По велению души

– Да не прожить тебе сейчас без колхоза своим трудом, едоков много, а рабочих рук слишком мало.

– На всё воля Божья.

Дал председатель с собой ячменя не много, да два мешка мороженой картошки. Больше и дать-то нечего было, уж сильно голодно было в Сушняках. Люди умирали целыми семьями и дома стояли с заколоченными окнами, как памятник тем суровым испытаниям, выпавших на людей в военные и послевоенные годы.

Никак не могла Феврусья Александровна смириться с потерей мужа. Не верила, или не хотела верить, что он погиб, некоторые годами воевали и остались живы, а он только ушёл и сразу же погиб в первом бою. Она с молодых лет любила его, неугомонного весельчака. Никогда он не обременял себя заботами о богатстве, наверно оттого, что сам был из бедной семьи и богатства никогда не видел, любил идти по жизни весело и беззаботно. Любил с девками погулять, иногда и дома не ночевал, только Феврусья не обращала на это никакого внимания, некогда было, всё время уходило на ребятишек и домашние дела. Да и любила она его и тянулась к нему, может потому, что сама по жизни была очень скромной, стеснительной, тихой и незаметной.

При воспоминании о муже снова покатились слёзы из глаз, ладно хоть ребятишки не видят, все заняты своим делом, все идут и толкают нарты, а ей не привыкать молча глотать свои слёзы. Ведь как она его просила тогда и уговаривала.

– Не уходи Харлампий, у тебя же бронь есть, ты же семь лет здесь работаешь председателем колхоза, ты не молодой, тебе сорок один год уже, ну зачем тебе эта война?

– Так ведь все мужики на войне побывают, а я нет. Война-то вот-вот закончится, наши уже в Германию вошли, мужики, кто живые остались, придут домой, я как им в глаза смотреть буду, да и они меня тыловой крысой называть будут.

– А о нас ты подумал? Мы с тобой вдвоём еле-еле концы с концами сводим, чтобы ребятишек прокормить, а как же я одна с ними останусь?

– Да я же ведь ненадолго, посмотри, уже сорок пятый год начался, война заканчивается, мне бы только чуть-чуть успеть повоевать, а там и по домам можно. Все мужики скоро вернутся и оживёт тогда наш колхоз.

Так и не уговорила его Феврусья, ушёл Харлампий добровольцем. В военкомате посмотрели документы и, увидев штамп о прохождении в молодые годы начальной военной подготовки, тут же зачислили его в стрелковую роту и отправили на фронт. Когда в семью пришла похоронка, Феврусья подумала, что наверное произошла чудовищная ошибка, он же недавно только уехал, а война закончилась уже, штабисты что-то видать напутали и сделала запрос в воинскую часть по её номеру, указанному в похоронке. Через некоторое время пришло подтверждение, что в бою под Берлином геройски погиб рядовой Стариков Харлампий Савельевич и даже было указано место нахождения братской могилы, в которой он похоронен. Вот тут-то и поняла Феврусья, что потеряла она своего мужа навсегда и зашлась слезами, пришлось ей разделить долю тысяч солдатских вдов, разбросанных по всей России, потерявших своих мужей на фронте.

Как-то вечером зашёл к ней в гости только что вернувшийся фронтовик Сметанин из соседнего села. Оказывается, он в одной части с Харлампием был, тот прибыл в часть с пополнением в конце апреля, когда их часть вела штурмовые бои на окраине Берлина. Как водится в таких случаях, сразу стали искать земляков в пополнении, и встретился Сметанин с Харлампием, оказывается, он его ещё до войны знал, как председателя колхоза. Назавтра же и в бой пошли, наши командиры сильно торопились, всем хотелось войну побыстрее закончить. Шли рядом, точнее сказать не шли, а бежали, держа наперевес автоматы и стреляя короткими очередями. Иногда падали и прятались за обломки зданий, кучи кирпича и арматуры. Они стреляли и в них стреляли, немцы не жалея ни себя, ни противника, отчаянно цеплялись за каждый дом, за каждое укрытие. Сметанин и не заметил, как отстал его земляк, а после боя отпросился у командира взвода и пошёл его искать. Ему сказали в похоронной команде, что в братской могиле уже его земляк, пулевое ранение в грудь было смертельным, вот так и закончил войну Харлампий тридцатого апреля 1945 года. Из семи человек, ушедших на фронт из Сушняков, вернулось только трое.

И не стало больше спокойной жизни у Феврусьи – работа, слёзы, моленья. Молилась она всю жизнь, с самого детства – Харлампий не запрещал, посторонние не знали. А здесь ещё письма от старшей сестры Агафьи – «Бог наказывает нас за наши грехи, себя и детей своих пожалей, бегите от безбожников, бегите из колхоза, души спасайте». Вот и собрала она, что осталось от хозяйства, погрузила всё вместе с мороженой картошкой и в путь-дорогу, в такую дальнюю и труднодоступную Подбель.

К избушке подошли уже, когда совсем стемнело. Ирка так занеможила, что практически не могла сама идти, её посадили поверх вещей, рядом с Машкой, так и довезли на нарте до самой избушки. Здесь тоже не надо было никого подгонять, каждый знал своё дело, сидеть было некогда. Ванька с Юркой достали из нарты большую двуручную поперечную пилу, свалили не очень толстую сушину, и, глубоко вязнув в снегу, отпилили с десяток чураков. Феврусья затопила печку, поставила вариться картошку, натолкала полный котелок снега и поставила рядом с картошкой, знала, что после такой тяжёлой дороги, вечером все будут много пить. Евдокия возилась с малышами – как только растопилась печка, она всех стала раздевать и развешивать одежду на просушку возле печки. Ирка всё хныкала, жалуясь на свои больные ножки, вторя ей, расплакался и Сашка. Иван протиснулся в избушку, поставил в угол пилу и огляделся. Он был старшим мужчиной в этом большом семействе и чувствовал, что и ответственности на него возлагается больше, чем на остальных.

– Ну, что расхныкались, добрались до зимовья и хорошо, радоваться надо, что в тепле ночевать будем, завтра ещё один переход и в Суханово будем, у дядьки Василия отдохнём не много.

Мать поделилась тревогой.

– Не знаю, как ноги у Ирки отойдут от такой нагрузки. Не дай Бог, не сможет дальше идти, мы её не увезём, итак идём на пределе.

– Ничё, за ночь отоспится, побежит завтра, ветерок вот только дует, лыжницу бы не замело, нето совсем худо будет тащиться.

– Ваня, вы ещё наломайте лапнику елового побольше, на нары маленьких положим, нам же спать на полу, а он сильно холодный, не простыть бы.

Утро выдалось спокойным и тихим. Ванька стоял возле избушки и смотрел на медленно падающие и крутящиеся в воздухе по немыслимой траектории, крупные хлопья снега. Ветер кажется притих, но высоко наверху ветки деревьев всё-таки раскачивались. Хорошо было слышно, как в пойме ручья призывно пересвистывались длинными трелями рябчики. Из двери избушки показался уже одетый по-походному Юрка.

– Ты чё на лес уставился?

– Слышь, как рябчики насвистывают, эх, было бы ружьё, счас бы побежал и каждому по рябчику бы убил.

– Вот бы наелись, а, я бы ни одной косточки не оставил, всё бы съел.

– А если бы сохача убить, следы которых мы вчера видали, ведь это же целая куча мяса.

– Ага, а как бы мы его утащили, две маленькие нарточки, и те полные?

Ванька долго смотрел на своего брата.

– А мы бы его никуда и не увозили, избушка есть, дрова тоже, вот и жили бы здесь, варили бы мясо и ели, варили и ели, пока бы всё не съели, вот бы наелись, наверное на целый год.

Вскоре из-за двери послышался голос матери.

– Ребятишки идите, чай пить пора.

Мать вытащила из тряпок икону, установила её на столе, потом всей семьёй, выстроившись в ряд, дружно помолились и попросили благословления на дальнейшую дорогу. Феврусья сварила в котелке ячменевую кашу, её и хватило-то по две ложки, но всё-таки это была еда перед дальней дорогой, на одной мороженой картошке далеко не уйдёшь. У Ирки за ночь ноги разболелись ещё больше, опухли в стопах, и она едва-едва передвигалась по избушке. Когда пили чай, мать внимательно посмотрела на дочь и спросила.

– Ира, ты не побоишься здесь, в избушке одна остаться?

– А кто меня отсюда заберёт?

– Завтра придёт дядька Василий и привезёт тебя к нам, в Суханово на санках.

– И мне не надо будет сегодня идти по дороге?

– Не надо.

– Ур-ра, мне сегодня идти не надо будет.

Ванька не выдержал.

– Мам, ты чего?

– Она идти совсем не может, посмотри, как у неё ноги распухли, а довезти её у нас сил не хватит, снега много за ночь выпало, дай Бог, чтобы хоть без неё дотащиться к ночи. Василия попрошу, он налегке завтра нам её привезёт. Дров ей оставим, воды тоже, несколько картошек сварю.

Все внимательно уставились на Ирку.

– Я не могу идти, правда, я лучше здесь останусь, я весь день лежать буду.

И снова дорога. Ветер днём усилился и бил колючими снежинками в открытые лица. Нарты уже не скрипели, они тихо катились, загребая передом слои нападавшего за ночь снега, первым нартам было тяжелее, вторые катились уже по протоптанному следу. Феврусья читала молитвы про себя, они успокаивали и давали надежду на лучшее. Сзади сопел и кашлял Сашка, хоть мать и перевязывала его своим стареньким тёплым платком поверх одежды, да видать не уберегла в дороге малого, простудила. Господь даст, так доберёмся сегодня до Василия, там отдохнём с дороги, в бане напаримся и Ирку с Сашкой подлечим. Она и сама не ожидала, что дорога такой тяжёлой окажется, ведь ходят всю зиму люди по ней и ничего, никто тут не замёрз, все дошли до места. Это видать за грехи наши нас Господь наказывает, а может не наказывает, а испытания нам посылает, стойкость нашей веры проверяет, ничего, мы выдержим, мы всё выдержим, с какими бы трудностями не столкнулись. От обиды на судьбу и за то, что пришлось пережить её детям, у неё по щекам снова покатились крупные слезинки, ну почему он от нас пошёл на эту проклятую войну, ведь наши уже в Германии были, война заканчивалась, ну зачем он пошёл, она никак не могла этого понять своим простым женским умом. Такая большая семья осталась, хватит ли у неё сил всех поднять, одна надежда на Господа и она снова стала читать про себя молитвы, с ещё большим усердием.

Потом её мысли плавно улетели к своим старшим дочерям – Фене и Зинаиде, живущим уже самостоятельно. Сильно им досталось во время войны, да не им одним, все самые тяжёлые работы легли на бабаские хрупкие плечи, в колхозе всего трое мужиков оставалось, хромых да старых и мужиками-то их уже не назовёшь. Потом уже, в конце войны, Феню поставили заготовителем от районного центра Тегульдет, ходила по деревням и принимала кожу, у охотников пушнину, тут же и рассчитывала всех. А Зину каждую зиму направляли от колхоза вместе с лошадью на заготовку леса. Её ещё в шестнадцать лет сватали двое парней, да не пошла она за них, видать не приглянулись. Сейчас она в деревне уважаемый человек – работает счетоводом в колхозе, всё-таки четыре класса образования пригодились, только колхоз уж сильно бедный, люди начали разбегаться, кто в Жарки, кто в Кусташки. А тут ещё у Фени беда случилась, сразу после войны уже, пока она ездила по деревням, с её склада, что рядом с домом стоял, исчезло семьсот килограмм ржи, десять кулей. Вся деревня была голодная, семьями вымирали, ну и залез кто-то по-тихому, снизу половицы выдавили и залезли. Как только заявила Феня о пропаже, её сразу же арестовали, трое суток держали под арестом, каждый день её допрашивал следователь, пистолетом в лицо тыкал и всё допытывался, куда мешки с рожью подевала. Дело в том, что в то время по тайге пять мужиков бегало – дезертиров, и их никак не могли поймать, вот и искали, кто из местного населения их подкармливает. Феня на допросах сначала плакала и молчала, потом же не выдержала и накричала на следователя, что мол, она сейчас беременная и муж у неё только что пришёл с фронта старшиной, с орденами и медалями и он ещё отомстит за неё. Через три дня её выпустили, только до сих пор всё таскают и спрашивают про зерно, хотя и дезертиров тех поймали уже и расстреляли давно. И чем теперь дело закончится, одному Господу известно, надо почаще Феню в молитвах поминать.

К Суханово подошли поздно, когда совсем стемнело, из редких окон виднелся слабый свет керосиновых ламп. Да, пообнищали люди, керосину нет, лая собак не слышно, перевелись видать и собаки в деревнях, зато дым поднимался над печными трубами в каждом дому, к вечеру подмораживало и все хозяева на ночь протапливали в домах печи.

Встречать их вышел Василий, родной брат Харлампия, младший, он сначала расцеловал всех ребятишек и Феврусью, потом споро начал разгружать нарты и заносить весь скарб в ограду. Ребятишки устало свалились на ступеньки крыльца, молча за ним наблюдая, Юрка тихо произнёс.

– Неужели мы дошли.

Мать обеспокоенно посмотрела на Василия.

– Все ребятишки сильно устали, Сашку кашель забивает, нам бы горячую баню.

– Да в бане тепло, мы её сегодня топили, сейчас только дровишек подброшу, воды наношу, и можете мыться.

– И ещё, мы Ирку оставили в охотничьей избушке, обезножила она, не смогла идти с нами, тебе придётся за ней сходить.

– Как же так-то у вас получилось, как же вы её там одну оставили, да она изревётся там вся. Конечно схожу, налегке-то что, иди да иди, утром пораньше встану, вон как подмораживает на улице, на санках и привезу.