Весенняя лихорадка. Французские каникулы. Что-то не так

Глава IV

Леди Тереза Кобболд была намного красивее леди Клары. Средняя дочь пошла в отца, который был добрым (хотя бы для палаты лордов), но походил скорее на Эрика Блора [6], чем на Роберта Тейлора [7]. Младшей хватило здравого смысла, чтобы пойти в мать, которая была в свое время красивейшей дебютанткой Лондона. От ныне покойной графини Терри унаследовала стройность, голубые глаза, золотистые волосы и вообще все то, что побуждало увидевших ее мужчин нервно поправить галстук.

– Привет, Шорти, – сказала она. – Поздравляю, мой дорогой.

– Спасибо, душенька.

– А вот и подарок. Увы, только трубка.

– Хорошая, – признал граф. – Как раз такую я хотел. Да, тебе сейчас звонил какой-то молодой человек.

– Майк Кардинел?

– Он самый. Вроде бы мы знакомы, но я его не помню.

– Конечно. Вы сто лет не виделись. Ну бог с ним. А вот скажи, – спросила она, присаживаясь на край потертого дивана, – как у тебя с праздником?

Граф помрачнел. День рождения оказался довольно убогим.

– Адела вручила мне два галстука, Дезборо – «Убийство где-то там», а Клара…

– Как насчет денег? Совсем нет?

– В сущности, совсем.

– Безобразие! А я-то надеялась, что мы съездим в Лондон покутить. Хорошо, совсем, а конкретней?

– Два шиллинга с небольшим. У тебя тоже пусто?

– Три шиллинга.

– Д-да… маловато.

– Такова жизнь.

– Именно, такова, – согласился граф, снова погружаясь в уныние.

Наше время неблагоприятно для графов. Прошли их денечки. Кое-кто еще крутится, но большей частью они, после уплаты налогов (земельный, подоходный и прочая), а также – поддержки скороспелых проектов, подходят вплотную к нищете. Лорд Шортлендс, с его двумя шиллингами и восемью пенсами, еще неплохо устроился.

Когда-то он все-таки мог заказать в своем клубе бутылку лучшего вина. Теперь приходилось довольствоваться молоком, поскольку он полностью зависел от щедрот леди Аделы, которой хватило ума выйти за Дезборо Топпинга.

Зависимость как таковая графа не мучила; он предпочитал, чтобы деньгами занимались другие. Но старшая дочь была прижимиста, тверда (скажем, не дала бы двести фунтов, чтобы он женился на кухарке) и настолько привязана к родовому гнезду, что все там жили круглый год. Граф понять не мог, почему ей нравится это гнездо, где летом очень жарко, зимой – очень холодно. Вот и сейчас он сказал:

– Представляешь, Терри, последний раз, и то ненадолго, я уезжал отсюда прошлым летом, когда тут жили американцы. Да и то Адела потащила меня в Харрогит. У Дезборо, видите ли, подагра! Я хотел поселиться в клубе, но она считает, что меня нельзя оставлять одного в Лондоне.

– И верно, нельзя.

– Надеюсь! – не без гордости заметил граф.

– Ты там такое вытворял…

– Бывало, бывало. Что с того? Я – в золотой клетке.

– Золотой?

– Если хочешь, в гробнице.

– Бедный старый Шорти! Ты не очень любишь фамильную цитадель?

– Я не люблю, чтобы мной помыкали. «Дай мне шиллинг, милочка!» – «На что?» – «На табак». – «Он не кончился». – «Кончился». – «Вот как? Много куришь». Это меня оскорбляет. Сказать не могу, как я восхищался твоим побегом. Да, ты вырвала клочок свободы. А у меня духа не хватает.

– Надо было вместе сбежать. Играли бы в оперетках, на пару. Старичок и простушка.

– Почему ты вернулась?

– Голод пригнал, мой ангел. Шоу провалилось, больше работы не было. Ты никогда не голодал?

– Неужели ты ничего не ела?

– Ела, один приятель кормил, истинный ягненок. Водил в кафе и рассказывал про свою девицу. Отец отослал его в Англию, чтобы он с ней не виделся. Он американец, но – вот странно! – фамилия у него такая же, как у нас.

– Кобболд?

– Не Шортлендс же!

Графу стало интересно. С некоторых пор это имя запечатлелось в его сердце.

– Хотел бы я знать, связан ли он с моим занудой. Какой-то Элл ери Кобболд все время шлет мне из Нью-Йорка письма и телеграммы. А сегодня он подговорил дружка, чтобы тот позвонил мне пораньше и запел в самое ухо. В семь часов! Ты только подумай. Ровно в семь. Часы над конюшней пробили – и пожалуйста.

– Насколько я понимаю, Стэнвуд – его сын. Он говорил, что они живут в Нью-Йорке или где-то поблизости. Так вот, он меня спас, но я все равно не выдержала.

– Пошла бы еще куда-нибудь. Ты такая красавица!

– Что ты, я ползти не могла. И ждать – тоже.

– Совсем денег не было?

– Совсем.

Лорд Шортлендс с пониманием кивнул.

– То-то и оно. Что ни возьми, нету денег. Вот, скажем, если бы у меня было двести фунтов, я бы женился на миссис Пентер.

– Знаю, она мне говорила.

– Хочет завести кабачок. Отдохнуть от трудов на склоне жизни. Что ж, это понятно. Женщине нужен дом со всеми финтифлюшками. Но мне-то, мне каково? Где я раздобуду деньги? А Спинк не дремлет. У него кое-что есть. Этот Блейр ему сунул фунтов пять, меня чуть не стошнило. А прошлогодние американцы? Тоже, я думаю, озолотили. Да, к цели он ближе.

– Заметь, он играет на скачках.

– Верно. А вдруг много выиграет?

– Миссис Пентер говорит, что он все время проигрывает. Это ей не нравится. Муж должен быть надежным.

– Она сама сказала?

– Да. Я заходила к ней попрощаться и хлопотала за тебя. Ты знаешь, у нее была несчастная любовь. Кто-то ее обманул, и она ищет надежности.

– Хочет прислониться к крепкому стволу?

– Вот именно. Я тебя расписала, но ты ей и так нравишься. «Ваш папаша, – говорит, – не такой красивый, как мистер Спинк, и не такой обходительный, он попроще, зато верный человек».

– Ха!

– Словом, иди вперед. Плюнь ты на эту красоту! Душа, вот что главное, а у тебя ее сколько хочешь. Поверь, мой ангел, ты выиграешь.

Граф был польщен, но не решился отбросить сомнения. Когда живешь так, как он, становишься реалистом.

– Если, – напомнил он, – раздобуду двести фунтов.

– Что ж, попробуем.

Зазвонил телефон. Теперь граф смелее поднял трубку.

– Это тебя.

– Майк?

– Да. Спрашивает, получила ли ты письмо.

– Получила. Передай ему: «Нет».

– Нет?

– Вот именно.

– В каком смысле?

– Он поймет, не бойся.

– Письмо получила, – сообщил лорд Шортлендс трубке, – и просит сказать: «Нет». А? Сейчас-сейчас. Он хочет знать, изменила ли ты прическу.

– Не изменила.

– Не изменила. А? Я ей передам. До свидания. Он говорит, очень хорошо, а то не будешь похожа на ангелов Боттичелли. А что значит «Нет?»

Терри засмеялась.

– Он спрашивает, выйду ли я за него.

Лорд Шортлендс по мере сил уподобился заботливому отцу.

– Выходи, – сказал он. – Надо же выйти замуж.

– Вообще-то надо.

– Ты подумай, что это значит. Свобода. Сво-бо-да. И потом, ты не будешь смотреть на ров.

– Адела хочет, чтобы я вышла за Блейра.

– Не стоит.

– Я и не выйду.

– Молодец. Ров рвом, но не за такую же цену!

– Это верно. И потом, он женится на Кларе.

– Батюшки! Он об этом знает?

– Пока – нет.

Граф немного подумал.

– А ты права. Она мне чуть голову не откусила, когда я его назвал пузатым оболтусом. Помню, я удивился. Что ж, спасибо, что тебе он не нравится.

– Ни в малейшей мере. Какая спесь! Говорит со мной, как с соплюшкой.

– Со мной он говорит, как с кретином. Расскажи-ка лучше про Кардинела. Когда вы познакомились?

– Помнишь, восемь лет назад Тони пригласил приятеля?

– Как я могу помнить этих жаб?

– Майк не жаба. Он очень красивый. Как-то мы сидели в кафе со Стэнвудом, а он зашел. Они подружились в Америке.

– Что, он тоже американец?

– Да, из Калифорнии. А учился здесь. Так вот, он подошел и спросил, не забыла ли я его.

– Ты не забыла?

– Конечно. Он к нам подсел, потом Стэнвуд ушел писать своей девице, и Майк прямо над кофе сделал мне предложение.

– Однако!

– Я тоже удивилась. Но он сказал, что любит меня с тех пор. Тогда не смел признаться.

– Что-то я в нем робости не заметил.

– Он ее преодолел.

– А кто он, собственно?

– Греческий бог, Шорти.

– Нет, что он делает?

– Работает в голливудской фирме, вроде актерского бюро. Уломают звезду, им – десять процентов гонорара.

Лорд Шортлендс оживился. Он читал о том, сколько получают звезды.

– Господи! Да он богач.

– Ну, он – младший партнер, но в общем – не жалуется.

– Я бы в него вцепился!

– А я не вцепилась.

– Он тебе не нравится?

– Нравится. Но замуж я за него не выйду.

– Почему?

– Есть причина.

– Какая?

– Ах, просто причина! Бог с ней. Поговорим лучше о тебе и о двух сотнях.

– Прямо не знаю, где мне их раздобыть.

– Может, попросить у Дезборо?

– Да я пытался. Он от меня убегает, как кролик.

– Сейчас он сюда придет поглядеть на эту марку. И не убежит, у него приступ.

– Да, верно.

– Хватай его и держи. Не подлизывайся, действуй шоком. А, Дезборо! Привет.

Зять лорда Шортлендса, щуплый человечек в пенсне, на пятом десятке, был вылитым вице-президентом любой компании. Шел он медленно, опираясь на трость, но взгляд его был зорок и бодр. Когда речь заходила о марках, он походил на вице-президента, подметившего непорядок в отчете.

– Скажи, Терри, – начал он, – где этот… А!

Завидев альбом, он отрешился от всего сущего. Граф и Терри переглянулись. «Ну!» – говорила она. «Сейчас, минуточку…» – отвечал он. Передав такой сигнал, лорд подошел к зятю и нежно тронул его плечо.

– Интересные марочки? – как можно сердечней спросил он. – Дезборо, старина, вы не дадите мне две сотни?

– Две сотни?

– Я был бы очень признателен.

– Почему не спросить Аделу?

– Я спрашивал. Она не дает. Дезборо ощутил, что он загнан в угол.

– Я бы отдал вам последнюю рубашку…

Лорд Шортлендс заверил, что рубашка ему не нужна, в отличие от двухсот фунтов.

– Понимаете, – объяснил зять, – у нас с Аделой общий счет.

То был конец, можно сказать – судьба. Граф побрел к окну, а там бросил на ров взгляд, по сравнению с которым прежние казались просто кроткими.

– Эти общие счета… – пылко начал он, но продолжать ему не дали. Дверь снова открылась, и вошла старшая дочь.

Леди Адела Топпинг, лет на пятнадцать моложе своего мужа, была высока и красива. Екатерину II, русскую императрицу, она напоминала не только внешностью, но и той непреклонностью, благодаря которой властные женщины не терпят всякой ерунды. Судя по ее виду, с ерундой она только что столкнулась; и результат был настолько ясен, что муж свернулся бы в клубок и закатился под диван, если бы не рассматривал марки.

– Отец, – спросила она, – ты знаешь этого субъекта? И прибавила, сверившись с бумажкой:

– Подписывается «Эллери Кобболд».

Если пикадор потревожит быка, тот оставит матадора. Распаленный мыслями об этом счете, граф дерзко произнес:

– Эллери Кобболд? Из Нью-Йорка? Конечно, знаю. Он мне жить не дает.

– Откуда ты его взял?

– Мы – родственники. Во всяком случае, он так считает.

– Это не дает ему права посылать сюда сыночка.

– А он послал?

– Да. На неопределенное время. В жизни не слышала о такой наглости!

– Чистое хамство, – согласился граф, но не удивился. После того, что случилось рано утром, его не могли удивить американские поступки Кобболда.

Обрадовалась только Терри.

– Стэнвуд приедет? – сказала она. – Как я рада!

– Ты его знаешь?

– Мы с ним – как яичница с беконом.

– Что-что?

– Очень дружим. Он меня спас в Лондоне.

Что-то зашевелилось у стола. Дезборо Топпинг вышел из транса.

– Эллери Коббодд? – проговорил он. – Я с ним учился. Толстый такой…

– Вот как?

– А сейчас – ужасно богатый. Леди Адела вздрогнула.

– Во-от как?!

– Я думаю, миллионер, – сообщил ее муж, снова ныряя в альбом с марками.

Строгое чело просветлело, грозный взор умягчился. Железная леди мелодично воскликнула:

– Вот как?

И продолжала со всей сердечностью:

– Так он наш родственник? Терри дружит с его сыном? Конечно, мы его пригласим. Дезборо, ответь ему немедленно. Вот адрес. Подпишись «Шортлендс»! Он обращается к тебе, папа.

– А не к тебе? – осведомился граф, возвращаясь к мыслям об этом счете. – Почему же ты прочла телеграмму?

– Сообщи, что отец встретится с его сыном…

Граф вздохнул. Его отпускают в Лондон, а денег нет. По-видимому, именно это Космо Блейр имел в виду, когда говорил за обедом о трагической иронии.

– …и привезет в замок. Все ясно? Да, прибавь, что мы очень рады. Нью-Йорк, заметь – одно слово.

– Сейчас, дорогая. Прихвачу альбом, он очень интересный. Я нашел марку, которая стоит фунтов десять.

– Значит, Клара не потащит его на базар, пока ты всего не просмотришь, – решительно сказала леди, знавшая, как и средняя сестра, до какой черты простирается помощь неимущим селянам.

– Минутку, минутку, – заторопился граф, взволнованный ценой марки. – При чем тут Клара? Какая чушь!

– Что ты имеешь в виду?

– Полная чушь! Вздор, я сказал бы!

– А при чем тут ты?

– Это мой альбом.

– Не говори глупостей.

– Мой. Я собирал марки.

– Бог знает когда.

– Он и в шкафу лежит давно. Смотри, сколько пыли. Проще простого – спрятал марки и забыл.

– Мне не до марок. Дезборо, чего ты ждешь?

– Сейчас, дорогая, сейчас.

Когда дверь за ним закрылась, леди Адела сказала отцу:

– Вот что, папа, езжай. Тогда ты сможешь угостить мистера Кобболда.

– Что!

– Угостить. В ресторане.

Граф закрыл на минутку глаза, словно погрузившись в молитву.

– Превосходная мысль, – одобрил он. – Я думаю, в «Ритце».

– Не угадал, – заметила Терри. – Он вечно торчит в «Баррибо».

– Значит, там, – согласился лорд Шортлендс.

– Можешь прихватить Терри. Младшая дочь часто заморгала.

– Ты слышал, Шорти?

– Вроде бы да.

– Ты не ошиблась, Адела?

– Прихорошись как следует.

– Чудеса! – воскликнула Терри и пошла прихорашиваться.

Граф был счастлив, но удивлен. Что бы это значило? Прижимистая дочь расщедрилась. Поневоле вспомнишь, что случилось со Скруджем рождественской ночью [8].

– Как удачно! – продолжала оттаявшая леди. – Терри очень привлекательна, и они давно дружат. Она говорит, он ее спас. Интересно, от чего? Могла бы раньше сказать. Словом, если они оба будут здесь, в замке…

– Господи! – вскричал граф, немного шокированный. – Какие вы все, однако, свахи.

– Терри давно пора замуж. Она хоть немного уймется.

– Зачем?

– Что ты говоришь! После этого побега…

– Хорошо-хорошо. Лучше потолкуем о расходах. Как я его буду кормить?

– Хватит с тебя двух фунтов.

Редко удается видеть, как графы не верят своим ушам. Леди Аделе посчастливилось. Глаза лорда Шортлендса чуть не вывалились из орбит.

– Два фунта? – переспросил он – Господи боже! А коктейль? А сигары? А ликеры, вина…

– Напиваться незачем. Вино тебе бросается в голову.

– Мне? Ну, знаешь ли! Хорошо, предположим, – а ему? Ты хочешь, чтобы он считал нас скупыми? Не понимаю! – Он снова задрожал от жалости к себе. – Гонишь меня в Лондон, отрываешь от дел ради какого-то юнца, чей отец – редкий зануда, и даешь истинные гроши.

– Ну, ладно-ладно.

– Значит, приносят нам кофе, а я и говорю: «Нет, мой друг, ликеры нам не по карману. Сосите зубочистку». Я сгорю от стыда.

– Ладно, бери пять фунтов.

– А не десять?

– Нет. Пять.

– Ну, что ж… Приносят нам бутылку, а я и скажи: «Пейте помедленнее, Кобболд, больше не дадут». Может, отвалишь семь фунтов десять шиллингов? Для ровного счета, а? Нет-нет, я просто спросил, – добавил граф, обращаясь к захлопнувшейся двери.

Какое-то время он смотрел на ров, правда – помягче. В сущности, думал он, и на этом спасибо. Валтасарова пира [9] не закатишь, а все-таки – кое-что. Многие графы при виде пяти фунтов верещали бы от радости. Но если бы какой-нибудь ангел принес еще пятерку, можно было бы лучше выразить себя.

Дверь отворилась так тихо, что лорд заметил зятя, когда тот подошел к нему вплотную. Дезборо напоминал нервного члена банды, впервые посетившего собрание.

– Ш-ш-ш! – прошептал он, оглядываясь. Дверь была закрыта надежно. Однако он продолжал хриплым шепотом заговорщика:

– Две сотни я вам дать не могу, но…

Что-то с хрустом скользнуло в руку графа. Удивленно встряхнувшись, он увидел, что зять пятится к выходу, умоляюще глядя сквозь пенсне, и без труда опознал семейный лозунг: «Ни слова Аделе!»

Благодетель ушел, Терри вернулась и отдала должное рассказу о манне небесной.

– Десять фунтов, ты подумай! Пришел и дал десять фунтов! Герой, ничего не скажешь. Люди получали орден за такие подвиги. Значит, всего у меня пятнадцать, не считая двух фунтов с лишним.

– Вот это – день рождения!

– То ли еще будет! Закачу такой пир, что его воспоют в песнях и сагах.

– Очень рада за Стэнвуда.

– А? – граф фыркнул. – Какой Стэнвуд? Для нас с тобой, душенька. При чем тут Стэнвуд? Его отец подбивает дружков будить меня чуть не ночью. «С днем рожде-е-енья», видите ли!

Тем временем леди Адела вызвала звонком дворецкого.

– Спинк, – сказала она, когда он вальяжно вошел в гостиную.

– Да, миледи?

– К нам приезжает мистер Кобболд. Приготовьте голубую комнату.

– Приготовлю, миледи, – холодный взор смягчился. – Разрешите спросить, это не мистер Эллери Кобболд из Америки?

– Его сын. Вы их знаете?

– Проживая в Штатах, миледи, я у них служил.

– И видели мистера Стэнвуда?

– Конечно, миледи. Очень приятный джентльмен. Леди Адела обрадовалась. Приглашая этого гостя, она полагала, что он ест ветчину с ножа, и свидетельство надежных людей ее утешило.

Глава V

Мы рады сообщить, что турецкая баня принесла немалую пользу, окупив свою цену. Стэнвуда мяли, томили, выпаривали, его терли и скребли, его окатывали ледяной водой, чтобы выпустить в мир крепким и свежим как огурчик. В начале второго он почти вбежал в отель и выбрал меньший из двух баров, не потому, что больший был хуже (это не так), а потому, что именно в меньшем он назначил встречу с Майком.

Тот еще не пришел. Кроме ангела за стойкой, в баре находился только коренастый человек лет пятидесяти, похожий на дворецкого. Опытным взором Стэнвуд определил, что он пьет особый коктейль, изготовляемый упомянутым ангелом, которого звали Алоизий Сент-Ксавьер Макгаффи. Если опытный взор не ошибся, что бывало, симпатичный посетитель пил не первый бокал.

Взор был прав. Завтрак из завтраков, истинный пир, достойный песен, требует подготовки. С той минуты, как леди Адела взмахнула волшебной палочкой, отец ее думал о том, как он все устроит. Прибыв в Лондон, он сразу выделил Терри три фунта на новую шляпу, договорившись, что она придет к половине второго в вестибюль отеля. Потом он заглянул в клуб, где выпил шампанского и виски с содовой, приуготовляя себя к напитку Алоизия Макгаффи.

Стэнвуд сел к соседнему столику, заказал упомянутый напиток, и в баре воцарилось молчание. Иногда граф поглядывал на Стэнвуда, иногда Стэнвуд на графа. Ни один из них не говорил даже о погоде, которая была прекрасна, но оба ощущали тяготение друг к другу.

Быть может, людей объединяет аура или эманация, сообщающая им, что их поймут. Во всяком случае, граф при взгляде на Стэнвуда чувствовал, что с этим гиппопотамом хорошо бы подружиться. Когда же смотрел Стэнвуд, он думал примерно так: «Да, он похож на дворецкого, спущенного с поводка, но что-то подсказывает мне, что мы – родственные души».

Однако оба они молчали, пока первая оса в Лондоне не нарушила мирную картину. Так и хочется назвать ее Осой Судьбы, иначе зачем влетела она в бар знаменитого отеля? Даже для сельской местности двенадцатое мая – слишком ранняя дата, осиный сезон начинается к июлю, и почему эта проникла в каменно-стальные джунгли, неподвластно разуму.

Как бы то ни было, она проникла и кружила над графом, немало его беспокоя. Потом она перелетела на широкую спину Стэнвуда, а услужливый граф прихлопнул ее одним ударом, словно шекспировский герой.

Если пьешь коктейль, такой удар небезопасен. Стэнвуд посинел, а обретя дыхание, резонно вскричал: «Ну, что это!»

Граф поспешил объясниться.

– Оса, – сказал он.

– Оса?

– Оса.

Граф указал на останки и прибавил для верности:

– Оса.

Стэнвуд на нее посмотрел и убедился в добрых намерениях незнакомца.

– Оса, – сказал он.

– Оса, – согласился лорд. – Села к вам на спину. Я ее прихлопнул.

– Спасибо большое!

– Не за что.

– Ну что вы! Тут нужна смелость.

– Скорее, присутствие духа. Заказать вам коктейль?

– А может, вам?

– Нет-нет, вам.

– Что ж, согласен, – уступил Стэнвуд. – А следующий – я вам.

Лед был сломан. Не только любовь, но и коктейль объединяет сердца, располагая к доверию. Все больше приближаясь духом к услужливому незнакомцу, Стэнвуд хотел поделиться с ним своими бедами.

Собственно говоря, делиться можно с Макгаффи, который для того и поставлен, но тогда надо встать, дойти до стойки, поставить ноги на планку, податься вперед и тронуть ангела за плечо. Проще излить душу симпатичному соседу.

Тем самым он приступил к делу и поведал о своей любви к Эйлин Стокер, о противодействии отца, о приезде все той же Эйлин, о своих надеждах, наконец – об их крахе, связанном с телеграммой, приказывающей покинуть Лондон и ехать в какой-то мерзкий замок.

Граф слушал его с вниманием человека, приступившего к трапезе, вставляя временами «Да?» или удивленное: «Ну, знаете!» При слове «замок» лицо его помрачнело. Молодой человек нравился ему все больше. Легко ли глядеть, как тот движется к пропасти?