Цена невинности

Глава 6. Тайна холодных вод

Морозный вечер укутывал Петербург густым туманом, а в переулках между каменных зданий клубились пары, вырывающиеся из канализационных люков. Лошади, запряжённые в экипажи, роняли на мостовую клубки пара, а их копыта гулко выбивали ритм по заледенелым камням.

Где-то вдалеке раздавался приглушённый перезвон колоколов – отбивали вечернюю службу. Но здесь, в судебно-медицинском морге, не было места молитвам.

Мезенцев шагнул в длинный коридор с низкими сводами, стены которого были покрыты тусклой серо-зелёной краской. Воздух здесь был тяжёлым, пропитанным сыростью, формалином и слабым запахом гари, будто где-то недавно что-то жгли. В углу тикали старые напольные часы, их мерный ритм, казалось, отмерял последние мгновения перед встречей с мёртвой женщиной.

Павлов шёл впереди, его шаги гулко отдавались в каменных стенах.

– Эксперт ждёт нас, – бросил он через плечо, не сбавляя шага.

Коридор вёл к массивной двери, её деревянная поверхность была тёмной, словно пропитанной годами влаги и времени. Латунная ручка поблёскивала в свете керосиновых ламп.

Павлов толкнул дверь. Она поддалась с протяжным скрипом, будто нехотя впуская гостей в своё мрачное нутро.

Морговый зал встретил их гнетущей тишиной.

Бледный свет лампы отбрасывал слабые тени на влажный каменный пол. Стены, обшитые старым тёмным деревом, выглядели так, словно впитывали в себя все разговоры, все стоны, все признания, звучавшие здесь за последние десятилетия.

В центре комнаты стоял железный анатомический стол. На нём, под белой простынёй, покоилась Мария Грекова.

В дальнем углу, за тяжёлым дубовым столом, сидел Василий Аркадьевич Громов, судебно-медицинский эксперт. Худощавый, с осунувшимся лицом, которое казалось высеченным из серого камня. Его кожа была сухой, с землистым оттенком, а на скулах резко выделялись впадины. Глубокие морщины прорезали лоб и тянулись к уголкам тонких, плотно сжатых губ. Волосы, тёмные с проседью, были прилизаны назад, но выбившиеся пряди придавали ему вид человека, который редко заботится о своём внешнем виде.

Под его глазами залегли тени – не просто от усталости, а от чего-то более глубинного, того, что оставляет след не только на лице, но и в душе. Громов работал с мёртвыми слишком долго. Он знал, как пахнет смерть в разное время года, знал, как выглядят глаза тех, кто уходит не по своей воле. Он давно привык к телам, которые никто не оплакивал, и к тем, вокруг которых вились тайны. Возможно, именно это и сделало его тем, кем он был сейчас – человеком, который не задаёт лишних вопросов, но слишком многое понимает.

Он был невысоким, но худоба делала его фигуру вытянутой. Пальцы длинные, сухие, с пожелтевшими ногтями – то ли от постоянного контакта с химическими реагентами, то ли от вечной привычки курить. Он держался ровно, но его движения выдавали усталость – не физическую, а ту, что накапливается годами, когда каждый день приносит одно и то же.

Он не сразу поднял голову, но когда их взгляды встретились, Мезенцев заметил в его глазах что-то… необычное.

Страх? Нет. Скорее… тревогу.

Громов отложил очки на стол и сухо кивнул.

– Господа, – произнёс он негромко, но голос его был ровным, без дрожи, словно он встречал их не в морге, а за своим рабочим столом в каком-нибудь архиве.

– Василий Аркадьевич, – произнёс Павлов.

– Рад бы приветствовать вас в более приятных обстоятельствах, – пробормотал эксперт, затем указал на тело.

– Вы уже закончили осмотр? – спросил Мезенцев, подходя ближе.

Громов откинулся на спинку стула и тяжело вздохнул.

– Да. Результаты… – он помолчал, подбирая слова. – …результаты странные.

– В каком смысле? – насторожился Павлов.

Громов взял лист бумаги, пробежался по нему глазами, затем посмотрел на детектива.

– Тело находилось в воде не менее двух месяцев.

Мезенцев едва заметно нахмурился.

– Каким образом удалось это установить?

Громов сцепил пальцы в замок.

– Есть несколько факторов. Во-первых, кожа на руках и ногах сморщилась, но вместо обычного разложения ткани остались обезвоженными.

– Как это понимать? – Павлов опёрся на край стола.

Эксперт потёр уставшие глаза.

– Обычно в воде тело разлагается по определённой схеме. Сначала кожа размягчается, затем отделяется, затем начинается гниение мягких тканей… но здесь этого не произошло.

– Почему?

– Будто вода не смогла завершить процесс.

Мезенцев переглянулся с Павловым.

– Обезвоживание, – задумчиво повторил детектив. – Вы хотите сказать, что её… высушили?

Громов не ответил сразу.

– Я хочу сказать, что тело не поддаётся обычным процессам разложения.

– Как это возможно?

Эксперт медленно снял очки, положил их на стол и посмотрел на детектива.

– Я не знаю, Николай Васильевич. Но это неестественно.

Мезенцев перевёл взгляд на белую простыню.

– Что ещё вы обнаружили?

Громов неохотно встал, подошёл к телу и медленно стянул простыню.

Они увидели её.

Мария Грекова.

Лицо было странно нетронутым, но при этом бледным, почти мраморным. Губы потрескались, на скулах проступил слабый синюшный оттенок.

– Глаза? – тихо спросил Мезенцев.

– Я их закрыл, – ответил Громов. – Но если вы настаиваете…

Мезенцев кивнул.

Эксперт осторожно раздвинул веки.

И Павлов едва не отшатнулся.

– Господи…

Белки глаз были жёлтыми. Не мутными, не бледными, а именно жёлтыми, с тонкими красными прожилками. Зрачки расширены, как у человека, увидевшего нечто ужасное.

Мезенцев медленно выдохнул.

– А тело?

Громов осторожно взял её за руку и приподнял.

– Видите? Кожа выглядит обезвоженной, но при этом внутренние ткани подверглись странному воздействию.

Павлов нахмурился.

– Как так?

Громов провёл пальцем по груди, затем указал на странный, едва заметный след.

– Вот здесь.

Мезенцев вгляделся.

Прямо по центру груди проходила тёмная, тонкая полоса – будто ткань выжгло изнутри. Он склонился ближе, морщась от слабого, едва уловимого запаха, похожего на запах старой золы. Вскрытие показало, что повреждения затронули не только кожу, но и мышцы, а главное – органы внутри оказались словно опалёнными.

– Внутренний ожог, – пробормотал детектив.

Громов кивнул, и его лицо слегка дёрнулось – то ли от усталости, то ли от чего-то, что он ещё не сказал.

– Такое ощущение, что что-то изнутри уничтожало её тело, но при этом снаружи повреждения минимальны.

Павлов прикрыл лицо рукой, словно пытаясь согнать нахлынувший озноб.

– Но это невозможно…

– И тем не менее, – Громов наклонился к своим записям, вытащил лист с выпиской вскрытия и провёл пальцем по строчкам. – Внутренние органы обуглены полностью. Лёгкие, сердце, печень – всё. Словно сгорели изнутри, без единого следа пламени снаружи.

Мезенцев нахмурился, стараясь осмыслить услышанное.

– А что с гортанью?

Громов замер, потом медленно поднял глаза.

– Цела.

Детектив резко взглянул на него.

– Совсем?

Эксперт коротко кивнул.

– Ни единого повреждения. Как и у Софьи Лебедевой.

В комнате повисла гнетущая тишина.

Мезенцев отошёл от стола, выпрямился, сцепил руки за спиной. Взгляд его был устремлён куда-то в даль, но мысли кружились в голове, как рой ос.

– Коль… – осторожно позвал Павлов.

– Это не просто странность, – тихо сказал детектив, не поворачиваясь. – Это закономерность.

Громов тяжело выдохнул и, поколебавшись, добавил:

– Есть ещё один момент.

Мезенцев обернулся.

– Когда я проводил вскрытие Софьи Лебедевой, я не обратил на это внимания, но теперь… – Громов сцепил пальцы. – Обе девушки были девственницами.

Павлов резко поднял голову.

– Что?

– Я тогда не придал этому значения, – хмуро произнёс эксперт, – но теперь, когда тот же факт выявился у Марии Грековой, я задумался. Возможно, это просто случайность, но… – Он сжал губы в тонкую линию.

Мезенцев подошёл ближе, пристально глядя на него.

– Вы хотите сказать, что убийца выбирает именно девственниц?

Громов неопределённо пожал плечами.

– Я пока не знаю, закономерность ли это, но факт остаётся фактом. Обе жертвы были девственницами, и обе погибли… таким образом.

– Я решил, что вам стоит знать.

– Вы правы, – сухо ответил детектив. – Это важная деталь.

Мезенцев нахмурился, повернулся к Громову и задал вопрос, который не давал ему покоя:

– Вы точно уверены, что тело находилось в воде два месяца? Как именно вы это определили?

Судебно-медицинский эксперт поднял голову, поправил очки на переносице и медленно выдохнул, словно собираясь с мыслями.

– Я основываюсь на нескольких показателях, – начал он, сцепляя пальцы. – Во-первых, состояние кожи. Как я уже говорил, её структура изменилась не так, как обычно бывает после длительного пребывания в воде. Вместо разложения мы наблюдаем обезвоживание, что само по себе уже странно. Но ещё один важный фактор – водные организмы.

– Организмы? – переспросил Павлов, хмурясь.

Громов кивнул.

– Водоросли, личинки насекомых, ракообразные. Вода – это среда, которая мгновенно начинает воздействовать на тело, и разного рода существа появляются в определённой последовательности, в зависимости от срока нахождения в воде. В данном случае я обнаружил типичный набор для двух месяцев. Если бы тело находилось там три, а не два, признаки были бы другими.

Мезенцев задумался.

– То есть, если тело было в воде два месяца, а пропала она три месяца назад… где она была месяц после пропажи?

В комнате повисла тишина.

Громов медленно потёр виски, как будто ему и самому этот вопрос не давал покоя.

– Хороший вопрос, – наконец произнёс он. – И я боюсь, что ответа на него у меня нет.

Павлов недовольно выдохнул сквозь зубы и бросил взгляд на покрытое простынёй тело.

– Значит, её держали где-то месяц, а потом бросили в воду?

– Возможно, – осторожно ответил эксперт. – Но тогда возникает другой вопрос: зачем? Почему не сразу?

– И что могло привести к такому состоянию тела? – Мезенцев нахмурился, сделал паузу, подбирая слова. – Будто оно выгорело изнутри.

Громов снова устало потёр переносицу.

– Это самый сложный момент. Вскрытие показало, что её внутренние органы действительно обуглены, но причина этого… необъяснима. Я впервые сталкиваюсь с подобным. Обычные ожоги так себя не ведут. Нет следов воздействия химии, нет следов высоких температур снаружи. Всё словно…

– Словно что? – резко спросил Павлов.

– Будто огонь родился внутри неё, – медленно сказал Громов, посмотрев прямо в глаза детективу.

Мезенцев молча сжал зубы.

Всё это заходило слишком далеко.

Громов устало потер виски, затем взял со стола очки и аккуратно надел их обратно, словно стараясь отгородиться от происходящего. Он посмотрел на Павлова, потом на Мезенцева и выдохнул:

– Господа, тут я вам уже не помощник. Я врач, я привык искать логические объяснения, но во всём этом… – он обвёл рукой тело под простынёй, – их просто нет. Я могу рассказать вам, что вижу, могу назвать факты, но понять, что за этим стоит… это уже не в моей компетенции.

Мезенцев не ответил сразу. Он смотрел на Громова, на его напряжённое лицо, морщины, в которых застрял хронический недосып, на тонкие пальцы, всё ещё нервно постукивающие по столу. Этот человек привык вскрывать тайны мёртвых, но даже он был сломлен непонятностью происходящего.

Павлов тяжело вздохнул, устало проведя ладонью по лицу.

– Что ж… спасибо за вашу работу, Василий Аркадьевич.

– Рад бы сказать, что это было мне в радость, – усмехнулся эксперт, но в его голосе не было ничего, кроме усталости.

Он посмотрел на простыню, под которой скрывалось тело, задержался на её гладкой, натянутой поверхности. Затем кивнул, протянул руку к столу и взял свой блокнот.

– Я подготовлю официальный отчёт, – добавил он, – но боюсь, он вам не даст ничего нового.

Мезенцев поднялся с места и застегнул верхнюю пуговицу пальто.

– Иногда важны не только факты, но и их отсутствие, – тихо сказал он.

Громов усмехнулся и проводил их взглядом.

– Тогда у вас будет очень много материала.

Павлов кивнул ему на прощание, но не сказал ничего.

Когда они вышли в коридор, воздух показался им свежим, несмотря на то, что он всё ещё был пропитан сыростью и формалином.

Мезенцев глубоко вдохнул.

– Ну что, Сергей?

Павлов, шагая рядом, сунул руки в карманы.

– Нужно выйти на воздух.

Когда они вышли из морга, город уже погрузился в ночь.

Петербург жил своей жизнью: по мостовым стучали копыта, извозчики бранились с прохожими, пьяные выкрики разносились по тёмным переулкам, отражаясь от стен старых домов. Сквозь запотевшие окна трактиров пробивался тусклый свет, и доносился хриплый голос певца, выводящего нестройную мелодию. Где-то хлопнула дверь, послышался женский смех, затем глухой звук падения, вскрик – и снова тишина, будто ничего и не было.

Мезенцев поднял воротник и плотнее натянул перчатки. Январский ветер резал лицо, цеплялся за одежду, словно пытался пробраться под неё. Он не любил этот час, когда Петербург становился другим – не тем, что днём, где среди снега и льда ещё теплилась жизнь. Ночью город был похож на хищника, притаившегося в темноте, и улицы его становились лабиринтом, полным теней, куда лучше не заходить без необходимости.

Павлов молча закурил, прикрывая ладонью спичку от ветра. Огонёк дрогнул, вспыхнул, осветил его усталое лицо. Дым повис в воздухе, медленно рассеиваясь.

– Коль, мне всё это не нравится, – наконец сказал он, пряча лицо в воротнике.

Мезенцев покосился на него.

– Думаю, мы должны выяснить, что связывает всех этих девушек.

– Ты считаешь, они не случайные жертвы?

– Я уверен в этом.

Павлов сплюнул на мостовую.

– Хорошо. С чего начнём?

Мезенцев сжал в кармане холодный металл крестика.

– С прошлого.

Они молча пошли по узкому переулку, где скрипел снег под сапогами, где в стенах старых домов пряталась сырость, а из подворотен тянуло мочой и дешёвым алкоголем. Петербург в этом месте казался безликим, чужим, дышащим чем-то затаённым и недобрым.

Внезапно за их спинами раздался странный звук – едва слышный, похожий на короткий вдох или шорох ткани.

Они замерли.

Павлов инстинктивно потянулся к кобуре, а Мезенцев медленно развернулся.

Позади никого не было.

Переулок оставался пустым – узкий проход между домами, где слабо горел фонарь, а в его свете кружил редкий снег. Стена старого здания уходила в тьму, испещрённая трещинами, словно рассечённая временем.

Тишина.

Павлов хмыкнул.

– Нервы, чёрт побери.

Но Мезенцев не ответил. Он внимательно смотрел в темноту.

Фонарь едва заметно дрожал, его пламя колыхалось, будто воздух вокруг него стал гуще.

Или будто кто-то только что прошёл мимо.

Он сделал шаг вперёд, вглядываясь в тени.

Ветер прошёлся по переулку, закружив снег у его ног.

– Николай? – Павлов посмотрел на него с тревогой.

Мезенцев помедлил, но затем покачал головой.

– Показалось.

Они продолжили путь, но в душе детектива осталось ощущение, будто за ними кто-то следил.

Они свернули на Большую Морскую. В этот час улица почти опустела: лишь редкие прохожие торопились домой, кутаясь в воротники, изредка поглядывая по сторонам, словно опасались, что за ними кто-то следит. Петербург жил по своим законам. В богатых особняках ночь проходила при свете свечей и керосиновых ламп, под звуки роялей и негромкие беседы за столами, уставленными графинами с вином. В домах попроще за столами сидели семьями, собираясь у печи, где потрескивали дрова, а слабый огонь лампы едва освещал потрёпанную скатерть.

Но были и те, кто встречал ночь совсем иначе. В холодных рабочих бараках, где от ветра скрипели щели в стенах, люди укрывались старым тряпьём и жались к тёплым бокам друг друга. В тесных комнатушках доходных домов, где дышать было тяжело от копоти, ночевали мастеровые и их семьи, а кое-где на чердаках коротали ночь те, кому даже угол под крышей казался спасением.

Город не спал, но у каждого слоя общества была своя ночь – тёплая и светлая или тёмная и холодная.

Под мостами бродяги жгли костры из старых газет, по подворотням прятались тени, трактиры всё ещё гудели голосами, а над крышами таинственно клубился дым, смешиваясь с туманом.

Павлов шагал рядом с Мезенцевым, его лицо пряталось в глубоком капюшоне шинели.

– Ты сказал «с прошлого». О каком прошлом ты говоришь? – спросил он, стряхивая пепел с сигареты.

Мезенцев не сразу ответил.

– О прошлом этих девушек, – наконец сказал он, останавливаясь на секунду, чтобы взглянуть на одинокий газовый фонарь. Его свет был слабым, дрожащим, будто сам Петербург не хотел, чтобы ночью что-то было видно.

Павлов хмыкнул, но в голосе его не было насмешки.

– Мы знаем, что они не были знакомы. Разные семьи, разные районы…

– А если их объединяет не настоящее, а нечто другое? – Мезенцев покачал головой. – Место рождения, родители, что-то в их прошлом, что сделало их… избранными.

– Избранными? – Павлов бросил на него острый взгляд.

– Или проклятыми.

Майор молчал, только выпустил струю дыма.

– Это всё начинает мне не нравиться, – пробормотал он.

– Мне тоже, – спокойно отозвался Мезенцев.

Они шли по мостовой, и их шаги отдавались странным эхом.

– Я проверю архивы, – сказал Павлов. – Может, найду похожие случаи.

Мезенцев кивнул.

– Хорошо. А утром я пойду к родителям Грековой.

Майор фыркнул.

– Не завидую я тебе. Родители убитых – самые тяжёлые собеседники.

– Я знаю, – коротко ответил детектив.

На мгновение город будто затаился.

Снег продолжал падать, тихо ложась на мостовые, и в этой тишине звук шагов стал громче, отчётливее.

А затем – замер.

Мезенцев замедлил шаг.

Павлов тоже это почувствовал.

Чужое присутствие.

Оно было неуловимым – как слабый запах, который ещё не осознаёшь, но уже чувствуешь. Или как взгляд в спину, который ты не видишь, но знаешь, что он есть.

Детектив остановился и медленно обернулся.

За их спинами улица была пуста.

Но за несколько секунд до этого он слышал шаги.

Он был уверен.

Павлов нахмурился.

– Николай…

Мезенцев посмотрел на него – в глазах майора мелькнула тень тревоги. Значит, и он тоже это заметил.

Но улица оставалась пустой.

Лишь слабый ветер шевелил края вывески закрытого лавочника, и одинокая кошка, выгнув спину, проскользнула в переулок.

Павлов прислушался.

– Чёрт… Я тоже слышал.

Мезенцев нахмурился.

Где-то в глубине тьмы, за чередой узких арок, что-то шевельнулось. Или ему показалось?

Он сделал шаг вперёд, вглядываясь в темноту.

– Кто-то был здесь, – тихо сказал он.

– Может, показалось? – Павлов бросил окурок и раздавил его сапогом.

Мезенцев не ответил.

Он снова прислушался.

Тишина.

Но это не была обычная тишина ночного города.

Она была глухой, будто воздух стал плотнее, а звуки – чужими.

Как если бы что-то невидимое затаилось рядом, наблюдая, оценивая, решая…

Павлов поёжился.

– Ладно, хватит. Идём, пока мы сами не свихнулись.

Мезенцев задержался ещё на пару секунд, но затем всё же повернулся и пошёл дальше.

Они шагали быстро, не сговариваясь.

Ветер поднялся, закружив снег, и газовые фонари на углу улицы вдруг вспыхнули чуть ярче, а потом резко потускнели.

Будто что-то мимо них прошло.

И снова этот запах – слабый, еле уловимый.

Как гарь.

Как что-то сгоревшее.

Павлов зло выдохнул.

– Завтра будет трудный день.

Мезенцев молча кивнул.

– Спать собираешься? – спросил майор, свернув на свою улицу.

– Собираюсь, – спокойно ответил детектив. – А утром – к Грековым.

Павлов посмотрел на него с сомнением.

– Надеюсь, ты правильно понимаешь, во что влез.

Мезенцев усмехнулся.

– Я давно не понимаю, во что влез.

Павлов покачал головой.

– Ладно. Увидимся завтра.

Он развернулся и скрылся в подворотне.

Мезенцев остался один.

Он стоял, вглядываясь в пустую улицу, где только снегопад и медленный, неестественно ленивый дым над крышами выдавали движение времени.

И где-то там, в глубине Петербурга, что-то двигалось вместе с ним.

Тайное.

Неизвестное.

Ждущее.

Он опустил взгляд на крестик, который всё это время сжимал в кармане.

Металл был тёплым.

Глава 7. Грехи прошлого

Петербург встречал новый день молчаливо. Мороз сковал улицы, тонкий слой льда покрывал мостовые, делая каждый шаг неуверенным. На окнах домов застыл иней, рисуя причудливые узоры, а воздух был густым, тяжёлым, наполненным ледяной сыростью.

Город просыпался медленно. В утреннем сумраке извозчики хлопали лошадей по бокам, поправляли сбившиеся попоны, разминая замёрзшие пальцы. Из-под копыт глухо скрипел снег. Редкие прохожие, укутавшиеся в меха, шагали быстро, пряча лица в воротники. Над крышами клубился дым из труб, лениво растекаясь по серому небу, – знак того, что в печах разгорались первые утренние дрова.

Мезенцев стоял перед массивной дверью особняка Грековых, всматриваясь в его строгий, мрачный фасад. Дом был большим, добротным, но в нём чувствовалась какая-то гнетущая, застывшая пустота. Будто за этими толстыми стенами давно не звучали голоса, не раздавались шаги, а воздух внутри стоял неподвижно, как в давно запертом помещении.

Каменный особняк возвышался над улицей, и даже среди других зданий казался слишком тёмным, холодным. Все окна на первом этаже были плотно закрыты тяжёлыми ставнями, на которых иней образовал тонкие, белесые узоры. Казалось, их не открывали уже несколько недель. На втором этаже виднелись высокие окна, их тонкие занавески были плотно задёрнуты, скрывая происходящее внутри. Только одно стекло на балконе выглядело чуть тусклее, с неровными разводами инея, словно кто-то недавно дышал за ним, оставив слабый след на холодной поверхности.