Моторы гинеколога Суна

Калянин. Задаром, Витенька.

Ткаченко. А что ты вздыхаешь? Как будто я приехал подзаработать, а ты ко мне за минуту до старта подходишь и, понурившись, оповещаешь об изменившихся обстоятельствах. Насчет того, что никакого призового фонда не будет, я знал загодя. В прошлом году какие-то крохи ты наскреб, ну а в этом… не вышло?

Калянин. Последний спонсор отказался.

Ткаченко. Частное лицо?

Калянин. Артель лесорубов. За вырубку лесов я их ненавижу! Деньги бы я у них не брал, но «Усть-Куйгинская лыжня» – мое детище, и если стоит вопрос о его выживании, принципы для меня отступают… первую «Усть-Куйгинскую лыжню» я организовал восемнадцать лет назад. В ней вместе с заслуженными ветеранами и подающей надежды молодежью бежали члены сборной, на нее съехались газетчики из центральных спортивных изданий, интерес был обусловлен тем, что крупные компании не поскупились и выделили мне средства на тысячные долларовые призы. Себе я ни цента не присвоил! Абсолютным общественником дело вел. Почему финансирования стало из год в год сокращаться, остается для меня загадкой.

Ткаченко. «Усть-Куйгинская лыжня» – это ты.

Калянин. Во многом я.

Ткаченко. А твое имя поблекло. Для денежных мешков ты сейчас кто? Жалкий проситель. А при зарождении твоей лыжни ты был известным спортсменом, только что завершившим свою небезуспешную карьеру. Ее отголоски тебе в сборе денег некоторое время способствовали, но все забывается… ничто долго не живет. Ты, Петр Палыч, себя не накручивай! Не растравляйся из-за того, что лыжня твоя загибается, и сам ты сдаешь – грудь у тебя впалая, спина круглая… держись за прошлое! На лыжах ты до сорока пяти лет добегал! Кто еще из твоих знакомых может похвастать, что без него поболее четверти века большие гонки не обходились?

Калянин. Большие и не очень. Заключительные лет одиннадцать я на крупномасштабные состязания даже периодически отбор не проходил. На внутрироссийских выступал, а выезжать на заграницу уже не приходилось.

Калянина. Ты же ездил в Египет. Со мной.

Калянин. Я о соревнованиях – не об отпуске. Проложи там кто-нибудь вокруг пирамид лыжную трассу, я бы всех местных и в шестьдесят, как орешки пощелкал. Между купаниями и загораниями. В Египте я весь растекся… белковая недостаточность.

Калянина. Если бы мы жили в отеле по разряду «все включено», ты бы питался поплотнее.

Калянин. В Египет я поехал не брюхо наедать.

Калянина. На исторические памятники посмотреть?

Калянин. Не насядь на меня ты, дорогая, я бы в нем моим посещением не отметился – в запросы моей души Египет не входит. В наших морозах мне сидеть радостней.

Калянина. И дешевле.

Калянин. Твоя настойчивость в траты меня ввела… думал ограничиться одной суммой, а на третий день понимаю, что уложиться в нее ну никак. А пополнить бюджет неоткуда! Жена, забрав последнее, пошла по кафе и сувенирным лавкам, а я шатаюсь по гостиничному холлу и кумекаю, что бы мне предпринять. Повелительно требую от себя идей. Девушка, идущая ко мне, чтобы пройти мимо меня, идею во мне пробуждает. Девица из туристов, по одежде и украшениям обеспеченная, и по мне прокатывается измышление, что почему бы мне к данной цыпе не подойти и не сказать ей, что она моя дочь. Возможно, что-нибудь и выгорит.

Ткаченко. Ты не осмелился.

Калянин. Я подошел.

Ткаченко. И сумел набиться ей в отцы?

Калянин. Девушка она была шведская. Белокурая, метр восемьдесят, с ногами, что наши сосны… разговорный английский в моих соревновательных поездках по Европе освоил, а шведы владеют им, как родным. Выдав «How do you do?», я обрел уверенность, и у нас пошло-поехало – из ротовых отверстий словечки вылетали раскованно. У меня в основном односложные, типа междометий. Мне на английском свободно свои мысли не выразить, да и мужчина я, с чего мне забалтываться и длинными фразами шпарить. Когда шведка ко мне двигалась, она кушала шоколадный пончик. Доела и, эротично облизывая пальцы, выложила мне, что она из Гетеборга, что обожает путешествовать, побывала и у нас в России – на Камчатке. У вулкана Корякская Сопка.

Калянина. Действующего?

Калянин. Она не обмолвилась, а уточнять… я ее, конечно, слышал, но преимущественно на нее смотрел.

Калянина. Действующим?

Калянин. Кем?

Калянина. Мужиком! Глядя на шведскую потаскуху, ты почувствовал, что ты еще действующий?

Калянин. В номер я ее привел.

Ткаченко. Сказать ей, что ты ее отец?

Калянин. Врать столь милой девушке мне расхотелось. Раз мне представился такой удобный случай быть честным, зачем же его упускать?

Ткаченко. Не лгать, жить по совести… правильно.

Калянина. До он ей солгал! Со всей кобелиной лживостью наплел ей, что он не женат! Или для шведских потаскух незначительно, кто женат, а кто холост?

Калянин. Она не потаскуха… она Карин. Карин Оллсон. Из Гетеборга. С людьми она сходится запросто! А что я? Я покорился обстоятельствам. По всем пунктам.

В комнату входят Луфанов и Блошигин – на худосочном Луфанове зеленоватый лыжный комбинезон.

Блошигин поплотнее и комбинезон на нем белый.

Калянин. Вас, парни, мы увидеть уже не чаяли. Тренер вас звал, а вы чего? Чем вы оправдаете вашу задержку?

Луфанов. Нас звали двоих. А когда я Виктора Петровича услышал, Жоры около меня не было – за минуту до этого из избы ему приспичило выйти. И я, чтобы пригласить его к вам, тоже вышел.

Ткаченко. Возле избы его не было?

Луфанов. Был.

Калянина, фыркнув, покидает комнату.

Ткаченко. И что же? За это время и письменное приглашение можно было составить! Что вас там так увлекло, что вы заставили меня ждать? Команда войти пришла к вам от тренера! Сверху пришла! Для вас мое устное распоряжение, как для районного чиновника министерская бумага с печатью! Ему приказано, и он обязан сломя голову делать! А вы почему поторопиться не соизволили?

Блошигин. Мы разговорились.

Ткаченко. О том, идти ко мне или не идти? Кто-то из вас высказывался «за», а кто-то заявлял, что тренера допустимо ослушаться? И кто же из вас этот смутьян? Говорите, кому из вас вломить по шее лыжной палкой.

Блошигин. Если за дело, то никому. Вас, тренер, мы не обсуждали. У нас бы языки к гортаням приросли, начни мы на вас катить. Я бы и тому мужчине, скажи он о вас грубость, продолжать бы не дал. Ушел бы назад в избу. И что бы ему оставалось, кроме как заткнуться? Перед кем ему было бы вас обкладывать? Перед лесом?

Ткаченко. Ты, Жора, о ком? Какой мужчина, какие обкладывания, какого ты мне тут заливаешь… у избы ты наткнулся на какого-то праздношатающегося мужика? У твоего дома, Петр Палыч, зимой что, принято променады устраивать?

Калянин. При желании чего не сделаешь. Откуда он шел, ты не заметил?

Блошигин. Он стоял у вашей двери. В спортивной шапке и с лыжами. Фирмы «фишер». По его внешности он стреляный воробей. Спросил у меня, сколько нас будет в забеге, я ответил, что трое, и он промолвил, что численность участников «Усть-Куйгинской лыжни» можно увеличить. Как повести себя в подобной ситуации, я не знал. Чтобы что-то сказать, сказал, что тренер учит нас распределять силы. На стартовом участке все не расходовать, а то на финише не просто не выиграешь, а даже до него не доедешь.

Луфанов. Когда я вышел из избы, они действительно беседовали о тактике. Я подключился и стал говорить, что это правда, при неэкономичной манере бега ты уже на середине дистанции мечтаешь с нее сойти – из тебя словно бы весь воздух выпустили. И ты, задыхаясь, думаешь: ну и дурак же я – тренер меня предупреждал, а я в который раз решил по-своему… сегодня, тренер, я бешеной таранкой со старта не понесусь.

Ткаченко. Семьдесят пять километров, Гришенька. По холодному дремучему лесу. Если на пятидесятом километре тебя подкосит усталость, уповать тебе не на что. Машина «скорой помощи» к тебе с небес не спустится.

Луфанов. А что сразу «скорая»? Я отдохну и поеду.

Ткаченко. На отдых нужно время. А у тебя его нет – за краткий период ты не восстановишься, а сколько-нибудь долгое пребывание на морозе в неподвижном состоянии опасно тем, что кровь стынет, мышцы и сухожилия задубевают, и в человеке усиленно происходит реакция отторжения. Отторжения жизни. Тебе нравится, как ты живешь?