Скорбная братия. Драма в пяти актах

В пьесе, в самой задумке сделать предметом обсуждения литературные нравы и порядки просматривается именно та черта, которая отмечалась едва ли не всеми, писавшими о Боборыкине, – его склонность и способность подмечать и обсуждать то, что только входит в порядок дня или является текущей новостью. В этом плане в пьесе нам кажутся различимыми отголоски самого крупного журнального скандала 1860-х, вызванного публикацией в 1869 г. брошюры[32 - Материалы для характеристики современной русской литературы I. Литературное объяснение с Н. А. Некрасовым М. А. Антоновича II. Post-scriptum. Содержание и программа «Отечественных записок» за прошлый год Ю. Г. Жуковского. СПб. 1869.] бывших ведущих сотрудников «Современника», М. А. Антоновича и Ю. Г. Жуковского с обличением Н. А. Некрасова и устройства им новых «Отечественных записок» под формальной редакцией А. А. Краевского, бывшего (вместе со своим журналом) лишь несколько лет назад одним из основных объектов шельмования на страницах «Современника». Поскольку прямых, очевидных отсылок к «Материалам…» в тексте драмы мне обнаружить не удалось, то само по себе это никак не аргумент для поздней датировки. Но целый ряд других обстоятельств укрепляют в этом мнении:

– во-первых, в гл. IX воспоминаниях «За полвека» Боборыкин, вообще очень точный относительно собственных произведений, прямо пишет, что «пьес за все четыре с лишком года, проведенных за границей, я не писал», то есть с сентября 1865 г.[33 - Боборыкин П. Д. Воспоминания… Т 2. С. 149, ср.: Т. 1. С. 404.];

– во-вторых, ряд мелких деталей, отмеченных нами в комментариях, также вынуждают сомневаться в датировке пьесы 1866 г.: так, Сахаров в перечне действующих лиц обозначен как «магистр», но его прообраз, Н. Н. Страхов, получил степень магистра лишь в 1867 г., тогда как оборот «люди сороковых годов» входит в повсеместное употребление и становится предметом напряженной полемики в конце 1860-х гг.;

– в-третьих, драматургический интерес, действительно, возрождается у него с 1870 г., когда он – пока еще не окончательно – возвращается в Петербург, в том числе погружаясь в атмосферу не только театральных, но и журнальных дел, а зимой 1871–1872 гг. впервые сравнительно близко наблюдает Некрасова[34 - См.: Боборыкин П. Д. Воспоминания… Т. 2. С. 131 и сл.];

– в-четвертых, о пребывании в Петербурге зимой 1871–1872 гг. Боборыкин пишет: «И опять Петербург. И опять надо было впрягать себя в ту упряжь бытописателя и хроникера русского общества»[35 - Там же. С. 157.]. Правда, в тех же мемуарах сам Боборыкин относит пьесу к 1866 г., перед недолгим возвращением из Парижа в Россию, отмечая, что она у него не сохранилась: «Рукопись этой вещи у меня зачитал один бывший московский студент, и я не знаю, сохранилась ли черновая в моих бумагах, хранящихся в складе в Петербурге»[36 - Там же. Т. 1. С. 427.]. Но значимо и то, что в 1871 г., осенью Боборыкин пишет на сходную же тему пьесу (для бенефиса Монахова) «Прокаженные и чистые», «из жизни петербургской писательско-театральной богемы» (она не была пропущена на сцену театральным комитетом и осталась неопубликованной)[37 - Там же. Т. 2. С. 159.]. В то же время Боборыкин пишет для «Отечественных записок» большой роман «Солидные добродетели»[38 - Отдельное издание: Боборыкин П. Д. Солидные добродетели: Роман в четырех книгах. СПб.: Издание Е. П. Печаткина, 1871.] – вновь во многом автобиографический, начинающийся с ситуации 1865 г., когда сам Боборыкин, вынужденный закрыть приобретенный им ранее журнал «Библиотека для чтения», оказывается без ясного положения, без места и с большим долгом. В романе основная тема – противопоставление ищущих, не могущих усесться «на месте», обрести положение и довольство им, и тех, кто благополучно и твердо ведут свое дело, умудряясь не усомниться в себе. Для Боборыкина, действительно, вторая половина 1860-х окажется временем неопределенности – своеобразного бегства за границу, журнальной и газетной работы, чтобы в итоге, к началу 1870-х он мог уже окончательно определить себя именно как профессионального писателя, живущего сугубо своим литературным трудом.

Примечательно, что в 1867 г. Н. В. Успенский будет писать пьесу «Смерть писателя», о которой А. Д. Галахов, направленный Литературным фондом для освидетельствования положения дел Успенского для решения вопроса о выдаче ему ссуды, доносил в правление: «Пиеса г. Успенского <…> едва ли может быть принята журналистами, так как в ней выведен сотрудник, погибающий от их недобросовестности и торговых расчетов. Поступит ли она в театр и пройдет ли еще сквозь театральную цензуру – неизвестно»[39 - Цит. по: Зубков К. Ю. Идеология и биография радикального разночинца в конце XIX века: Н. В. Успенский и Литературный фонд // Складчина: Сборник статей к 50-летию профессора М. С. Макеева / Под ред. Ю. И. Красносельской и А. С. Федорова. М.: ОГИ, 2019.].

Как бы то ни было – написана ли была пьеса, как значится в копии и как указывает в воспоминаниях сам Боборыкин, в 1866 г. или же позже – из сказанного представляется достаточно ясным, что ее содержание никак не может быть сведено сугубо к изложению конкретной петербургской печальной истории, судьбы литератора-разночинца, поповича Помяловского. Собственно, сама возможность более поздней датировки связана с чувствительностью Боборыкина к тенденциям и вопросам своего времени: он выстраивает не просто повествование о погибающем писателе, а сводит вместе двух погибающих – Кленина и Элеонского.

Драматургически в пьесе два конфликта. С первого она начинается и снятием его завершается. Это конфликт между «старыми» и «новыми», «людьми сороковых годов» и «новыми людьми», прямо отсылающий к «Что делать?» Чернышевского (1863), имеющего, как известно, подзаголовок: «Из рассказов о новых людях». Одновременно это и не конфликт двух поколений в смысле одной среды, поскольку Кленин принадлежит (как и Григорьев) к московскому дворянскому быту, хоть и тяготеющему к Замоскворечью, месту обитания купцов и мещан, но смотрящего на них во многом извне, сближающегося, но не сливающегося. Элеонский – выходец из провинциальной семинарии, сохраняющий дружбу и заботящийся о своем товарище, также подавшемся из духовного сословия, но не одаренного сколько-нибудь значительными талантами, чтобы выбиться в люди. Но черты конфликта поколений придаются ему тем, что «старые» и «новые» оказываются двумя поколениями – или во всяком случае претендуют на это – в литературном мире: «новые» люди – новый голос в журнальном мире (и при этом вызывающий интерес публики, ведь сам визит Элеонского к Кленину связан со стремлением заполучить последнего в журнал, где Кленин является главным сотрудником).

Второй конфликт – между Элеонским и «генералами» от литературы. И этот конфликт оказывается не просто непреодолимым, но в результате его Элеонский гибнет, бросая вызов «ерихонцам» и сам понимая, что больше литературной работы, той, которая позволяла бы ему существовать, он не найдет.

Мир, картина которого представлена веселым разговором в кабинете редактора, – мир благополучия, умения устраивать свои дела, ссылаться на возвышенное и в то же время ценить «клубничку» – то, что производило на молодого Боборыкина столь сильное впечатление, что он раз за разом вспоминает о своеобразных разговорах, которые доводилось слышать от Писемского, Тургенева и иже с ними, видя в этом, справедливо, отголоски барства, старой дворянской культуры (символом чего станет ночная ваза в кабинете Писемского, довершающего, наряду с шубой, повешенной на стену там же во избежание воровства слуг, его обстановку, чуждую стеснительности новой, буржуазной, викторианской, культуры). В этот круг, выглядящий в пьесе несколько архаично, отсылая ко временам предшествующего десятилетия[40 - См. об эволюции отношений в редакции «Современника», о своеобразной форме «дружбы», в которую облекаются в конце 1840-х и в 1850-е отношения с ведущими сотрудниками: Макеев М. С. Николай Некрасов: поэт и предприниматель (очерки о взаимодействии литературы и экономики). М.: Макс Пресс, 2009.], ни Кленин, ни Элеонский не могут войти, но при этом Элеонский воспринимает его как вызов и обман.

Анализируя конфликт Н. В. Успенского с «Современником», К. Ю. Зубков пишет: «По всей видимости, Успенский изначально воспринимал финансовые условия своего сотрудничества в “Современнике” именно как основанные на дружбе, причиной же разрыва с Некрасовым послужило осознание того, что в действительности редактор журнала был вправе пользоваться произведениями Успенского как своей собственностью»[41 - Зубков К. Ю. Идеология и биография… С. 77.]. Конфликт, который виден в пьесе Боборыкина, во многом схож с этой трактовкой: негодование Элеонского вызывается и пренебрежением к сотрудникам, которое видится в переносе без предупреждения приемного дня, и в отказе авансировать, и в обращении с сотрудниками как с наемными работниками. Столкновение, которое происходит у Элеонского с редакцией и редактором, во многом связано с превращением (по мере развития журнального рынка) журнала именно в предприятие. Примечательно, что человек совсем иных политических воззрений и эстетических пристрастий, К. Н. Леонтьев, писал с возмущением о редакционных нравах «Московских ведомостей» и «Русского вестника»: «У Каткова я был какой-то пролетарий, труженик, подчиненный, ищущий его денег, бывающий только по делу»[42 - Леонтьев К. Н. Моя литературная судьба / Подгот. текста и коммент. С.Н. Дурылина // Литературное наследство. Т. 22–23. М.: Журнально-газетное объединение, 1935. С. 441.].

В этот новый журнальный мир не вмещаются ни «последний романтик» Ап. Григорьев, ни «пошлый романтик», как сам себя в пьесе называет Кленин, ни Элеонский и его исторические прообразы. Если Кленин оказывается уходящей натурой «людей сороковых годов», то Элеонский уже во 2-й половине 1860-х гг. также фигура, сходящая со сцены: «Классический “нигилизм” после середины 1860-х гг. оказался настолько отодвинут на периферию литературного поля, что представитель этого типа не имел никаких шансов оказаться активным участником “серьезной”, журнальной литературы, а сами “нигилисты” старой формации стали достоянием хоть и недавней, но истории»[43 - Зубков К. Ю. Идеология и биография… С. 73.].

    А. А. Тесля

Скорбная братия

Мученикам цивилизации[1 - Понятие «цивилизация» употребляется Б. в посвящении в господствующем в это время значении – «передовое состояние общества и культуры, а также процесс, ведущий к этому состоянию» [Любензик Х. Ю. Цивилизация // Мир Просвещения: Исторический словарь / Под ред. В. Ферроне и Д. Роша; пер. с ит. Н. Ю. Плавинской под ред. С. Я. Карпа. М.: Памятники исторической мысли, 2003. С. 173]. Впервые существительное «цивилизация» появляется в сочинении маркиза Мирабо-старшего «Друг людей» (1757), вслед за более ранними глаголами и прилагательными с тем же корнем во французском (с середины XVI столетия) и английском (с 1730-х гг.) языках, очень близкими по значению к приобщению к культуре, противопоставлению варварству. Подробнее об истории понятия (и соотношения с немецким Kultur) см.: Элиас Н. О процессе цивилизации: Социогененетические и психонетические исследования. В 2 тт. Т. 1: Изменения в поведении высшего слоя мирян в странах Запад / Пер. с нем. А. М. Руткевич. М.; СПб: Университетская книга, 2001. С. 59–108.]

Истинная история рода человеческого есть история стремлений, которые познаются умом, а не событий, которые доступны чувствам.

    Бокль[2 - Генри Томас Бокль (Henry Thomas Buckle, 1821–1862) – английский историк, известен прежде всего как автор «Истории цивилизации в Англии» (“History of Civilization in England”, неоконченный труд), в которой стремился дать позитивистско-научное, детерминистское (с акцентом на географический детерминизм) объяснение истории, понимаемой прежде всего как процесс цивилизации (в смысле расширения и углубления научных знаний и неотделимого от него прогрессирующего развития нравов).Бокль получил очень широкую известность и популярность в России с начал 1860-х гг. и сохранял ее на протяжении десятилетий, в первую очередь среди просвещенчески ориентированной молодежи. Так, вспоминая о своих гимназических годах, приходящихся на 1870-е гг., В. В. Розанов называет Бокля одним из символов своего времени (и гимназического нигилизма) вместе с Дрэпером, автором «Истории умственного развития Европы» (“History of the intellectual development of Europe”, 1862, вышедшей в рус. пер. в 2-х тт. в 1866 г.). Например, касаясь отношений со старшим братом, в то время учителем гимназии (сначала в Симбирске, затем в Нижнем Новгороде), Розанов пишет, характеризуя воззрения через имена авторов (где Маколей и Гизо – характерные авторы для русских умеренно либеральных и либерально-консервативных воззрений, чьи тексты появляются в русских переводах в те же годы, что и труды Бокля и Дрэпера): «Брат был ценителем Н. Я. Данилевского и Каткова, любил свою нацию, зачитывался Маколеем, Гизо, Грановским. Я же был “нигилист”, во всех отношениях, и когда он раз сказал, что “и Бокль с Дрэпером могут ошибаться”, то я до того нагрубил ему, что был отделен в столе: мне выносили обед в свою комнату. Словом, все “обычно русское”» [цит. по: Николюкин А. Н. Голгофа Василия Розанова. М.: Русский путь, 1998. С. 38].О чрезвычайной популярности Бокля свидетельствует обилие изданий его главной работы: (1) в 1862 г. началось издание перевода А. Н. Буйницкого и Ф. Н. Ненарокомова (СПб.: Лермантов и K°: тип. Ю. А. Бокрама, 1862–1864), (2) в 1863 г. начал выходить перевод К. Н. Бестужева-Рюмина (СПб.: Тип. П. А. Кулиша, 1863–1864), издаваемый Николаем Тибленом, одним из первых, если не первым проповедником и популяризатором в России воззрений Герберта Спенсера. Первый перевод переиздавался в 1866 г. и 1874–1875 гг. (в 1895 г. в массовом издании Ф. Павленкова вышел уже перевод, выполненный лишь одним А. Н. Буйницким, в свою очередь переизданный в 1896 и 1906 гг.); перевод Бестужева-Рюмина переиздавался в 1864–1865 гг. и в 1873 г. (последнее переиздание предпринято уже после разорения Тиблена и его бегства из России, издателем на этот раз выступил М. О. Вольф [об истории книгоиздательства Вольфа см., в частности: Либрович С. Ф. На книжном посту: Воспоминания, записки, документы. Пг.; М.: Изд. Т-ва М. О. Вольф, 1916]. Помимо этого, был издан, например, в 1876 г. популярный сокращенный вариант «Истории…» Бокля, подготовленное Осипом Нотовичем (известным журналистом, издателем газеты «Новое время», в дальнейшем приобретенной А. С. Сувориным, сделавшем ее знаменитой). Упомянутый выше В. В. Розанов в одной из статей уже начала XX века приводил слова одного путешественника по России 1860-х, вспоминавшего: «Мне редко приходилось раскрывать в России нумер журнала и даже газеты без того, чтобы не встретить имени Бокля; образованная русская молодежь зачитывается “Историей цивилизации” и на многие мысли, в этой книге сказанные, смотрит как на некоторое новое Откровение» [Розанов В. В. Природа и история. 2-е изд. СПб.: Тип. М. Меркушева, 1903. С. 168].], т. 1, ч. 2, стр. 620[3 - Ссылка дана автором на издание: Бокль Г. Т. История цивилизации в Англии. Т. I, ч. II / пер. с англ. К. Бестужева-Рюмина; издание Николая Тиблена. СПб.: Тип. П. А. Кулиша, 1863.]

Братья-писатели, в нашей судьбе

Что-то лежит роковое.

    Н. Некрасов

Акт I

ДЕЙСТВУЮЩИЕ:

Виктор Петрович Кленин, поэт и критик, главный сотрудник литературного журнала, 45 лет (шеллингист и народник)[4 - В писарской копии, хранящейся в библиотеке РАНХиГС, карандашом (вероятно, рукой Е. И. Якушкина) помечен прототип Кленина – Аполлон Александрович Григорьев (1822–1864) [см.: Миллер С. А. Рукопись драмы П. Д. Боборыкина «Скорбная братия» // Фонды редких книг научных библиотек: По материалам международной научно-практической конференции «Фонды отделов редких книг научных библиотек в цифровую эпоху» (Санкт-Петербург. 14–15 февраля 2019 r.): сборник докладов. СПб.: ИПЦ СЗИУ РАНХиГС, 2019. С. 248].Обозначение «шеллингист» отсылает к глубокому интересу Григорьева к поздней философии Шеллинга – явлению, довольно нетипичному для времен молодости Григорьева, пришедшейся на 1840-е гг., и вполне уникальному для интеллектуальной атмосферы конца 1850-х – 1860-х гг. Интерес к философии Шеллинга отчасти роднил Григорьева с его младшим современником, ставшим позднее другом и литературным душеприказчиком, Н. Н. Страховым (послужившим прообразом Сахарова, «магистра, 30 л.») [см. подробнее: Ходанович М. А. Влияние философии Шеллинга на мировоззрение почвенников А. А. Григорьева и Н. Н. Страхова // Философия Шеллинга в России / Под общ. ред. В. Ф. Пустарнакова. СПб.: Изд-во РХГИ, 1998. С. 449–474].Характеристика «народник» здесь употребляется в смысле, отличном (хоть и родственном) от вошедшего в широкий обиход с 1870-х обозначения сторонников воззрений «аграрного социализма» (генетически связанных с концепциями А. И. Герцена, Н. Г. Чернышевского, М. А. Бакунина и П. Л. Лаврова). Имеется в виду общее обозначение для сторонников националистических взглядов, более широкое, чем отдельные конкретные названия, например «славянофилы», «почвенники», «московская партия» и т. п., позволяющее объединить таких лиц, как М. П. Погодин, А. С. Хомяков, Ап. А. Григорьев, М. Н. Катков. Это словоупотребление встречается время от времени и в дальнейшем как еще не требующее оговорок и отграничений от позднейшего значения «народничества»: так, уже в 1-й половине 1890-х в мемуарном очерке о делах Российской академии наук в 1860-е – начале 1870-х гг. бывший непременный секретарь Академии К. С. Веселовский (кстати, заметим, дядя С. Л. Перовской, руководительницы удавшегося покушения партии «Народная воля» на Александра II 1 марта 1881 г.) пишет, касаясь дела об аренде «Санкт-Петербургских ведомостей», в которых был заинтересован М. Н. Катков, чью сторону приняла графиня А. Д. Блудова, фрейлина (а с 1863 г. – камер-фрейлина) императрицы Марии Александровны: «Графиня Антона Дмитриевна Блудова, жившая с отцом* и всегда интересовавшаяся русской литературой, и в особенности московскими писателями-народниками [выделено нами – А.Т.]» [Веселовский К. С. Отголоски старой памяти: Воспоминания и записки непременного секретаря Императорской Академии наук / Сост. Е. Ю. Басаргина. СПб.: Реноме, 2017. С. 147].* Граф Дмитрий Николаевич Блудов (1785–1864), видный российский государственный деятель, в молодые годы – член литературного общества «Арзамас». Ко времени, о котором повествует Веселовский, – председатель Государственного совета, президент Академии наук.].

Сахаров, магистр[5 - Магистр – в российских университетах XIX – начала XX века ученая степень, аналогичная современной степени кандидата наук. Степень магистра получало лицо, окончившее университет и прошедшее после этого систему экзаменов, свидетельствующих о профессиональной подготовке в соответствующей области (по заведенной практике в зависимости от того, по какой теме экзаменующийся писал магистерскую диссертацию, назначались соответствующие вопросы к экзаменам – процесс подготовки к ним и последующая сдача многократно обстоятельно описаны в университетских мемуарах и дневниках [см., например: Милюков П. Н. Воспоминания / Предисл. Н. Г. Думова. М.: Политиздат, 1991. С. 97–99; Пресняков А. Е. Письма и дневники: 1889–1927 / Отв. ред. А. Н. Цамутали. СПб.: Дмитрий Буланин, 2005]. Магистерским экзаменам и подготовки диссертации посвящена масса записей 1889 – начала 1900-х гг.). Лицо, выдержавшее магистерские экзамены, именовалось магистрантом, то есть имеющим право представить факультету магистерскую диссертацию. После успешной защиты последней магистрант получал степень магистра, и мог замещать должности экстраординарных профессоров (и читать курсы в качестве приват-доцента). Магистерская степень присваивалась всеми факультетами, за исключением медицинского, а духовные академии имели право присваивать степень магистра богословия [см. подробнее о становлении отечественной системы ученых степеней: Андреев А. Ю. Возникновение системы российских ученых степеней в начале XIX в. // Вестник Православного Свято-Тихоновского гуманитарного университета. Серия 2: История. История Русской Православной Церкви. 2015. № 1 (62). С. 62–87].Н. Н. Страхов, прообраз Сахарова, в 1867 г. защитил в Императорском Санкт-Петербургском университете магистерскую диссертацию «О костях запястья млекопитающих».], 30 л., Гудзенко, литературный хохол[6 - Отметим, что Боборыкин познакомился с Ап. Григорьевым, как он сам указывал в мемуарном очерке 1877 г., через П. П. Чубинского (1839–1884) – видного деятеля украинофильского движения 1860–1870-х гг., автора стихотворения «Ще не вмерла Украiна» (1862, с 1992 – текст официального гимна Украины), а в конце 1850-х – начале 1860-х – студента Санкт-Петербургского университета [Боборыкин П. Д. А. А. Григорьев. (Из воспоминаний о пишущей братии) // Григорьев А. А. Воспоминания / Ред. и коммент. Иванова-Разумника. М., Л.: Academia, 1930. С. 567; Боборыкин П. Д. Воспоминания. В 2 тт. Т. 1 / Вступ. ст., подгот. текста и прим. Э. Виленской и Л. Ройтберг. М.: Художественная литература, 1965. С. 230].], 32 л., Подуруев, поэт и борзописец из студентов, 25 л. – сотрудники того же журнала

Караваев, актер, 35 л.

Бурилин, композитор, 28 л.

Элеонский, молодой писатель, 26 л.

Александр Иванович Погорелов, литературная знаменитость, 48 л., изящная личность.

Действие происходит в квартире Кленина. Большая комната. Мебели мало. Посредине стол, заваленный рукописями, корректурами и книгами. На нем же несколько бутылок пива и стаканы. Вечер.

I

Кленин, Сахаров, Подуруев сидят у стола.

Сахаров. Нет, Виктор, ты не говори этого, Элеонский – талант! Язык один чего-нибудь да стоит![7 - Для литературы 1860–1880-х гг. характерно особенное внимание к точности воспроизведения речевого рисунка персонажей, что проявляется в многообразных очерках из жизни простонародья, купечества, духовенства. Одним из первых этот интерес уловил и ярко представил Островский, что неоднократно отмечалось первыми критиками его драматических произведений [см.: «Современник» против «Москвитянина»: литературно-критическая полемика первой половины 1850-х годов / Составители: А. В. Вдовин, К. Ю. Зубков, А. С. Федотов. СПб: Нестор-История, 2015]. Из последующего, сохранившего широкую известность до наших дней, достаточно напомнить о Лескове и его «специализации» на быте и нравах русского духовенства. В полемическом ответе Лескову (на заметку, подписанную «Свящ. П. Касторский») Достоевский в «Дневнике писателя» (на то время – отдел в газете «Гражданин», редактировавшейся Достоевским в 1873 г.) язвительно замечал: «Я узнал вас, г-н ряженый, по слогу. Видите ли, в чем тут главная штука: в том, что современные критики и хвалят, пожалуй, иногда современных писателей-художников, и даже публика довольна (потому что, что же ей, наконец, читать?). Но и критика понизилась уже очень давно, да и художники наши, большею частию, смахивают на вывескных маляров, а не на живописцев. Не все, конечно. Есть некоторые и с талантом, но большая часть самозванцы. Во-первых, г-н ряженый, у вас пересолено. Знаете ли вы, что значит говорить эссенциями? Нет? Я вам сейчас объясню. Современный «писатель-художник», дающий типы и отмежевывающий себе какую-нибудь в литературе специальность (ну, выставлять купцов, мужиков и проч.), обыкновенно ходит всю жизнь с карандашом и с тетрадкой, подслушивает и записывает характерные словечки; кончает тем, что наберет несколько сот нумеров характерных словечек. Начинает потом роман, и чуть заговорит у него купец или духовное лицо, он и начинает подбирать ему речь из тетрадки по записанному. Читатели хохочут и хвалят, и, уж кажется бы, верно: дословно с натуры записано, но оказывается, что хуже лжи, именно потому, что купец али солдат в романе говорят эссенциями, то есть как никогда ни один купец и ни один солдат не говорит в натуре. Он, например, в натуре скажет такую-то, записанную вами от него же фразу, из десяти фраз в одиннадцатую. Одиннадцатое словечко характерно и безобразно, а десять словечек перед тем ничего, как и у всех людей. А у типиста-художника он говорит характерностями сплошь, по записанному, – и выходит неправда. Выведенный тип говорит как по книге. Публика хвалит, ну а опытного старого литератора не надуете» [Достоевский Ф. М. Ряженый // Он же. Дневник писателя. В 2 т. Т. 1 / Под ред. Т. А. Касаткиной. М.: Астрель; АСТ, 2004. С. 113–114]. Большую известность в свое время, в 1860-е, за счет знания говоров и быта прикамья получил Ф. М. Решетников, к этнографической точности стремился и во многом ее достигал Г. И. Успенский, за знание коннозаводческого словаря уже на рубеже 1880–1890-х особенных похвал удостаивался в критике роман А. И. Эртеля «Гарденины». Эта литературная линия сохранила свое значение и в дальнейшем: так, именно за своеобразие, этнографизм языка первоначально были удостоены внимания первые произведения Леонида Леонова.]

Кленин. Бурсацкий жаргон[8 - Жаргон (jargon, фр.) – испорченное наречие, местная речь, говор. Бурсацкий жаргон – речь, отдающая семинарией (отметим сразу же, что семинарская характеристика, жаргон Элеонского, будет нарастать по ходу пьесы, и в 3-й сцене IV акта он говорит почти исключительно им).] и больше ничего. Это стихийное начало, душа моя, а не собственный зачин. Я уважаю стихийные начала, но не частные, не болезненные! Вот в Полежаеве, например, ты чуешь, какие силы завещала ему стихия! А в Элеонском бесспорно есть дарование, да все это разъедено семинарской желчью, напускным резонерством – вот чего моя утроба не переваривает!

Сахаров. По-моему, не худо бы приурочить Элеонского. Хорошая беллетристика, особливо к подписке, – вещь не лишняя[9 - Несмотря на идейную направленность, которую приобрели с конца 1850-х все русские толстые журналы (процесс этот активно начался еще на рубеже 1830–1840-х гг., с момента появления конкуренции первому отечественному толстому журналу, «Библиотеке для чтения», и необходимости более точного позиционирования на журнальном рынке), и, соответственно, определяющую роль критики и обозрений, основной читательский интерес заключался в беллетристике [см., например: Евгеньев-Максимов В. «Современник» в 40–50 гг.:От Белинского до Чернышевского. Л.: Изд-во писателей в Ленинграде, 1934; в особенности ч. 1, посвященную организации журнала в первые два года его существования]. Соответственно, журналы старались выставить лучшие материалы на месяцы подписки – последние месяцы уходящего и первые месяцы наступающего года, при этом нередко особенно выигрышные вещи помещались так, чтобы одна их часть печаталась в уходящем, а другая – уже в номерах нового года (и, напротив, – как отдельное рекламное сообщение – редакции иногда извещали читателей, что обещанное произведение целиком поместится в номерах одного года).].

Подуруев. Еще бы!

Сахаров. Элеонский с своей редакцией не в ладах. Да и в самом деле, они из него весь сок выжимают! Если б теперь сойтись с ним поближе, он, наверное, отстал бы совсем от того лагеря.

Подуруев. Вот погодите. Гудзенко хотел непременно привести его сюда, может, даже сегодня приведет.

Сахаров. Где они познакомились?

Подуруев. Где-то в трактирном заведении[10 - Трактир в середине XIX века – заведение невысокого уровня для непритязательной публики. Обслуживанием посетителей в трактирах занимались половые: в отличие от официантов, работавших в ресторанах, они были одеты в русский костюм.О петербургских трактирах см. обстоятельное исследование: Конечный А. «Трактирные заведения» как факт быта и литературной жизни старого Петербурга // Он же. Былой Петербург: проза будней и поэзия праздника. М.: Новое литературное обозрение, 2021. С. 153–211.]. Хохол от него в восхищении, говорит, душа-человек!

Сахаров (Кленину). Тебе, кажется, это не по нутру?

Кленин. Нет, что же!.. Я очень рад… бойкий сотрудник в теперешнее время – находка. Только, братцы, я вот что вам скажу: как волка не корми, не приручить его ни в жизнь! Не знаете, что это за господа? Мы – любовь, идеал, народное начало, они – отрицание, рассудочность, угловатые прозаические бредни. Не вижу я, как перешагнут эти пропасти!..[11 - Здесь: появление темы, пока прямо не названной, лишь обозначенной через противопоставление мы/они – «люди сороковых годов» и «новые», – которая станет сквозной.]

Подуруев. Да это только так, для форсу делается! Давай его нам денька на два. Посмотри, как мы его отшлифуем! Он же, говорят, выпить и закусить не дурак! А коли человек не глуп выпить, значит в нем душа есть.

Кленин. Человек, братец, пьет от двух причин: или от потребности загула, или от безобразия. Иногда от того и от другого вместе. Я прошел оба стадия. В молодом малом загул – хороший знак до известного возраста, коли судьба не подбавит от себя разных пакостей. Я вам про себя скажу: не начни я с вами новой жизни, с душевной целью, с горячим словом – я пропал бы!.. А теперь – баста! (Подуруеву.) И тебе, юноша, не позволю беспутничать! И вот вам доказательство, братцы, что как бы не была глубока бездна всяких мытарств, идея одна в силах возродить вас и очистить (декламирует):

Как хартею белую
Как скорлупу яичную
Как девицу непорочную
Как вдовицу благочестивую![12 - Цитата из народного стиха «Страшный суд». См.: Голубиная книга: Русские народные духовные стихи XI–XIX вв. М.: Московский рабочий, 1991. С. 243. Особый интерес к русской народной духовной поэзии приходится на 2-ю половину 1850-х – начало 1860-х гг. Примечательно, что 1-е издание Энциклопедического словаря Брокгауза и Ефрона под ред. К. К. Арсеньева в статье «Голубиная книга» (автор А. И. Кирпичников) дает в библиографии из семи работ, им посвященных (помимо общих курсов по истории литературы), пять – вышедших в период с 1856 по 1861 г.; а, если к ним прибавить еще и магистерскую диссертацию Ф. И. Буслаева, отпечатанную в 1848 г., шесть из семи работ придутся на годы, близкие ко времени действия пьесы.]

Подуруев. Ха, ха!.. Скорлупа яичная!.. Ну меня, кажется, не скоро отмоешь!

Кленин (Сахарову). Ты, мудрец, смотри построже за ним. Говорю тебе, Подуруев: настало время творить и мыслить. Я за всех вас погулял на своем веку, и из глубины прегрешений моих говорю здесь: да отыдет от тебя чаша сия!

Подуруев. В чувствительность впадаешь на старости лет. Лучше, по-моему, держаться раскольничьей морали: коли не согрешишь, так и не покаешься…[13 - Формулировка, приписываемая тем или иным раскольничьим сектам/толкам – от молокан до федоссевцев [см.: Живов В. М. Русский грех и русское спасение. Публичная лекция. 2009. http://polit.ru/article/2009/08/13/pokojanije/; Иванов С. А. «Не согрешишь – не покаешься»: о парадоксах спасения души на Руси и в Византии // Труды Института русского языка им. В. В. Виноградова. 2016. № 9. С. 33–39] и в обыденном представлении зачастую связываемая с хлыстами/хлыстовством [см. о хлыстах и хлыстовстве в контексте русской «высокой» культуры: Эткинд А. М. Хлыст. Секты, литература и революция. М.: Новое литературное обозрение, 1998].] Однако распорядиться бы насчет выпивки. Придет свежий человек, надо же его угостить! Я спосылаю Акулину? Хересов[14 - Херес – белое крепленое вино, производимое в провинции Кадис. Популярность приобрело, в ряду других крепленых вин пиренейского полуострова, в XVIII веке в Англии прежде всего благодаря возможности морской транспортировки без риска для качества вина. Среди других вин в XIX в. сравнительно недорогое. Помимо прочего, хересами именовали отнюдь не только крепленое вино из Херес-де-ла-Фронтера и окрестностей, но и аналогичные или сходные вина из других местностей (иногда для различения используя кальку с английского – шэри).], что ли?

Сахаров. Ведь ты дал обещание кроме пива ничего в рот не брать.

Подуруев. Когда?.. Что ты, что ты, отроду в первый раз слышу. Без хересов, ты сам рассуди, как же можно завести знакомство с хорошим человеком?