернулся. Вытянув лицо, замер от страха.
Во мраке жуткой ночи, среди жуткого завывания урагана, перед веснушками Васи светилась мёртвым фосфорным светом страшная морда кровавого вурдалака. Страшные белые пальцы тянулись к его нежному горлу.
– А-а-а! А! – неожиданно громко, совсем не по-детски заорал маленький наш Вася. Завизжал как резаный поросёнок.
Этот рёв и визг мгновенно, как пружиной, выбросил пацанов из постелей. В панике они бросались, сталкиваясь лбами, в разные стороны. Они жутко, как сапожники, матерились и надсадно орали.
– Кровать к двери! – заорал я. – Графиня не столкнёт!
– Не поможет! Кровать – на колёсах! – сообразил Лёха. – Графиня её выкатит к нам! Всех задушит!
– Васюта! Прыгай на кровать! Ты самый толстый! – сообразил я. – Мы будем сзади держать. Эй, пацаны! Тащи вторую кровать! Как только графиня откроет дверь и зайдет, долбайте кроватью!
Пока мы судорожно готовились отражать атаку вурдалаков, жуткий гроб уткнулся в нашу дверь.
Мрачный скрип прервался. Раздался придушенный женский голос:
– Здесь они!
Ручка двери неуверенно подёргалась.
Убитый дворник сообщил придушенным басом:
– Запёрлися!
– Толкай! – приказал женский призрак.
И наша дверь поехала. Как мы ни упирались, кровать медленно отступала.
Я приказал бросить этот рубеж обороны:
– Пацаны! Долбай кроватью!
Дверь медленно, с противным мертвящим скрипом, приоткрылась. В щель просунулся белый страшный призрак.
Призрак наткнулся на кровать и тихо зашипел. Злобно шипя, сразу полез в обход.
С диким визгом и скрежетом мы двинули своё стенобитное орудие вперёд и впечатали мерзкое страшное чудище в деревянную дверь!
С противным мертвящим звуком «В-в-вук!» призрак влип в половинку двери и тут же исчез.
Но победа была далеко не за нами!
В коридоре зрела новая атака.
Злобные голоса призраков злобно и невнятно забубнили.
Пользуясь передышкой, мы задвинули кровать назад, блокировав дверь и проход.
Но вампиры применили свою страшную колдовскую силу.
Эта страшная нечеловеческая сила неожиданно и стремительно швырнула нас, словно котят, на дубовый паркет.
Кровати жалобно заскрипели и поехали на своих скрипучих колёсах. Люстра под потолком издала глухой скрежет и наклонилась, готовая рухнуть. Стол подскочил и ударился о стену. Графин и стаканы упали, заплакав разбитым стеклом.
Противостоять этой колдовской атаке мы, худые семиклашки, не имели никакой возможности! Страшные вурдалаки передушат нас, как молодых курят!
Что же делать?!
– Бежим к окну! Лезем к нашим девчатам! – резко выкрикнул я, метнувшись к спасительному окну. – Вася, последним пойдешь! Держи кровать!
Подстраховав пацанов, ринувшихся в окно, я выскочил следом.
Путь этот мы и раньше проходили, прилетая в гости к девчатам-одноклассницам. Вдоль стены пролегал декоративный длинный выступ, очень удобный для скалолазания.
По нему мы сейчас и прыгали, как зайцы.
За мной, последним, проскочил в окно толстый Вася, орущий благим матом.
В комнате девчат он показал исполосованную хищными когтями вампиров руку:
– Схватили вампиры! А-а-а! А-а-а!
Пока Вася орал и размазывал слюни по конопатой роже, мы мгновенно задвинули кроватью дверь.
А там, в коридоре, уже начиналась охота. На нас охота!
Злобный вурдалак рвал дверь и орал:
– Открывай! Убили!
Наши девчата ответили неистовым звенящим визгом. Таким децибельно мощным, что стекла окон задребезжали, а вампиры испугались и отринули от двери.
В полной тишине мы услышали:
– Панкеева! Леночка! Что у вас происходит?!
Ленка, моя подружка, испуганно ойкнула:
– Пацаны! Это ж наша дежурная воспиталка!
Панкеева постучала в дверь:
– Вера Иванна! Это Вы?
– А кто ещё! Да откройте наконец! – приказала воспитательница.
Очень странно!
За дверью вместо страшного призрака стояла наша воспиталка! Она долго удивлялась нашему странному поведению.
– А колёсики-то бренчали! Гроб ехал! – настаивал Вася.
– Вот дуремары! Папа приехал к Власову. А все гостиницы забиты. Вот и решили, что переночует у вас. Они тащили к вам кровать. Она и скрипела. Вы, дураки, чуть папу не убили!
Растревоженные, мы долго не могли уснуть. Тайна-то никуда не делась! Тайная страшная сила и бросила нас на пол. И заставила ездить кровати!
Тайна сия раскрылась только утром.
Радио сообщило, что ночью в Румынии произошло сильнейшее землетрясение. Погибли многие тысячи.
Отголоски этого страшного землэтруса и накрыли весь Крым.
Так что призрак убитой графини оказался невиновен.
глава 7
Видать, давно я был в пути…
Вот и автостанция родного Волгограда.
Первым делом мы зашли в пункт милиции. Я помог «загулявшему парню молодому» составить толковое заявление о его возлюбленной клофелинщице.
Однако тупой соловый вид ментоловых ментов откровенно пояснял, искать красотку Мэри они явно не собираются.
Когда мы вышли из вокзального околотка, я высказался об этом печальном факте. Однако обсудить проблему нам помешал громкий звонкий крик из толпы, клубящейся посреди вонючего грязного зала ожидания.
Это работали лихие «напёрсточники».
Протолкнувшись сквозь плотные потные ряды жаждущих халявного обогащения пассажиров, мы увидели около вихлястого наглого напёрсточника маленького скромного очкарика с наивными детскими голубыми глазами.
– Студент я! Стипендия маленькая. Денег совсем нет! – вздыхал он, тыча длинным худым пальчиком в один из трёх колпачков, прятавших неуловимый шарик.
Наглая толстая морда напёрсточника исказилась неподдельным удивлением, как только он поднял свой напёрсток:
– «Ботаник», братан! Да ты везучий! Угадал! Держи свой выигрыш!
Студент, не веря своим очкаристым округлившимся глазам, радостно пискнул:
– Ура! Выиграл! В ресторан пойду!
Отталкивая ботаника, в центр круга пролезла коренастая массивная тётка. Протягивая напёрсточнику деньги, азартно гаркнула:
– Я угадаю! Я! Давай крути!
Напёрсточник крутанул колпачки:
– Мадам, выигрывайте свой миллион!
Тётка выиграла!
Радостный визг её долго бился в мутных, давно не мытых стёклах автовокзала.
Тётка выиграла и второй раз!
И всё! Башню ей, похоже, снесло окончательно!
Откуда-то из тайников своих богатых одеяний она выгребала толстые пачки купюр и метала их, как щука икру, наивному напёрсточнику.
И …всё время проигрывала!
Закусив удила, тётка бешено кричала на своего спутника, огромного толстого мужика:
– Давай деньги! Давай!
Когда деньги закончились, тётка взвизгнула и вцепилась в горло напёрсточника:
– Отдай деньги! Жулик!
Она бы неминуемо придушила скромного труженика, но подоспевшие бугаи молча оторвали даму от щуплого их коллеги и утащили к выходу.
Тётка, закатив глаза, издала резкий протяжный скрипучий визг.
И вовремя. На крыльце как раз скромно курили её государственные защитники в милицейской форме одежды.
Однако визг и крики обманутой женщины не произвели на сержантов никакого эффекта.
Они удивлённо, как на сумасшедшую, посмотрели на потерпевшую. Злорадно усмехнувшись, молча скрылись за углом автостанции.
Чем завершилось смертельное противостояние, узнать мне не довелось.
Объявили срочную посадку на «проходящий» автобус до Камышина.
Мой автобус! Точнее, почти мой.
Мне надо было высадиться на полпути этого чадящего монстра, у райцентра Даниловки.
Где именно высадиться, до райцентра, или после, я всё ещё не решил.
Родители мои давно развелись и жили в разных станицах, в сорока километрах друг от друга. Отсюда и ежегодная моя мучительная шарада!
Если ехать к отцу, то высадиться надо раньше, у поворота на станицу Берёзовскую.
Если же первым пунктом моего отпуска выбрать маму, то Даниловку надо проехать и высадиться через двадцать километров.
Вторая неприятность: высадиться надо у поворота на станицу Островскую. И пылить, как пехота, ещё десять пыльных жарких вёрст, любуясь серебристой ковыльной степью да милыми берёзками лесополосы.
И вот я – на повороте в Островскую.
Как всегда, нежные белоствольные берёзки бурно радовались моему приезду, приветливо размахивая изумрудными ветвями.
Яркое солнце, серебряные ковыли, белоснежные берёзки! Какая тихая русская красота!
Сразу вспомнились строки маршевой солдатской песни:
«Берёзки-тополя! Как дорога ты для солдата родная русская земля! Родная русская земля!»
Мурлыча эти торжествующие строки и радостно улыбаясь, я пытался остановить проезжавшие в станицу машины – и легковые, и грузовые.
К моему крайнему изумлению, никто и не думал останавливаться!
«Как так? Это ж невозможно! В Туркмении такое невозможно! Любой остановится и подбросит. Без денег! В Чечне – то же самое! А здесь, в родной России, почему не так? Что случилось с русскими православными людьми?!» – билась в голове грустная мысль.
И бравурные звуки солдатского марша заменились, сами собой, тревожными строками Владимира Высоцкого:
«Видать, был ты долго в пути!
И людей позабыл,
Мы всегда так живём!
Траву кушаем, век на щавеле,
Скисли душами, опрыщавели,
Да ещё вином много тешились, —
Разоряли дом,
Дрались, вешались».
Вах! Гарабасма! Неужели я действительно так долго был в пути, в туркменской пустыне и горах Чечни, что полностью позабыл русских православных людей?!
Как я ни старался, автомашины не останавливались. А водители смотрели сквозь меня, как сквозь мутное стекло.
Поэтому, когда я, удивлённый и страшно обозлённый, дошёл до центра станицы, настрой мой сильно-пресильно изменился.
Чёрное солнце казалось зловещим и тусклым, берёзки – облезлыми, кривыми, с засохшими верхушками. А седая сухая низкорослая полынь воняла горечью и тленом.
Домик мамы, малюсенький и неказистый, настроя моего тоже не улучшил.
Серый кривой забор обветшал, старенькие ворота упали. Глиняная обмазка стен домика была изъедена осенними злыми дождями и весенними бурными ливнями.
Кое-где виднелись ещё следы побелки, но выглядели они удручающе.
Внутри домика, точнее, пристройки к нему, тоже было тоскливо.
Глиняный пол смотрелся анахронизмом, пришедшим из феодального строя. Рукомойник с ведром, подставленным снизу, навевал смертную тоску. Как, впрочем, и цыбарка (ведро) с водой, стоявшая на деревянной некрашеной лавке.
Причём вода, добытая из уличной далёкой колонки, была жуткого красного ржавого цвета.
«Это что, великая Россия, вставшая с колен?!» – билась у меня в голове грустная мысль.
Однако маму полное отсутствие цивилизации ничуть не смущало. Как, впрочем, не смущало и отсутствие телевизора и холодильника.
Ну некогда, некогда было моей милой доброй маме смотреть глупейшие шоу по телезомбоящику! Муторная каждодневная работа не позволяла такой роскоши!
Страшная жара ведь испепеляет изъеденный колорадским жуком картофель, капусту и укроп. И без каждодневного полива нечего будет кушать!
А воды в уличной колонке днём не бывает.
Она, эта жуткая ржавая сукровица, тихонько капает только ночью, когда станичники прекращают поливать свои огороды.
Вот и приходится моей маме, вместо отдыха и просмотра телепередач о величии России, таскать старые дырявые шланги по всему огороду, в надежде хоть немного напоить картошку.
Мне, свеженькому, пришлось начинать именно с нудного ночного полива. А днём починять городьбу и ставить на место упавшие старенькие ворота.
Заморившись на жестоком солнцепёке, я решил охлынуться и поплескаться в пруду, гордо именуемом святым озером Ильмень.
Святое озеро располагалось аккурат рядом с величественным старинным краснокирпичным храмом.
Прямо перед церквой клубился небольшой базарчик. Сидящие на земле торговцы предлагали всякое разное барахло, привезённое «челноками» из бедного когда-то Китая.
Меня неприятно поразила абсолютно антихристианская картинка: торговка гордо демонстрировала женские кружавчатые труселя на фоне святого храма!
Как не вспомнить Иисуса Христа, изгонявшего торговцев из древнего храма?!
Но святое озеро поразило ещё больше.
Звонкий детский девчоночий голосок разносил над тихой миролюбивой гладью вод:
– Падла! Пиз… а еб… я! Сука, бля..ь!
– Сама ты пиз… а еба… я! Пошла на х…, сука еба… я! – отвечала ей такая же семилетняя конопатая наивная девчушка.
Детский мат-перемат, трёхэтажный и крайне безобразный, длился всё время, пока я переплывал священное озеро, нырял и плескался.
Чудовищное это, по сути, видение не покидало меня, пока на обратном пути я не встретил местную председательшу сельсовета. Фамилия у неё была такая же, как у моей мамы. То есть Логина.
