Свободные чтения. Составитель Лев Оборин
«Все парусиновое: ветер, пиджаки…»
Все парусиновое: ветер, пиджаки,Фанерные перегородки, отраженьеПлакучей ивы в зеркале реки,Надежды и сомненья.Усталый счетовод бросает долгий взглядНа пляж, где слишком жарко, слишком грязно.Как можно отдыхать под этот гвалт?Как это может нравиться?.. Неясно.А впрочем, кто я, чтоб судить других,Суди себя, другие неподсудны,Подумал он, и пляжный гам утих,И зной ушел… Но думать очень трудно.«Счастья было много-много…»
Счастья было много-много,А теперь тю-тю.Тварь дрожащая тревогаДелает кутью.Рис, изюм, немного мёда,Можно чернослив.Равнодушная природаСмотрится в залив.Слышен чаек крик сердитый,Комариный смех.Где защита? Нет защиты.Удалили всех.Удалили, поселилиНепонятно где.Серебристый призрак пылиХодит по воде.Люди в отпуске
Мнемозина взмахнет покрывалом,Ничего не имея в виду,А тебе уж великое в маломЗамаячит на тихом ходу.В этом акалептическом миреДаже вера и та не к лицу.Тут не Нилус, а просто четыреЧеловека в сосновом лесуВ дачной вечно-зеленой свободе,С пляжным плохо надутым мячомВот гуляют, журча о погодеИли, можно сказать, ни о чем.Эта встреча не тянет на чудоИ вообще ни на что, а тогдаПочему ж ты застыл, как ГертрудаСо зрачками известно куда?Скоро небо совьется, как свиток,Горы дрогнут и тронутся с мест,Звезды рухнут на землю, а ты тутПро какие-то дачу и лес.Алина Витухновская
Здесь северный ветер
Здесь северный ветерГлотает дырявоУтробный январь,Пылесосный Кащей.Нордической дичиТотальное правоОтменится тварьюНеясных кровей.Природа вещейПозолоченным счастьем,Трусливым мещанствомПреодолена.Кошмарный КащейЖаждет душную ясностьВ хаосе бесстрастном.И ясность дана!И тля человечьяНуление смыслаУже изловчиласьЧервячно извлечьИз вечности, гдеВ паутине повислаСвастично-распятаяРусская речь.Чужим языкомС азиатским прищуромРазносит ПредательПлощадную ложь.И спит пьяным сномВ пасти русского сюраВ дурной благодатиБезумный Гаврош.Растленный народец —Плененные ордыГнильцы раболепнойДа тли хохломской.Сосет леденецНа коленях уродаБлаженный младенец,Зачатый тобой.Он в потную гнильВыдыхает брожение,Густой ароматНеформатной тщеты.И мертвых ваниль.И тревожное тление.И Родина – ад.И виновен лишь ты.Умри, лиса, умри
Промолчу как безъязыкий зверь.Чтоб узнать, что у меня внутри,Разложи меня как тряпочку в траве,И скажи: «умри, лиса, умри».Покатились по лесу глаза,Чтоб на себя не посмотреть.Ты сказал: «умри, лиса, умри».Это значит – нужно умереть.Промолчу как рыба и мертвец,Чтоб тебе спокойно говорить.Разложив меня как тряпочку в траве:«МРИЛИСАУМРИЛИСАУМРИ».Ржавым будущим по мне прошлась коса.Полумесяц вынул острый нож.Все сказали мне: «УМРИ, ЛИСА, УМРИ, ЛИСА».Все убьют меня, и ты меня убьёшь.Я уже не слышу голоса.Если хочешь, всё же повтори:«РИЛИСАУМРИЛИСАУМРИЛИСАСАУМРИЛИСАУМРИЛИСАУМРИ»Не узнаешь своего лица,Попадая вновь всё в тот же ритм.Только не УМРИЛИСАУМРИЛИСА,А УМРИ И САМ УМРИ И САМ И САМ УМРИ.Посмотри в мои красивые глаза,Я хочу тебе их подарить.Помолись: «УМРИЛИСАУМРИЛИСАУМРИЛИСА»ИЛИ САМ УМРИ И САМ УМРИ И САМ УМРИ.Я затем даю себя убить,Чтоб в шубийство кутаясь в мороз,Ты бы мог рукой пошевелить,Как когда-то шевелился хвост.Перед зеркалом ты рыжий, шерстяной,Словно зверь с чудовищем внутри.Ты однажды отразишься мной,Я скажу тебе: «УМРИ, ЛИСА, УМРИ».Катынь
Россия вышептывала замогильноеУстами пустот кареглазых закатов.Но накатывала КатыньюОсновательно тошнота-то!И шатунел самолет-мотылик.Смерть расстелила дорогу-скатерть.Как говорят, не мытьем, так катаньем…Польшу размазывает Катынью.Шла История на костыликахВ политического нокауте.Облака плывут над Катынью.Окровавленные облака-то!Станет некой константой Канта,Астр истерикою застынет,И кровавым пятном на карте —Ясность кармическая Катыни.В католическом нафталинеВсе они в страшных висят кафтанах.Кафки-анских авиа-линийСтанет каждый полет летален.В черных ящиках Левитаном —Неразборчивое: «Кранты нам!»Кто-то выкрикнул: «От винта!» НоБезответной осталось тайнойТо падение под Катынью.Родина как привычка к небытию (отрывок)
Как говорится, твой дом тюрьма,Но и не твой. И дом не твой.Что здесь твоё, кроме пережитого?Ничего.Опыт эпохи романтизма обесценен.Твой ли дом,Если собственность неприкосновенна?Ровно как и ты прикосновенен,Вседоступен,Не защищён?Только смерть неприкосновенна.Только небытие – частная собственностьСиюминутного гражданина.Я люблю все закрытостиНебытийного «капитализма»,Похожие на банк,Сундук, тюрьму, гроб.Это метафизическая,Не экзистенциальная вечность,Безлюдная.Но если нет гарантий чего-то,Я возьму гарантии Ничто.Я молюсь ростовщикуВсемирного банка пустот,Отмеряющего Ничто.Я инвалидСвоих смертельныхВалют.Как миндальный ДалиЯ высосу динамитБезверия.Озверевший верблюдКак БериюВыблёвывает либерал…Как империю,Которую не выбирал,Ибо всё – «грехи»Хохочущих «холокостов».Когда б не стихи,Какой там Васильевский остров!Это метафора,От которой дурно.Как от цитируемогоГуманистами постмодернаАдорно.Мне разорвано дырами,А вам культурно…Как Вергилий в безверии говорлив,Так вербы вербуют рабов, ибо это веснаОбвивает наручниками каждого, кто здесь жив.Авторитарны леса есенинщины, берёзовые стволы,Заборы лесов,Болота томных смертей.Я люблю эту вышку,Пулю,Окно,Засов.Ты завидуешь герою
Ты завидуешь Герою,Морги рыщут впереди.Что же сделают с тобою?Ничего уже не жди.Вроде молод, вроде мальчик.Время есть, но в нём Ничто.Твой Писатель, твой обманщик,Шмель ласкающих пустот.Повторяешь: «Всё в порядке»День за днём, за ночью ночь.Ты лежишь в своей кроватке.Кто я, чтоб тебе помочь?Я никто, опасный чёртик,Твой отвергнутый дружок.Что б я мог тебе испортить?Всё исчезло, что бы смог.Что осталось в жизни, мальчик?Мама, книжки и вино.Как же так? Что это значит?Значит то, что всё равно.Одеяло. Книжка. Кошка.Твой писатель, твой герой.Что же он не смог немножкоДольше, дальше быть с тобой?Он уехал за границу,В санаторий или в ад.Он уже не возвратится,Красной армии солдат.Кандидат в ады, диктатор,Ленинградский почтальон.Кто же будет виноватымВ одиночестве твоём?Ты завидуешь Герою.Морги рыщут впереди.Я один хотел с тобою,Ты ответил мне: «Уйди!»Я ушёл, я укатился —Твой послушный, скучный мяч.Рядом люди или числа.Тише, Танечка, не плачь.Татьяна Вольтская
«А просто мы друг друга не любили …»
А просто мы друг друга не любили —И умерших своих не хоронили,И раненых своих не забирали,Когда бежали в страхе по спирали(А те, кто закричит – ну, что вы, что вы, —Да почитайте, милые, Толстого!)А просто мы себя считали грязью,И не жалели плачущих ни разу,И добивали радостно лежачих,И родину, как загнанную клячу,Лупили по глазам и тощим ребрам,Но каждый сам себе казался добрым.Мы лес свели и отравили водуИ умного загнали – вот он, вот он!И мальчиков по тюрьмам рассовали,И все бросались стыдными словами,Все думали – не кончимся, поди-ка, —И глядь – земля пуста и ветер дикий,И дым. И носом шмыгает мальчишка:Да ладно-ладно, кончились почти что.«Вот он, спаситель страны, которой не до спасенья…»
Юрию Дмитриеву
Вот он, спаситель страны, которой не до спасенья,Вот поводырь костей, лежащих в грязи весенней,Плачущих – назови каждую! – ждущих ласки,Это ль не danse macabre, русские пляски.Это ль не житие – тюрьма, клевета, опала:Нечего различать в шорохе листьев палыхСмутные голоса, контуры тел простертых,Нечего вызывать канувший остров мертвых.Вышиты палачи заново на знаменах,Лучше уж помолчи – нынче не до клейменых,С рваной ноздрей, дырой круглой в затылке – видишь —Музыка, пир горой – вот где у них твой Китеж!Ладно. Горит свеча в мокром лесу над ямой.Жертвы и палача горючими именамиВоздух пропитан, мох, серые корни, хвоя.Слово-то – Сандармох – сонное, меховое.Только б одну сберечь свечку, теряя силы —Чтоб миллионом свеч вспыхнула вся Россия.Неба не видно, стен – всё убиенных тени:Рано еще – с колен.Надо бы – на колени.«Как я люблю вас, современники…»
Как я люблю вас, современники,Чьи косточки еще не ломаны,Не знающие бед, ремейкамиЗлодейств – не согнанные толпамиВ подвалы. Мальчики и девочки,Люблю вас, петеньки и катеньки,Еще не ссыпанные – мелочьюИз волосатых лап – на каторги.Как я люблю вас, современники,В тенечке ждущие под соснами,Когда из вас навяжут веники,Когда засыплют вас доносами,Напишут «ВРАГ» большими буквами,Везя дорогами разбитымиТуда, где вы, почти не пуганыИ, в сущности, почти не пытаны,Пред окровавленною стенкоюПогасите улыбки-лучики.Как я люблю вас, современники,Мои случайные попутчики!«Мы будем счастливы назло…»
Мы будем счастливы назлоЗвереющему веку,Мы сквозь морозное стеклоУвидим Марс и Вегу.Когда же будет отмененМирок наш и развеян,Еще друг другу подмигнем,Уверена – успеем.Настанет вторник и среда,Но только от испугаНе дай нам, Господи, предать,Не дай предать друг друга.Когда во двор нахлынет рать —Убийцы, отморозки,Не приведи нам выбирать,Кого спасать, кого отдать —Нарезать на полоски,Которому из двух детейСберечь кусок последний.А воздух от дурных вестейГустеет – и от бредней,И в комнате полно гостей —И башмаков в передней.Но будь сегодня начеку:Как знать – перечеркнув строкуПроспекта, взяв налево,Быть может, тянется к звонкуУже – как пистолет к виску —Усталый ангел гнева.«Как дивное дитя, чьи ножки в серебре…»
Как дивное дитя, чьи ножки в серебре,Пошатываясь, снег пошел в ночном дворе,У лестницы топчась, теряясь в трех столбах,Улыбкою сквозной блуждая на губахИ трогая избы бревенчатый ковчег,И сумку на крыльце, и магазинный чек.Бушует мышь в стене, в углах клубится тень,Коротенький огонь меж обреченных телВыхватывает то поленницу, то мост,То остров на реке, то брошенный погост,То церковь, как свечу, стоящую в полях,То пестрый половик на крашеных полах.Под утро снег устал и выбился из сил,И купола задул, и губы погасил.«Вот он плывет над нами – призрак, Бессмертный полк…»
Вот он плывет над нами – призрак, Бессмертный полк,В гулком «Ура!» – как будто грохот «Катюш» не смолк.Дедушки черно-белые, глянцевые отцы,Ветер лижет их лица – на палочках леденцы.Все мы на запах Победы слетаемся, как на мед,И мертвецы над нами тихо плывут вперед,В будущее. Молчали деды – придя с войны.Внуки пригубят крови дедовой – и пьяны,Столько ее разлито – рядом ли, вдалеке —Все мы стоим по шею в теплой ее реке.Волны ее упруги: здесь, посреди реки,Все поневоле братья, на берегу – враги.Завтра пойдут колонной дети – и встретит их —Черной икрой ОМОНа площадь: не для живых!Вот сгорят они в танке, примут последний бой —Мы их наденем на палки и понесем над собой.Будем любить их нежно, в мутном глазу – слеза,Будем любить их – павших, ну а живых – нельзя.Вязкое солнце льется, брызжет багряный шелк.Главная наша надежда – мертвых засадный полк.«Привет, собрат двоякослышащий…»
Привет, собрат двоякослышащий,Двояковидящий, привет!И облаков сырые глыбищи,И многомачтовый корветЛесной, и тот, прозябший в оттепельЦветок – казалось, навсегда,И поплавок звезды, и все теперьНам видится из-подо льда.И мы, казавшиеся храбрымиИ мудрыми себе – давноПлывем, подрагивая жабрамиИ ртами красными, на дно,Чтобы глядеть с пустыми лицамиНа жизни, прожитые зря,Пляша с ворами и убийцамиПод дудку мокрого царя,С надеждой подплывая к проруби,Ища случайного луча —И кто размыкал это горе бы,И кто бы сверху постучал.Мария Галина
«подбрось повыше…»
подбрось повышечтобы я могла увидеть все разусыроварни твои маслобойнибогадельнизвезды средневековьячерный зубчатый лесгорода и дорогиолени на тонких ножкахвброд переходят реку гудронаежи и жабыс риском для жизникак нам их жалкостарый красивыйконтрабандист на джипеслушает джазподпеваету него в багажникезолото всех ацтековневольницы и верблюдыего расстреляютза первым же поворотомчерный копательянтаря лежит в карьеренож у него в грудинож зажат в кулакелужа кровиуходит в серый песокв темные водыморей времен плейстоценапрыщавый дембельнавеки канетв дебрях вокзалаэта цыганкасойдет на ближайшейс ней ничего не будетпочти в зенитестена светавстает на стену мракаобе прекрасныто лирадуга в небето лив глазу соринкаУ каждого города свой запах. Одесса пахнет морем, водорослями, выброшенными на берег, сухими и горячими, но прежде всего Привозом. Гниющими овощами, жижей, хлюпающей под ногами, толстый мальчик стоит в мощеном брусчаткой дворе, его толстая мама, высунувшись из окна, кричит – Моня, кушать. Моня давно уже взрослый, лысый, мама давно в шеоле, в сером сумраке, но до сих пор в окошке, Моня, кричит, Моня, иди домой, паршивец. Моня поправляет галстук, пиджак, одергивает рубашку, медленно поднимается по ступенькам, прижимает руку к левому боку, мама стоит в дверях, говорит, ты хочешь моей смерти…
Львов пахнет мхом, мокрой брусчаткой, в историческом центре канализацией, что поделать, если со времени цисаря ее не касалась рука человека, среди туристов ходят бледные тени, ничего им не понятно, откуда японцы, почему шумят, почему смеются, делают селфи, кстати, что это значит, где Авраам, где Сара, где пани Эльжбета, куда все делись? Почему в нашей квартире чужие люди, и почему они нас не замечают, сплошь рестораны, практически в каждом доме, в каждом подъезде, сколько их вообще человеку надо, мы-то не против, мы тоже любим покушать.
Питер пахнет пресноводным ветром, обволакивающим лицо мокрыми простынями, ячейки света движутся относительно себя, световые сети колеблются на ветру, тени их рвут и топят, мокрый гранит, полупрозрачная девочка машет ручкой, она как все, хотела быть балериной, ладно, художницей, ночью она слышит как кто-то ходит по их квартире, скрипит паркетом, в старом буфете дрожат хрустальные рюмки, бабушка говорит, это ее мама, улыбается, становится фотоснимком в старом альбоме… Свет сжимается в точку, в булавочную головку, мокрый ветер приходит с залива, осень кажется все плотнее, снежная сетка колеблется за окошком, руки почему-то прозрачные и в морщинах.
Москва пахнет нефтью всех труб мира, бензином, гарью, пластиковыми цветами в цветных кадках, метро дышит паром, раз за разом выбрасывает наружу бледных обитателей подземелья, еще говорят, что пахнет гнилой капустой, плоское место в плотном кольце свалок, маленькая река ничего не значит. Он приехал сюда совсем молодым поэтом, пил со всеми, спал почти со всеми, стал знаменитым, ходят слухи, третья жена его совсем молодая, всем заправляет, торгует его славой, он просыпается, подушка рядом пустая, он встает, сует худые синие ноги в холодные шлепанцы, бредет на кухню, готовит себе завтрак, яйцо всмятку капает на колени. Был бы кот, поговорил бы с котом, рассказал бы ему, какие они оба славные парни, как они оба любят, когда их гладят по спинке, но кота почему-то тоже нету.
Лондон пахнет моющим средством, парфюмерной отдушкой, гнилью прилива, сырые доски, мелкие волны, свет стоит вертикально. Женщины в черных пальто, лодыжки тонкие, туфли-лодочки, подбородок скошен чуть-чуть, в остальном почти безупречны, Мы здесь чужие, давай останемся, станем тенями под мостами, над нами будут грохотать поезда, приличные люди читают прессу, что-то опять в королевской семье неладно… Нас никто не поймает, ничто не заденет, мы сами тени, среди теней испуганных горожанок, пробирающихся в доках, в сырых кварталах, кто-то идет за ними, темный и страшный, кто-то стоит в тумане, темный и страшный, кто-то молчит напротив, темный и страшный, кто-то идет за ними, кто-то идет за ними…
«У нее болит голова живот…»
У нее болит голова животНо она города переходит вбродЕй нарком луначарский сказал – вперед!И она идетИ глядит на нее трудовой народКоллективный разинув ротУ нее болит голова животУ нее лягушонок внутри живетРегулируется декретом ВЦИКЛунный циклУ нее болит голова животУ нее сейчас каждый день как годПод тапера скачет восставший флотИ старпома бьетАх духи москва краснозвездный шикВо дворе братва примыкает штыкКаждый план велик каждый осип брикНа худой конец мандельштамИз цикла «Мёртвый город»
***Каждый день мы подходим к городу все ближе,Женщины из окрестных сел приветствуют нас цветами,Каждую ночь белый огонь на дозорной башнеВиден все ярче.Он горел там за тысячу лет до того, какВ город вошел последний завоеватель.Женщины приветствовали его цветами,Его солдаты относились к ним с исключительным уваженьем,Их потомки теперь в числе коренных народов.Он сошел с ума на второй год правленья.Выколол глаза дорогому другу,Сыновьям и внукам отрезал яйца,Каждое утро требовал свежей крови,Жил долго, умер своей смертью.Его преемник, человек достойный и кроткийНа второй год вырезал полстолицы.С тех самых пор им не везло, беднягам. Их перебежчикНам сказал, что ворота уже открыты.Горожанки подмываются и готовы.Белый огонь на башне, как посмотришьНа него, на душе становится чище.Когда мы вступим в их город, мы обязательно спросимЧем они подкармливают свое пламя.« Здесь нет вокзала, сказал старик…»
Здесь нет вокзала, сказал старик. Но я точно помню, что был. Я помню вокзальную площадь… торговок семечками. И яблоками. Яблоки продавали ведрами. Желтые такие яблоки с битыми боками. Я полагаю, это падалица. Их никто не брал, но торговки все равно сидели. Возможно, сказал старик, вам показалось. Ложная память. Что – и яблоки? Яблоки – то, что склонно казаться людям в первую очередь. Но как-то, возразила она, как-то я же сюда попала. Есть некоторый шанс, что вы жили здесь всегда, сказал старик. Все равно должен быть вокзал. В каждом городе должно быть место, откуда можно уехать. Совсем уехать. Иначе этот город никуда не годится. Здесь нет вокзала. Возможно, когда-то был. Очень давно. Когда-то и аэропорт был. Что – спросила она, – отсюда нельзя уехать? Если хотите, я могу перевезти вас на лодке, – предложил старик. Нет, спасибо, – сказала она, – спасибо большое. Не надо. Тогда отойдите отсюда, – сказал старик, – это место хорошо простреливается.Сергей Гандлевский
« Ни сика, ни бурá, ни сочинская пуля …»
Ни сика, ни бурá, ни сочинская пуля —иная, лучшая мне грезилась играсредь пляжной немочи короткого июля.Эй, Клязьма, оглянись, поворотись, Пахра! Исчадье трепетное пекла пубертатаничком на толпами истоптанной травеуже навряд ли я, кто здесь лежал когда-тос либидо и обидой в голове. Твердил внеклассное, не заданное на дом,мечтал и поутру, и отходя ко снувертеть туда-сюда – то передом, то задомодну красавицу, красавицу одну. Вот, думал, вырасту, заделаюсь поэтом —мерзавцем форменным в цилиндре и плаще,вздохну о кисло-сладком лете этом,хлебну того-сего – и вообще. Потом дрались в кустах, ещё пускали змея,и реки детские катились на авось.Но, знать, меж дачных баб, урча, слонялась фея —ты не поверишь: всё сбылось.« Когда я был молод, заносчив, смешлив…»
Когда я был молод, заносчив, смешлив,раз, в забвенье приличий, я не пошёлКонец ознакомительного фрагмента.
Текст предоставлен ООО «Литрес».
Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.
Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.
Примечания
1
Михаил Айзенберг «Урон и возмещение», М.: Литфакт, 2018
2
Our name was conceived as an acronym: «Poets, Essayists, Novelists’ (later broadened to «Poets, Playwrights, Editors, Essayists, Novelists’) https://www.pen-international.org/who-we-are/history
Приобретайте полный текст книги у нашего партнера: