Моя тропинка. О писателях, о литературе, о кино, о молодежи, о мифах и о себе

– Посмотрим.

Николай Дорошенко

Мы условились, что Дорошенко позвонит Леонову, договорится о встрече и скажет мне, когда он нас примет.

Жил Леонид Леонов на улице Герцена, неподалеку от ЦДЛ, где мы встретились с Дорошенко. По дороге к дому Леонова, Коля снова говорил мне, что роман сложный, не дописан еще, но издать его большая честь, все-таки Леонид Леонов. Я молчал, волновался: сейчас увижу живого классика, буду разговаривать с ним. Я представлял его таким, каким видел два с половиной года назад с Горбачевым.

Леонид Леонов открыл нам дверь сам, открыл, глянул на меня острым глазом, другой, прищуренный, как бы спрятался глубоко в глазнице, за веками, под белой жесткой бровью, и было впечатление, что оттуда он хитренько и постоянно изучает, оценивает тебя, протянул худую теплую руку для пожатия и хрипло сказал:

– Проходите, проходите.

Леонид Леонов

Он довольно энергично двинулся впереди нас по коридору в свой кабинет.

Там я увидел Бориса Стукалина, бывшего министра печати. Я знал, что Леонов пригласил его, чтобы он присутствовал при разговоре со мной, издателем, знал, что Леонид Максимович дружил с ним издавна, доверял ему, и понимал, что Стукалин должен следить за тем, чтобы я не обманул Леонова, когда мы будем обговаривать условия договора. Они знали, что я буду вести разговор и о переиздании романа «Вор». С Борисом Стукалиным я был немного знаком. Он мой земляк, тамбовский, школу заканчивал в Уварове в нашем райцентре. Правда, было это задолго до моего рождения.

Кабинет Леонова был довольно большой, с балконом. Письменный стол высокий, весь завален листами бумаги, уставлен книгами; книжные шкафы всюду; кровать, отгороженная шкафом. Видимо, он здесь же спал.

У Леонида Леонова

Леонид Леонов притащил из дальнего угла комнаты одно за другим два деревянных старинных кресла, не поднимая, а двигая ножками по дубовому паркету, установил их напротив своего мягкого зеленого кресла, стоявшего у стены рядом с журнальным столиком с лампой и старым портативным радиоприемником, сел в свое низкое продавленное от частого долгого пользования кресло, выставил вверх острые худые колени, взял со столика, из-под горевшей лампы маленькие ножницы и глянул на меня прежним острым взглядом. Я пока не знал, что он совсем плохо видит.

– Вы знакомы с Борисом Ивановичем? – спросил он.

– Даже земляки. Тамбовские…

– Вот как? – удивился он. – Это хорошо.

– Леонид Максимович, я привез вам свои книги, – щелкнул я замками кейса и протянул ему только что вышедшие тома своих сочинений.

Леонов взял книги, погладил их пальцами, поласкал, подержал в руке, не открывая, одобрил:

– Хорошо издали! – и отложил на столик. – О чем Вы пишите?

Для меня это самый трудный вопрос. Обычно я отвечаю, как ответил ему:

– О жизни… О том, что сейчас происходит. Правда, во втором томе роман для меня исторический, начало двадцатых, восстание Антонова на Тамбовщине. Писал по архивным документам. Раньше их скрывали от писателей.

– Да, да, Антонов, Тухачевский… Страшное время было, страшное,.. помню, помню…

Я рассматривал его лицо с неподвижной от паралича одной стороной. Сухие бескровные щеки, редкие изжелта-седые волосы зачесанные назад, казалось, что от старости они стали зеленеть. Говорил он тихо, хрипло, невнятно, одним краешком рта, и все время вертел в руке ножницы, играл ими. Я напрягался, чтобы понять, что говорит он. Завели разговор о его романе. Оказалось, что название у него «Пирамида», а не «Мироздание по Дымкову», как я считал.

– Рано его публиковать, рано, – сразу заявил Леонов. – Работы много, целые главы писать надо, куски вставлять, сшивать… Может, и не допишу, уйду туда.

Но заключить договор с издательством «Голос» он был готов. Только непременно нужно было указать в договоре, что он имеет право работать над текстом столько, сколько потребуется, а самое главное, что издательство ежемесячно будет платить зарплату редактору романа Ольге Александровне Овчаренко, которой он чуть ли не ежедневно диктовал вставки, куски романа и целые главы. Сам он уже писать не мог, не видел. Эти условия были приемлемы для нас. Очень долго обсуждали, как печатать. Леонов сомневался, что доделает роман, и предлагал печатать так: там, где глава не дописана, курсивом, от имени редактора делать вставки, мол, здесь автор не дописал, но хотел он сказать то-то и то-то, тут с героями должно произойти то-то и то-то. Из разговора я решил, что роман написан отдельными главами, которые нужно пополнять и пополнять, чтобы повествование стало стройным, последовательным.

– Идемте, я покажу вам роман, – сказал мне Леонов. Мы все четверо направились в другую комнату, где на столе лежали стопкой, возвышались чуть ли не на полметра пять толстенных папок.

– Вот, – указал на них Леонов. – Сорок лет писал. Он взял верхнюю, развязал, открыл. Первый лист весь был склеен из кусочков бумаги с напечатанными разными шрифтами строчками.

– Только один экземпляр… Если хотите почитать, приходите ко мне и читайте. С собой не дам.

То же самое он предложил и Стукалину с Дорошенко. Оказывается, они тоже не читали роман.

– А если ксерокопировать его? – спросил я.

– Можно… но только с собой не дам.

– Мы можем сюда ксерокс принести и снять копию. – У нас в издательстве был маленький ксерокс.

– Мне сказали, его нужно две недели ксерокопировать, а как же я работать буду, шум. Нет нельзя…

Я был в недоумении: как же почитать роман, посмотреть, что мы будем печатать? В тот вечер так мы этот вопрос и не решили. Договорились, что мы со Стукалиным подготовим договора на издание «Пирамиды» и «Вора» и приедем к Леонову подписывать.

С изданием «Вора» была маленькая проблема. У Леонова был договор с издательством «Современник», там даже набрали его, но не печатали, нет средств. Стукалин обещал позвонить директору издательства и спросить, не будет ли он возражать, если роман напечатает другое издательство. Я просил Борис Ивановича ни в коем случае не говорить, что печатать собирается «Голос». Я знал, как только он назовет нас, «Современник» скажет, что сами напечатают. И действительно напечатают. Было уже такое.

Я предложил Валентину Распутину издать трехтомник его сочинений. Только что мы выпустили сборник его повестей. Распутин был не против, но сказал, что о моем предложении поговорит в издательстве «Молодая гвардия», так как он давний автор этого издательства, и ему неудобно без их ведома печатать собрание сочинений в другом месте. Если «Молодая гвардия» не собирается выпускать его сочинения, то Распутин готов сотрудничать с нами. Как после он рассказывал мне, в «Молодой гвардии», конечно, не планировали издавать трехтомник, но как только узнали, что Алешкин желает это сделать, тут же изъявили готовность заключить с ним договор. И выпустили.

2. Пирамида

Мы вернулись в кабинет Леонова, условились, что делать дальше и завели разговор о том, что болело. Еще свежа была рана от развала Великой державы, нельзя было смотреть без возмущения на лакейство Ельцина перед Штатами. Обнищание народа только набирало силу, уже было видно, в какую пропасть тащат Россию ельцинисты: «Не может сын смотреть спокойно на горе матери родной, не может гражданин достойный к России холоден душой». О России и шла речь.

Леонова крайне возмущало, как с холодной душой окружение Ельцина, ощетинившись штыками и танками, терзало Россию. Разговор плавно перешел на дела в Союзе писателей, который распался на два лагеря: на лакеев Ельцина и его оппонентов, на тех, кто ненавидит русскую землю и кто любит ее. Один из особо активных секретарей вновь образованного Союза российский писателей сказал мне однажды: Вы боретесь за возрождение великой России, мы за дачи в Переделкино.

Надо сказать, что борются они успешно. Правда, дач хватило только секретарям, а рядовые члены, увидев, что их в очередной раз провели, начали каяться, возвращаться под крыло Союза писателей России. Когда шла речь о делах сиюминутных, Леонов больше расспрашивал, мы с Дорошенко были секретарями Союза писателей России, охал, возмущался, а когда заговорили о вечном, о литературе, о литературном процессе, о делах минувших, мы замолчали, слушали Леонова, лишь изредка вставляли реплики.

Я был поражен памяти, ясности мысли Леонида Максимовича. Я еще узнаю потом, что продиктованный ему один раз номер телефона, он накрепко запоминает, ведь ни записать его, ни прочитать он не может. В первый раз я слушал мудреца, мысли которого хотелось записать, запомнить, обдумать в одиночестве. Передо мной был великий человек!

Я вспомнил, что только вчера познакомился с другим великим человеком нашего времени, с Ильей Глазуновьм, был у него дома. И как они поразительно несхожи! Все в них прямо противоположно. Крепкий Глазунов, это сама энергия, огонь, вихрь! Ни секунды на месте, ни секунды без дела, ни секунды без слова. В кабинете всегда народ, круговерть, столпотворение: режиссеры из Франции, корреспондентка из Англии, писатели, телевизионщики.

А кабинет как музей: картины, скульптуры, иконы, подсвечники, каждый угол забит, заставлен, завален, круглый стол посреди комнаты с высоченной грудой книг, собеседника напротив не видно. Кажется, что каждую минуту трещит звонок, открываете дверь, то жена Кобзона привезла подарок из Иерусалима – крест-распятие с изображением Христа на эмали, то бомж заглянул, переночевать негде, кто-то приходит, кто-то прощается; всех Илья Глазунов встречает, провожает: поцелуи, объятия. Шум, гам, говор.

Илья Глазунов

Когда он решает с кем-нибудь какое-то дело, то посторонних, вручив им экзотическую импортную бутылку водки, отправляет в трапезную, не знаю, как он сам называет эту узкую комнату, в которой умещается только длинный деревянный стол и две скамьи вдоль стен, увешанными лубочными картинами.

За этим столом я неоднократно сиживал с Пашей Гореловым, ведущим программы «Добрый вечер, Москва», он-то и познакомил меня с Глазуновым, с Владимиром Солоухиным, с Валентином Новиковым, который написал замечательный текст к нашему альбому Глазунова «Вечная Россия», и который работал с Глазуновым над большой книгой и, надеюсь, напишет для нас биографическую книгу «Илья Глазунов».

За этим столом обсуждались и альбом, и книга о Глазунове, рождалась идея выпуска десятитомника Владимира Солоухина. Как поразительно не похож на Глазунова Леонид Леонов, классический мудрец, спокойный, простой, много испытавший, далекий от всего суетного, ни к чему материальному не стремящийся, живущий вечным, думающий о Боге, и которого волнует только судьба человечества, будущее его.

Когда мы уходили от Леонова, состояние мое было какое-то умиротворенное, хотелось думать о вечном, о Боге, о литературе. Постоянные издательские заботы, вечный вопрос, как выбить деньги из должников на издание следующей книги, забылись, ушли вглубь.

Договоры на издание «Пирамиды» и «Вора» мы со Стукалиным сочинили быстро. «Современник» отказался от «Вора». Подписывал договоры Леонид Максимович при Стукалине. Я прочитал ему все пункты договора, он выслушал, уточнил кое-что и подписал, передал эксклюзивное право на издание «Пирамиды» и «Вора» «Голосу» до двухтысячного года.

Чуть позже я познакомился с Ольгой Овчаренко, редактором «Пирамиды», Только благодаря ей читатели получили роман в таком виде, в котором он опубликован. Ольга была дочерью недавно умершего известного литературоведа Александра Овчаренко, автора многих книг о литературе, давнего друга Леонова. Леонид Максимович знал ее с пеленок.

Когда я познакомился с ней, она заканчивала докторскую диссертацию. Интеллигентная женщина, худенькая, высокого роста, она была чересчур скромная, даже застенчивая, чувствовалось, что в житейских делах она беспомощна, что книжный мир ей значительно ближе, чем мир человеческий. Помнится, в первый же день знакомства мы с ней заспорили из-за зарплаты. Я предлагал ей месячный оклад меньший, чем у нас получали редакторы, но, как оказалось, значительно больший, чем был у нее в Институте Мировой литературы. Ей показалось, что я предлагаю слишком много, и наотрез отказалась. Я начал уговаривать. Это был единственный случай в моей жизни, когда я уговаривал человека получать большую зарплату, чем он хотел.