Муха шатун. Сборник рассказов

Внучка с горящими глазами хромала всё ближе, я с ужасом увидел, что её правая нога медвежья…

– Вот я развернусь, уж я сотрясу этот мир, и всё будет по-моему! Все узнают Изольду Ва-

лерьяновну Каплан!!!

– А лучше – по надписи на надгробии, – подал голос медведь.

– Что ты сказал!!!

– Ничего, медведи вообще не разговаривают.

– И не будут… Никто ничего не скажет без моего позволения, ибо…

Я выбил дверь ногой.

– Миша, корчуй дуб, я её задержу.

Миша пыхтя выбежал во двор, а внучка кинулась на меня. После секунд борьбы я лежал на полу придавленный страшной ногой. Стекляш ки бездушных глаз кололи моё лицо.

– Ну?!

– А вот ноги иногда и брить надо, – прохрипел я.

Тут подкрался дед и высыпал на свою кровинушку содержимое туеска. Та зачихала, но всетаки вытащила кремневый пистолет и взвела курок. В это время во дворе рухнул дуб.

Внучка отсалютовала и низверглась на пол, где и превратилась в прекрасную девушку с добрыми глазами.

– Я так долга спала…

Я поднялся и протянул ей руку.

– Пойдём.

– Э-э-э, нет, – влез дед, – на каком основании?

– Расписка.

– Где, не помню. И, главное, дуб уже не растёт. Нету больше договоренности. Спасибо, что зашёл, до свидания.

И я вышел. Во дворе медведь упаковывал бензопилу.

– Так ты его пилой?

– Я чё – совсем дурак голыми лапами на эту дуру. Ладно, бывай.

И, напевая весёлый мотив, бурый укосолапил к лесному массиву. У калитки на резной скамейки курил мятую самокрутку кот Нео. Я сел рядом и тяжело вздохнул. Кот стряхнул пепел и, плюнув сквозь зубы, спросил:

– Что, из-за внучки переживаешь?

– Нет. Думаю, ведь и мой где-то дуб растет…

– Да-а, у всех нас растет дуб, и мы его дадим.

Где-то заухала сова…

ЛЕГЕНДА НИЖНЕЙ ЛУНЫ

Когда великий дикобраз почесался, из его шкуры выпал весь наш мир. А когда великий дикобраз громко на него чихнул, мир заселили разные диковинные растения и животные. И только человек не желал появляться. Ему было неприятно, что его создаст какой-то там дикобраз. Поэтому он подождал, пока великий не уйдет по своим великим делам, и тогда родился, сразу же объявив себя венцом творения. Человеку было одиноко, и он создал себе мужчину, который впоследствии сбежал с какой-то смазливой обезьяной. Но это было уже не важно. Прошло много лет, мир плотно заселился людьми и мужчинами, которые всё так же предпочитали нормальным людям обезьян. Не мудрено, что человечество наконец обиделось и пожало валось нижней луне, которая ходит по воде, не колыхая её. А луна ответила, что все обезьяны – это тоже люди, только молодые и глупые. Потом, через годы, они тоже станут человеками и придут к ней жаловаться по тому же поводу. Только не утешило это жалобщиков, и прокляли они мужчин. С тех пор оные стали глупы, некрасивы и заносчивы. И перестали нравиться обезьянам, ну а уж людям – тем более. Так и живем, аки паразиты какие или трутни несчастные.

Батюшка великий дикобраз, за всех братьев мужчин своих прошу, пусть люди исчезнут, а обезьяны нас вновь полюбят. А глупыми и некрасивыми можешь нас оставить, нас это почти не напрягает. Со временем нам и обезьяны не нужны становятся, но иногда одиноко бывает, холодно. А своё мы отработаем, найдём смысл существования тебя и вселенной, свой же всё-таки уже нашли. Ну пока, а то человек надсмотрщик идёт, щас опять куда-то погонят. Вообще, часто они гонят… Ну всё, писать оканчиваю, надеюсь, письмо дойдет, уж нижняя луна-то не подведёт. С уважением, мужчина № К453У 17Т.

МУХА-ШАТУН

Стоял поздний декабрь. То есть, как стоял, так и лежал. Лежал жирными сугробами под стенами серых домов, лежал толстым слоем на сгорбленных крышах, лежал холодом и тоской на душе. В такое время неохота веселиться, но приятно размышлять о чём-то. Особенно с некоторым количеством пива и ненавязчивым товарищем, что я и делал в этот вечер в общежитии. Разговор наш тёк медленно, под аккомпанемент мерно завывающей вьюги. И было хорошо, не напряжно. Создавался контраст между холодом улицы, жаркой комнатой, прохладным пивом и теплыми мыслями.

Наконец я решил покурить, товарищ мой не имел такой привычки и предпочёл поглазеть в окно на заснеженный пейзаж. Я вышел в коридор и зажёг сигарету. На этом этаже, в отличие от других, пол почему-то был не деревянный, а из плит с мраморной крошкой, и по нему я в своих сандалиях на толстой подошве мог ходить почти бесшумно. Наслаждаясь скрытностью, я прошёл по коридору из конца в конец, прислушиваясь к жизни за дверями, за большинством из которых была тишина, но вот за одной – точно пьют, слышен какой-то спор. За другой девичий смех, а здесь кто-то учится играть на гитаре. Вот здесь недвусмысленное поскрипывание кровати. С некоторым налётом зависти я поспешил дальше. Ещё за одной звенит посуда. А тут ругаются, как бы до драки не дошло, а то опять ужесточат пропускной режим и девчонку не провести. А за этой дверью живёт писатель, и шум из-за неё, будто двигают тяжелый комод, причём со всем содержимым.

Жить сигарете осталось от силы минуту. Я решил не дожидаться, сделать еще затяжку и идти пить пиво, как почувствовал что-то на тыльной стороне ладони. Это была средних размеров муха.

Она не улетела от обычного движения, которым сгоняют подобное насекомое, когда я замахнулся, чтобы прихлопнуть муху другой рукой, оставив сигарету в зубах. Табачный дым попал в глаза, остановив удар, и тут я понял: муха в декабре – это не просто муха, а муха-шатун. Стало немного страшно, вдруг она прыгнет на шею и высосет всю кровь. Но муха лишь чуть-чуть проползла и вновь сидела не двигаясь. Не потирая лапки, не двигая мерзким хоботком. Я понял: она просто грелась. Что ж, можно было её прихлопнуть, прижечь сигаретой или даже слизнуть и съесть. Но я ещё немного посмотрел на неё и скинул на пол. Захлопывая за собой дверь, я услышал надрывное жужжание, но не остановился.

Засыпай, муха, или умри, а меня ждет пиво.

Через два года мой взвод попал в засаду. Я стонал в глубокой воронке и слушал звуки стихающего боя. Рядом умирал ещё один солдат. Но как-то неспокойно. Всё дергался и ругался. Через пелену угасающего сознания стало слышно, что тот матерится на мух, которые облепляли его. А я видел на себе только одну муху, сидевшую не двигаясь на тыльной стороне ладони. Потом она взлетела и хлопнула дверью…

Я проснулся от радостного возгласа вернувшегося товарища:

– Представляешь, сейчас в туалете вот такую здоровую муху прихлопнул.

– Ну, ты герой…

НЕ ПОКОЙ

Не покой… не сон… не что… Как двоякость смысла – раздваивается существование. В одном месте ты ужен, но в другом ты чужой. А место-то одно, хотя и большое. А я как книга – невзрачная обложка, потертая. Не от того, что меня много раз перечитывали, а от того, что часто перекладывали с места на место. Текст во мне скучный, напечатан мелко и с ошибками. Некоторые страницы выдраны, неаккуратно, с оставшимися клочками. Вот на одном осталось слово «страх». Остальное оторвано, а страх остался. А вот слово «друг». И тоже больше ничего нет, но и друга почему-то нет… Вот самая любимая страница, здесь много клочков со словами. «Честь», «обещания», «обязанность»… Интересно, что они означают? Ведь что подставишь, то и будет… Будет… А вот «любовь». Здесь вырвано бережно и ещё много места осталось. Аккуратно… Смотрю и ищу, где написан автор мой, но там заклеено бумажкой с надписью: «Общая библиотека».

Тоскливо как-то, и страшно… Может, вырвать «страх»? Но страшно обрывать… Тс-с-с… Не привлекать внимание. Вдруг книга не понравится, и начнут драть страницы, переписывать строки, вставлять закладки… Или вообще кинут в печку, но это в лучшем случае. Я одного знал, он в туалете свои дни закончил. Перечитали его пару раз и пустили по назначению. А я схоронюсь, есть у меня одна страничка, на ней всего-то два слова, но я их никому не покажу, они мои, я их сам написал. Сам. И ещё напишу, если страх отпустит. Холодно… Вон они, в ярких обложках, тиражами идут. А вот книжка-малышка пробежала. Обложка мягкая, сама тонкая. Но и у неё есть заветная строчка… Вижу толстый свод законов, главное не прикоснуться, краска у него свежая. Вдруг оставлю отпечаток, и не разберешь потом, что своё, а что его… Что осталось? Надежда – увидит автор, в каком состоянии живу, и заберёт к себе. Перепишет набело и обложку новую, красивую даст. Вот. А пока смотрю на Библию и думаю: какой хороший человек был бы…

ЛУЧШЕЕ РАЗУМНОЕ ОРУЖИЕ

Аудитории и коридоры института были пусты, только где-то вдалеке, в конференц-зале, слышался восторженный голос докладчика. Алексей шел прочь, от этого гнусного голоса, монотонно бьющего по голове и глазам. Похмелье было не то чтобы сильным, но достаточным, чтобы внести некоторый дискомфорт в это позднее унылое утро.

Алексей Бобров был уже давно неприлично богат и так же неприлично одинок. В поисках друзей он шатался по совершенно разным местам и поил совершенно разных людей. Вот и вчера он забрёл в этот пыльный институт, с кем-то пил, с кем-то пел, с кем-то целовался, но проснулся совершенно один, под столом в кабинете физики. Оставалось только выйти из этого гнетущего здания и как нибудь похмелиться.

Проковыляв сеть душных и безликих коридоров, он упёрся в мощные стальные двери грузового лифта. На все нажатия кнопок лифт требовал какой-то спецдопуск. Недавно Алексей за приличную сумму сделал себе магнитный пропускотмычку, чтобы везде ходить без лишней бюрократии. Правда, пользоваться приходилось им нечасто, и он не знал, где тот лежит. Бобров уже собирался уйти прочь от упрямого лифта, когда в кармане, среди пробок от пива и водки, под смятой пачкой сигарет нащупал искомый предмет.

Лифт исследовал карточку, похрюкал и неохотно открыл двери, поздоровавшись с каким то президентом.

Ехать пришлось долго, смущало отсутствие внутри кабины каких-либо кнопок с номерами этажей и раздражал металлический голос, вещавший о технике безопасности при биологической угрозе. Тупые все-таки у студентов приколы.