Цена невинности

Деревянная дверь, массивная и старая, с потемневшими коваными деталями, выглядела прочной, но в ней было что-то неподвижное, застывшее, словно она не открывалась уже долгое время. Когда Мезенцев протянул руку, чтобы постучать, он заметил, что металлическая ручка покрыта льдом и была неприятно скользкой на ощупь.

Крыльцо дома состояло из нескольких широких каменных ступеней, поросших тонким слоем снега. На них не было ни единого следа. Ни от обуви, ни от домашних животных. Будто сюда никто не входил и не выходил уже долгое время. Даже у порога отсутствовали привычные отметины, которые оставляют прислуга или случайные гости.

Этот дом словно затаился, замер в ожидании. Или в страхе.

Он постучал.

Прошла почти минута.

За дверью послышались тяжёлые шаги, затем негромкий лязг засовов. Дверь приоткрылась ровно настолько, чтобы в узкой щели показалось бледное, осунувшееся лицо женщины. Её глаза, покрасневшие и опухшие от долгих слёз, смотрели на него с усталостью и какой-то болезненной отрешённостью. В темноте прихожей черты её лица казались заострёнными, болезненно тонкими, как у человека, который долго не ел и не спал.

На ней был тёмный платок, плотно завязанный под подбородком, скрывавший волосы, но несколько седых прядей выбились из-под ткани, ложась на впалые щёки. Чёрное платье из плотной ткани, без украшений, без единого узора, висело на ней слишком свободно, подчёркивая её истощённость. Она выглядела так, будто за последние дни постарела на десять лет.

Мезенцев заметил, как её пальцы, сжатые на дверной ручке, дрожали. Возможно, от холода. Возможно, от слабости. Или от того ужаса, который поселился в её душе с тех пор, как исчезла её дочь.

– Вы… по делу Марии? – голос её был слабым, надломленным, словно каждое слово давалось с трудом.

– Да. Я детектив Николай Мезенцев, – представился он, чуть склонив голову.

Женщина несколько мгновений разглядывала его, будто пытаясь понять, можно ли ему доверять. Потом её взгляд метнулся куда-то в сторону, внутрь дома, словно она ждала разрешения от кого-то невидимого.

– Вы от полиции? – в её голосе не было ни надежды, ни недоверия. Только усталость.

– Я работаю независимо, но сотрудничаю с полицией, – ответил он. – Хочу задать вам несколько вопросов о вашей дочери.

Она судорожно сглотнула.

– Вы нашли его?

Мезенцев сжал челюсть.

– Пока нет.

Женщина тяжело вдохнула, словно сдерживая новую волну слёз, затем молча отступила, приглашая его внутрь.

Мезенцев шагнул в дом, и тяжёлая дубовая дверь за его спиной закрылась с глухим стуком. Внутри было холодно. Несмотря на потрескивающий в камине огонь, воздух оставался застоявшимся, пропитанным сыростью, пеплом и чем-то ещё – еле уловимым, но тревожным.

Дом не жил. Он ждал.

В сумеречном свете керосиновой лампы стены казались выше, чем снаружи. Потолок уходил в темноту, массивные балки отбрасывали длинные тени, похожие на чёрные трещины. Половицы под сапогами детектива чуть скрипнули, но звук этот прозвучал чужеродно, словно нарушая тягостное молчание дома.

Он прошёл в гостиную, где воздух был пропитан тяжёлым ароматом старых книг, воска и полынного дыма. Здесь, как и во всём доме, чувствовался отпечаток прежнего уюта, но теперь он казался лишь тенью того, что было. На стенах висели тёмные, выцветшие портреты, искажённые игрой теней. В углу, на узорчатой полке, стояли позолоченные часы с хрупкими стрелками, мерно отсчитывающие секунды в этом мёртвом, застывшем времени.

Отец Марии Грековой сидел у стола. Пожилой мужчина, когда-то, вероятно, статный и полный сил, теперь он выглядел так, словно жизнь вытянула из него все силы, оставив лишь усталую оболочку человека, сломленного горем. Лицо осунулось, кожа стала бледной с сероватым оттенком, морщины стали глубже, а глаза – пустыми. Они устремлялись в одну точку перед собой, но ничего не видели.

Он сидел неподвижно, в костюме, который висел на нём, будто с чужого плеча. Руки, сжатые в кулаки, обхватывали носовой платок, измятый от бесконечных часов скорби. В пальцах поблескивал обручальный перстень, но он не обращал на него внимания.

Женщина, всё ещё дрожа, подошла ближе и положила руку на плечо мужа. Тот медленно поднял голову, моргнул, как человек, которого вырвали из долгих раздумий.

– Вас… вас прислали из полиции? – спросил он, голос его был хриплым, сухим, будто он не говорил вслух уже несколько дней.

– Я частный детектив, – спокойно ответил Мезенцев, наблюдая за ним.

Мужчина кивнул, но в его взгляде не было ни удивления, ни даже особой заинтересованности.

– Значит, вы тоже пришли задавать вопросы…

Он устало потер лицо, провёл ладонью по глубоким складкам морщин, затем сцепил пальцы перед собой.

– Хорошо, – выдохнул он. – Спрашивайте.

Мезенцев сел напротив.

– Спасибо, что согласились со мной поговорить, – тихо сказал детектив.

Отец Марии не ответил, только коротко кивнул.

– Мне нужно понять, что произошло с вашей дочерью, – продолжил Мезенцев. – Возможно, перед исчезновением вы замечали что-то… странное?

Женщина, стоявшая у стены, всхлипнула, но не сказала ни слова. Мужчина стиснул зубы, будто собирался с мыслями.

– Она изменилась, – глухо произнёс он.

Детектив внимательно посмотрел на него.

– Как именно?

Отец Марии провёл рукой по лицу, словно отгоняя тяжёлые воспоминания.

– В последний месяц перед исчезновением она почти не разговаривала. Стала молчаливой, замкнутой. Вечно казалась уставшей… Иногда она просто сидела у окна, смотрела в пустоту.

Мезенцев прищурился.

– Смотрела куда-то или на что-то?

Мужчина сжал пальцы.

– На что-то.

Детектив медленно кивнул.

– А когда говорила, то… – отец Марии запнулся, словно не был уверен, стоит ли продолжать.

– То что?

Он взглянул на Мезенцева, и в его глазах мелькнул страх.

– Она рассказывала о снах.

Воздух в комнате стал гуще.

– О каких снах?

– О дыме. Чёрном дыме, – прошептала мать Марии.

Мезенцев медленно перевёл на неё взгляд.

Она дрожала.

– Он приходил к ней во сне. Окутывал её. Говорил с ней… – её голос сорвался.

Детектив подавил непроизвольный озноб.

– Она слышала голос?

Мужчина медленно кивнул.

– Говорила, что он шептал ей.

– Кто?

Мужчина не ответил.

Женщина нервно сжала подол платья.

– Она изменилась, – повторила она. – Взгляд… движения… однажды я зашла к ней в комнату и увидела…

Она судорожно вдохнула.

– Что увидели?

Женщина прижала ладони к губам.

– Она стояла перед зеркалом.

Мезенцев ждал.

– Она говорила сама с собой.

Где-то в глубине дома скрипнуло дерево.

– Но это был не её голос, – прошептала мать Марии.

В комнате повисла давящая, тягучая тишина.

Пламя в камине дрогнуло.

– Какой это был голос? – тихо спросил детектив.

Женщина сжалась, будто её ударили.

– Глухой. Глубокий. Чужой.

Ветер за окном ударил в стекло.

Мезенцев медленно выдохнул.

– Она говорила вам, кто это?

Мужчина покачал головой.

– Нет. Только одно слово.

– Какое?

Отец Марии поднял на него затравленный взгляд.

– Он.

Детектив смотрел на него, но мужчина отвёл глаза.

– Вы не знаете, почему вашу дочь могли выбрать?

Греков резко сжал кулаки.

– Что вы хотите этим сказать?!

– Простите, но мне нужно понять, что объединяет этих девушек. Что угодно, может какие-то связи между семьями были?

Женщина отвернулась.

Мужчина молчал.

Но в этом молчании что-то было.

– Вы уверены, что ничего не связывает Марию с другими пропавшими девушками?

Мужчина стиснул зубы.

– Ничего. Они все разные.

Но Мезенцев чувствовал, что тот врёт.

Тишина растянулась, как тень по стене.

Детектив медленно встал.

– Благодарю вас за время. Если вспомните что-то важное – дайте мне знать.

Женщина не ответила.

Когда он уже был у выхода, её голос разорвал тишину:

– Детектив!

Мезенцев обернулся.

Её губы дрожали.

– Пожалуйста… – её голос сорвался в хрип. – Найдите его.

Детектив замер.

Она не сказала: убийцу.

Она два раза сказала: его.

Когда он вышел на улицу, город показался ещё холоднее.

Снег кружился в воздухе, улицы были пустынны, но…

Чувство чужого взгляда не исчезло.

Он достал из кармана крестик.

Металл был ледяным.

Мезенцев ступил на крыльцо, и ледяной воздух тут же впился в лицо, пробираясь под воротник пальто. Город дышал зимним холодом, смешанным с гарью топящихся печей, сыростью талого снега и кисловатым запахом конского пота. Он машинально сунул руку в карман, нащупал помятый кисет, выудил папиросу и чиркнул спичкой. Пламя дрогнуло на ветру, осветив его лицо на краткий миг, прежде чем исчезнуть. Первый глоток дыма согрел горло, чуть прояснил мысли, но не рассеял тяжесть, с которой он вышел из этого дома.

Он стоял перед особняком Грековых, наблюдая, как редкие прохожие кутаются в шарфы, спешат по своим делам, будто никто из них не замечает, что творится в этом городе. А может, они и правда не замечают? Может, страх поселился только в тех, кто столкнулся с этим лицом к лицу?

Мезенцев сжал зубы, выпуская в морозный воздух облачко дыма.

Эта девушка слышала голоса.

Как и Анна Воронцова.

Он помнил, как Ольга Корнилова рассказывала, что её подруга слышала шёпот в своей комнате. И теперь мать Марии Грековой говорит, что её дочь боялась какого-то голоса.

«Чёрт побери…»

Он сжал папиросу в пальцах.

Да и я уже начинаю что-то слышать.

Этот голос в церкви. Шёпот. Глухой, низкий, растекающийся в темноте. Не может же у них у всех быть одинаковая галлюцинация?

Мезенцев провёл языком по пересохшим губам.

Если предположить, что действительно какая-то сила могла похитить этих девушек…

То почему Мария назвала его «он»?

Почему мать Марии сказала: «Найдите его»?

Голос? Дым? Туман?

Он резко затянулся и выдохнул.

Эти вопросы не давали ему покоя.

Нужно ещё покурить. Или я чекнусь нахрен.

Это уже за гранью его восприятия.

Неужели есть что-то, что выходит за рамки человеческого понимания?

Он бросил взгляд на улицу, где тускло светили фонари, и пошёл дальше, в сторону управления полиции. Павлов, возможно, успел что-то откопать в архиве.

Мезенцев шагал быстро, сжимая в кармане крестик, который теперь казался тяжёлым, словно свинцовый груз. Ему нужны были ответы.

Петербург с трудом пробуждался от зимней ночи. Тусклый свет солнца пробивался сквозь плотные серые облака, освещая город лишь на мгновение, прежде чем снова спрятаться за тяжёлым небом.

В воздухе висел запах копоти и замёрзших каналов. Улицы были покрыты тонким слоем льда, пешеходы осторожно ступали по скользким мостовым, кутаясь в тёплые меха. Где-то вдали раздавался стук молота – рабочие пытались пробить лёд на пристани, чтобы освободить место для грузов.

Мезенцев шёл быстрым шагом, придерживая воротник пальто, защищаясь от ледяного ветра. На его лице не отражалось ничего, кроме сосредоточенной напряжённости.

Он прибыл к зданию Управления полиции спустя несколько минут.

Здесь, за массивными стенами, в глубине старых коридоров, находился архив.

Толкнув тяжёлую дверь, детектив вошёл внутрь.

Архив был похож на склеп: высокие стеллажи, пыльные папки, едва мерцающий свет газовых ламп. Здесь пахло старостью, сухими чернилами и кожей переплётов.

Между массивных стеллажей, нагруженных старыми папками и потрёпанными томами, неторопливо двигался архивариус. Худощавый, сгорбленный человек лет шестидесяти, с осунувшимся лицом и длинными, костлявыми пальцами, испачканными чернильными пятнами. Он выглядел так, будто всю жизнь провёл в этом полумраке, среди пыли и шороха перелистываемых страниц. Глубокие морщины избороздили его лоб и тянулись к уголкам блеклых, усталых глаз, лишённых какого-либо выражения, кроме бесконечной сосредоточенности. Очки со стеклами, мутными от времени, сползли на кончик длинного, крючковатого носа. Казалось, он видел всё и ничего одновременно – скользящий по бумагам взгляд был внимательным, но при этом отстранённым, будто он давно разучился смотреть людям в глаза.

Одежда его выглядела так же выцветшей, как и сам архив. Потёртый, серый жилет с обвисшими карманами, застиранная рубашка с засаленным воротником и длинный, исчерканный чернильными пятнами сюртук, который когда-то, возможно, был чёрным, но теперь обрёл неопределённый сероватый оттенок. От него пахло старой бумагой, пылью и чем-то ещё – слабым запахом воска и прелых пергаментов, словно сама история въелась в его одежду.